Ребята с нашего двора

— Павлик, очнись на минутку!!

— Что? Вторая телеграмма?.. — Павлик явно не понимал и морщился, что мешают ему.

— Да нет же! Повторное извещение! А почтальонша говорит, что никто за телеграммой не приходил!

— Занятно… — промычал Павлик, снова клонясь к шахматной доске.

Тогда Сережка придвинулся и щелкнул его по заросшему затылку:

— Очухайся, а то водой оболью…

— Не получил Озеров телеграмму, понимаешь?! — крикнула Вера.

Медленно-медленно, будто льдинки под солнцем, глаза Павлика начали оттаивать. В них появился проблеск мысли.

— Не получил телеграмму? Странно… Тогда надо позвонить на работу. Вы жмите к телефону, я догоню.

Партнер Павлика, интеллигентный старичок Николай Николаевич, тоже был увлечен игрою. Он сидел, жарко разрумянясь, и в пылу схватки не замечал, что очки на его носу покривились, а бородка торчит растрепанным веничком. Это придавало Николаю Николаевичу неестественно залихватский вид.

— Из-за чего, простите, суматоха? — спросил он рассеянно, глянув на убегающих Сережку и Веру.

— Утром принесли телеграмму для соседа, — объяснил Павлик. — А он уже на работу ушел.

— И что страшного? Получит вечером. Внимание, маэстро, я атакую с фланга…

— Телеграмма была срочная, — сказал Павлик, быстро переставляя фигуры.

— Ну и что? Развиваю атаку… Ну и что такого, если срочная телеграмма?

— Значит, надеялись, что сосед получит ее днем. Иначе отправили бы простую.

— Это вы усложняете… — деликатно возразил Николай Николаевич, поводя в воздухе слоном. — Разменяем фигуры? От-лич-но… Если ваш сосед работает, то каким образом он получил бы телеграмму днем?

— Он обедает дома, — сказал Павлик.

— Ну и что? А сегодня зашел в столовую.

— Он обязательно приходит домой обедать. Железно соблюдает режим. Пообедает, а потом устраивает час йоги.

— Йоги? Хм… Несколько запоздалое увлечение. Не по возрасту.

— Он был ранен на фронте, — сказал Павлик. — Это не увлечение, это необходимость.

— Озеров? Такой усатый, с палкой? Который еще голубей гоняет? Он производит… Где моя пешка? Ага, вот она… Он производит впечатление весьма благополучного человека!

— Да, он не жалуется. — Павлик встал со скамьи. — Но он больной. И совсем одинокий. Не сердитесь, Николай Николаич, я тоже побегу звонить.

— Простите, маэстро, а — партия? Бросим недоигранную?!

— Она, в общем-то, доиграна, — сказал Павлик.

— Как это?!

— Смотрите: ладья на открытой линии, ферзь берет пешку, и затем — неизбежный мат.

— Кому? — воскликнул Николай Николаевич, начиная догадываться и презирая себя за этот вопрос…

Оставшись в одиночестве, он доиграл партию. Убедился, что мат неизбежен. Все правильно. Этот длинноволосый Павлик, не раздумывая над ходами, почти на бегу, с легкостью разгромил Николая Николаевича, всю жизнь гордившегося своим шахматным дарованием…

Что происходит в этом мире? Что за дети растут?

Прищуриваясь поверх перекошенных очков, Николай Николаевич обозревал тихий двор. Неподалеку, в песочном ящике, пританцовывал на цыпочках какой-то годовалый младенец, размахивая жестяным совочком.

— Ну, как самочувствие? — спросил его Николай Николаевич. — Акселерация не угнетает?

Физиономия младенца излучала бессловесный восторг.

— Может, сыграем партию-другую? — сказал Николай Николаевич. — Надеюсь, ты еще не мастер спорта, дружок?

2

Войдя к Вере в комнату, Павлик сразу понял, что известия скверные. Уравновешенный друг Сережка сидел возле телефона как побитый, накручивал шнур на палец. А Вера моталась из угла в угол комнаты, приговаривая знаменитое: «Так я и знала! Так я и знала!»

— Что ты знала? — спросил Павлик.

— Оказывается, Озерова в больницу свезли! Пришел на работу, вдруг — плохо, вызвали неотложку… И теперь даже неизвестно, в какой он больнице! Я как будто чувствовала!

— Заранее-то не расстраивайся, — буркнул Сережка. — Может, обойдется.

Павлик погладил его по макушке:

— Дельный совет. Толковый.

— Можно без ваших шуточек обойтись?! — закричала Вера.

Разумеется, она давно привыкла, что мальчишки постоянно посмеиваются друг над другом, устраивают подвохи и розыгрыши. Очевидно, им нельзя иначе — дух соперничества. Но сегодня могли бы притихнуть.

— Телеграмму нам не выдадут, — смерив Павлика взглядом, проговорил Сережка. — И больницу черта с два найдешь. Их уйма, этих больниц.

— Я еще вечером предчувствовала! — обернулась Вера. — Мы с вышки прыгать идем, я говорю: не надо, вода холодная, а он смеется… Зимой, говорит, в «моржи» запишемся, я нарочно усы отращиваю. А самому идти тяжело, на палку опирается, а рука вся побелела…

Павлик кивнул на телефон:

— Проще простого узнать, куда его отвезли. Есть справочное несчастных случаев.

— Первый раз слышу, — сказал Сережка.

— Раскрой телефонный справочник. Этот номер все родители знают. Чуть что — кидаются спрашивать, не угодил ли гадкий ребенок в катастрофу.

— Тогда понятно, — сказал Сережка. — Небось в твоем доме это популярный номер.

А Вера уже не слушала их. Бросилась к полке, нашла справочник, лихорадочно стала перебрасывать страницы.

— Мальчишки, ловите такси! Чтобы стояло наготове!..

Сережка и Павлик затопали к выходу, но у дверей отчего-то задержались, нервно перешептываясь. Вера тотчас поняла:

— Да есть у меня деньги! Трешка, на продукты выдана!..

3

Едва таксист выжимал приличную скорость, как под железным днищем «волги» раздавался нестерпимый стук и вся она начинала дребезжать.

— Кардан? — небрежным тоном спросил Сережка. В чем, в чем, а в технике он разбирался.

Жилистый, нескладный, весь какой-то закопченный, шофер, страдальчески оскалясь, тоже вздрагивал — будто его самого колотили по пяткам.

— Сменщик удружил! Колесо поменял, а отбалансировать — шиш, времени не хватило… И записочки не оставил, крокодил Гена!

— Не развалимся?

— Если б не в больницу, я б и не поехал. Переобуться надо.

«Волга» скользнула в тоннель, пулеметными вспышками замелькали над головой огни, и резко — будто повернули регулятор громкости — увеличились грохот и свист.

Вера держала в кулаке трешку и поглядывала на счетчик. Уж очень быстро выскакивали на нем цифры. От сотрясения, что ли?

— Есть возможность разориться еще до финиша, — сказал Павлик.

По мнению Веры, у него юмор бывал просто людоедский.

Ударил в стекла пыльный солнечный свет, оборвался грохот; вылетев из тоннеля, «волга» приняла вправо, затем очертила лихой поворот. И когда счетчик дощелкивал последние копейки, показались впереди больничные ворота, и надпись из накладных букв, и забеленные, слепые окна в нижних этажах…

— Сидите! — прикрикнул шофер. — Сейчас спросим, куда подъехать. Территория у них громадная — может, до корпуса еще далеко.

— Так, — сказал Павлик и принялся обшаривать карманы.

В новом кирпичном корпусе, в стеклянном его холле, стояли финские кресла, и было много цветов, и висели громадные зеркала, как в театральном фойе. Но все равно тут пахло больницей. Он сразу ощущался, этот запах. И тишина была тоже больничная, тревожная.

Две медсестрички вертелись перед зеркалом, стараясь потуже затянуть крахмальные халатики. В одном из кресел неловко сидела женщина-инвалид, обхватив рукой черные костыли. Вероятно, она кого-то ждала — мгновенно обернулась, едва ребята вбежали в холл, но затем поскучнела лицом и медленно отвернулась.

— Вам кого, молодые люди? — спросила сгорбленная санитарка, сидевшая у вешалки за деревянным барьером.

— Нужен больной Озеров. Дмитрий Егорович. Вот… — Вера показала санитарке почтовое извещение, словно это был пропуск. — Надо сообщить, что пришла телеграмма. Срочная телеграмма!