Генка Пыжов — первый житель Братска

Лоцман повел нас в горницу — низкую, темноватую комнату с большим столом возле окна. Он усадил нас на скамейку, закурил и только тогда спросил:

— Чо, однако, пришли?

Сибиряки все время «чокают», то есть вместо «что» говорят «чо». Очень любят в этих местах слово «однако» и стараются влепить его даже туда, где оно совершенно не нужно.

— Так вот, — сказал Гаркуша, — постояльцев я тебе привел. Живите мирно, дружно. А мы в долгу не останемся. За квартиру оплата сполна.

Гаркуша даже не спросил лоцмана, нужны ему квартиранты или нет. Он сунул лоцману руку, подмигнул отцу и был таков. Мы остались в чужой избе с лоцманом и мальчишкой, который, видимо, даже и не думал вступать со мной в разговоры.

Когда Гаркуша ушел, лоцман оглядел нас, почесал в затылке, крякнул и сказал:

— Живите, однако. Не в Падун же вас выбрасывать.

Старик пригласил нас к столу, а сам засуетился у печки. Скоро перед нами появился чугунок с ухой, краюха темного хлеба и деревянные ложки с облезлыми цветами.

— Ешьте с устатку, — сказал лоцман.

Он наклонился и вытащил из-под скамейки четвертинку с водкой.

— Выпьем, однако? — спросил он отца.

Отец сказал, что не пьет. Лоцман похвалил, сообщил, что водка — это отрава, а затем налил стопочку, снисходительно посмотрел на нее и опрокинул в рот. Старик сразу повеселел. Поблескивая глазами, он стал расспрашивать о Москве, Иркутске и других городах, где нам довелось побывать. Лоцман прожил на свете уже семьдесят лет, но никуда дальше Братска не выезжал.

Мне надоело сидеть возле чугунка с ухой. Я слепил шарик из хлебного мякиша и стал катать по столу. Отец остановил мою руку и сказал:

— Иди с мальчиком во двор. Познакомьтесь.

Мы вышли во двор и стали друг перед другом как столбы. Полагалось бы, конечно, подать руки и заключить крепкий союз. Но мальчишка даже и не думал вынимать руки из карманов. Он хмуро смотрел себе под ноги и молчал. Волей-неволей первый шаг к сближению пришлось делать мне.

— Меня зовут Геннадий, — сказал я. — А тебя?

— Степка.

— Это о тебе на доске показателей и на заборе написано?

— Чо там, однако, написано? — строго спросил Степка.

— А ты разве не видел? Два раза написано «Степка прохвост», и один раз «Степка балбес».

Как ни странно, но Степка не обиделся на меня. Он даже улыбнулся и сказал:

— Это Комар написал. Мы с ним друзья.

— А где же он живет, этот твой… друг?

— В Осиповке, на той стороне Ангары. Он с матерью сюда приезжает.

— А что он тут делает? На заборах пишет?

Но Степка не принял моей шутки.

— Чо ему делать? Отец на Падуне на шофера учится, — серьезно ответил он.

— С усами?

— А ты откуда знаешь? — удивился Степка.

Я не стал рассказывать новому товарищу про усатого «малого» и случай с медведем. Лучше пока придержать язык за зубами.

— Тебя почему прохвостом дразнят? — спросил я.

— Я же тебе говорю — Комар выдумал.

— А на Падуне что делаешь?

— Как — что? — удивился Степка. — Рыбачу с дедом, дрова колю, в избе прибираю. У меня, кроме деда, никого нет. Ни отца, ни матери.

Степка ковырнул ногой землю, скосил на меня черный узкий глаз:

— А ты чего на Падун приехал?

— С отцом. Он у меня доброволец.

— Знаю, однако. Сам что делать будешь?

— Ничего… дневник писать буду.

— Это какой такой дневник?

— А такой, о своей жизни…

Степка посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Ты, однако, брось дурака валять! — сердито сказал он. — Дело говори.

— Я тебе говорю серьезно.

Степка недовольно оттопырил губу:

— Ты меня что, за дурака считаешь?

— Ни за кого я тебя не считаю! Я тебе по-дружески говорю.

— Ну ладно! Завтра ты у меня узнаешь, что такое «по-дружески»!

Степка отвернулся от меня и зашагал прочь.

— Куда же ты?

Степка не ответил. Он толкнул ногой дверь и скрылся в избе. .

Я подождал немного. Может, Степка все-таки выйдет, извинится за свою грубость?

Но Степка не появлялся.

Странный, непонятный парень!

Глава девятая

В РАБСТВЕ У СТЕПКИ. ПУРСЕЙ И ЖУРАВЛИНАЯ ГРУДЬ. НАДПИСИ НА СКАЛЕ

Утром кто-то сильно дернул меня за плечо. Я открыл глаза и увидел Степку. В руках у него был веник.

— Вставай избу подметать, — сурово и решительно сказал он.

Я поискал глазами отца. Но в комнате, кроме меня и Степки, никого не было.

— Вставай, а то дам по затылку, — пообещал Степка, Ну погоди же, я научу тебя, как разговаривать с добровольцем!

Я соскочил с кровати, но тут же рухнул на пол. О, моя бедная, искусанная сибирской лайкой нога!

Степка отступил в сторону и с удивлением смотрел на меня.

— Ты чо? — спросил он.

Я приподнялся. От злости и обиды на глаза набежали горячие слезы.

— «Чо, чо»! Не видишь — собака искусала!

Степка присел на корточки, осторожно развязал прилипший к ране носовой платок.

— Большая собака? — спросил он.

Я не ответил. Какая разница — большая или маленькая. Лучше бы посоветовал, что делать, чем глупые вопросы задавать!

Но Степка лишь смотрел на мою ногу и качал головой.

— Меня тоже собака кусала, — сообщил он. — Двадцать уколов от бешенства дали. Вот в это место…

— Мне никаких уколов не надо, и так заживет.

— А если бешеная?

— Какая она бешеная? Хвостом виляла.

Степка задумался, затем снова покрутил головой и сказал:

— Докторов разве убедишь? Им хоть бешеная, хоть не бешеная, все равно: снимай штаны, и только.

— А если не говорить, что собака? Как будто бы на гвоздь наткнулся.

— Ладно, — согласился Степка. — Одевайся. Я тебя в медицинский пункт отведу. Тут рядом, в палатке.

Идти я почти совсем не мог. Нога распухла и болела так, как будто по ней со всего размаху ударили дубиной. Степка поддерживал меня за руку, а потом наклонился, как при игре в «козла», и сказал:

— Садись на закорки, повезу.

Так и дотащил до самого медицинского пункта.

Доктор был молоденький и, по-моему, не совсем опытный. Он пощупал ногу, взял со стола какую-то книжку, полистал ее и наконец смазал ногу мазью и плотно забинтовал.

А это тебя не собака укусила? — подозрительно спросил он.

— Какие на Падуне собаки! — возразил Степка. — Кошек и то нет.

Доктор поверил и отпустил нас. Промучился я дня три. Но отец так ничего и не заметил. Дома он появлялся вечером, когда я уже лежал в кровати. За время болезни я присмотрелся к Степке и решил, что он не такой уж плохой парень. Степка умел не только мести избу, колоть дрова, но даже мастерски зашивать штаны. Я думаю, что так не смогли бы сделать даже у нас в Москве, в комбинате бытового обслуживания. Степка взял большую иглу, которую почему-то называют «цыганской», вдел в ушко длинную белую нитку и приступил к работе.

— Что же ты белой ниткой черные штаны зашиваешь? — спросил я.

Степка не ответил. Позднее я и сам понял, что поторопился с вопросом и, может быть, даже обидел товарища. Когда на штанине появилась большая белая буква «Г», Степка выгреб из печки горсточку сажи, поплевал на нее и зачернил нитки. Получилось и в самом деле здорово. Правда, потом, когда сажа— вытерлась, мне приходилось еще несколько раз красить букву «Г». Но что поделаешь, если нет других ниток? Ведь здесь тайга, а не Мосторг на улице Горького.

Но вы напрасно думаете, что Степка изменил свои взгляды на мои творческие дела. Едва я снова стал на обе ноги, он тут же всунул мне веник в руки:

— Мети!

Подметанием мое рабство не закончилось. Когда Степка окончательно убедился, что я могу отлично размахивать веником, он заставил меня чистить картошку, мыть посуду и колоть дрова. С дровами было значительно хуже, чем с картошкой. Только замахнешься топором, бревно бряк — и падает.

— Ну и бестолковый! — сердился Степка. — А еще дневник писать хочешь!