Хлеб и снег

Аптекарша опять пожала плечами:

— Почему же?.. Конечно, поможет.

А когда Рыбак ушёл, усмехнулась:

— Чудной какой-то!

Рыбак и правда казался чудным.

Он быстрым шагом шёл к своему карбасу. Его вдруг окликнули:

— Толя! Далёко собрался?

— Домой.

— Да ты что? Сегодня «Спартак» играет — по телевизору…

Рыбак потоптался в нерешительности:

— Нет, не могу.

— Да ты что?.. Ну зайди хоть на минутку!

— Собака у меня там, понимаешь…

— Чего?

Но Рыбак уже спешил к своему карбасу. Еще месяц-два назад скажи ему, что человек летит домой как угорелый из-за какой-то собаки, он бы первый засмеялся.

«Что это со мной приключилось? — улыбаясь и качая головой, думал Рыбак. Старею, что ли? Ну, Жучка и Жучка — ведь самая же простая собака, а жалко. Жалко!» Карбас его в это время споро бежал по гладкому вечернему озеру. И на сердце у Рыбака было тихо и хорошо.

Нет, не старел он, а добрел. То хорошее, самое золотое, что я думаю, всегда было в его душе, но только как бы спало, теперь проснулось и стало главным.

Они как будто бы вместе выздоравливали — собака и человек, потихоньку выкарабкивались на хорошую простую дорогу счастья. Хвостик начала наконец вставать, ходить по избе. И в глазах появилась живинка… Она и есть стала хорошо — всё лучше и лучше с каждым днём.

Во время смертельной своей болезни, сквозь тяжёлый её огонь и безразличие, собака чувствовала добрые руки Рыбака и слышала своё имя — Жучка.

А другое имя отлетело, спряталось где-то — невидимое и почти неслышимое, как отдалённое эхо. И девочка в светлом платье стала незаметной в её памяти, словно бы прозрачной. К Жучке пришла новая любовь, у неё появился новый хозяин — добрый, сильный и спокойный человек. Рыбак.

Они долго-долго жили вместе. Через некоторое время переехали в большую деревню. Потом у Рыбака появилась жена и двое мальчишек. А Жучка всё жила в их доме. Сначала одна, потом вместе со своим сыном Шариком. Каждый в этой новой большой семье был ей дорог. Но с Рыбаком её связывала особая тайная ниточка, о которой знали только они двое…

Первого сентября Саша пошла в школу. Её спрашивали:

— Где ты так загорела, Саша?

Она отвечала:

— На юге!

И сразу перед нею вспыхивал удивительный край, где горы и море стоят лицом к лицу, не в силах сдвинуть друг друга с места. А солнце горит ярко, словно на празднике…

В первый день отметок, конечно, не ставили, а только рассказывали, что они будут изучать в этом году. Лишь на уроке русского языка учительница сказала:

— Сейчас будем писать сочинение. Запишите название: «Как я провёл лето».

И тут Саша вспомнила деревню, огромное северное озеро, лес, избушку, собаку Хвостик и Рыбака. На одну коротенькую секунду ей захотелось рассказать обо всём этом… А Хвостикова морда вспомнилась так близко — до слез!..

— Саша, а ты почему не пишешь? — спросила учительница.

Саша встала, опустила голову.

— Садись, садись, — мягко сказала учительница. — Пиши.

Саша села, и перо её медленно поползло по бумаге.

Саша писала: «Лето я провела очень хорошо. Мы с моей мамой ездили на юг, в Крым…» Тут она подняла руку:

— А «Крым» нужно с большой буквы писать?

— С большой, с большой, — сказала учительница и потом громко: — Ребята! Все сомнительные слова можно спрашивать…

И Жучка тоже долго помнила Сашу — целую осень: сентябрь и октябрь. В начале ноября выпал снег. И всё летнее забылось.

Под крышей из облаков

Вечер застаёт меня в дороге. До ближайшей деревни по карте километров восемь, а то и все десять. Я на велосипеде, так что можно было бы попасть туда и сегодня, в эту деревню Ярково… Да стоит ли? Лучше заночевать прямо здесь, в поле.

Впереди, на горизонте, там, где садится солнце, — тёмный густой ельник. Сейчас он весь высвечен закатом. За спиной у меня, на другом горизонте, слабо белеется березняк. А кругом всё луга, луга, кой-где переходящие в мокрые низинки. Меж лугов этих — они ещё густые, высокие, не тронутые косой, — неслышно виляет речка Молчанка.

Никуда я отсюда сегодня не поеду!.. Беру с багажника маленький рюкзачок — там у меня самые важные для дороги вещи, например, плоский, ещё военный котелок. С ним я иду к реке… Набрал воды и тут вспомнил, что забыл полотенце и мыло. Но это ничего — мыло мне заменит песок и мылкая синяя глина. А вместо полотенца будет ветер — он сушит мне лицо и руки, пока я иду назад, к велосипеду.

Огонь мне разводить не хочется. Дров здесь особенно не наберёшь, а затевать костёр на полчаса — это, по-моему, хуже нет. Только темноту зазря злить: потом, как дровишки кончатся, уж она отомстит — такой чернотой облепит, такой тоской навалится… Нет, темноту лучше не дразнить, лучше с ней жить в мире.

На ужин у меня хлеб, кусок сыру и холодная вода — неплохо!.. А сам я — на ужин комарам… им тоже неплохо. Ну да ладно! Пусть попируют последние минутки. Из рюкзака для самых важных вещей я достаю флакон с такой особой жидкостью, которую комары ну просто не переносят. Я мажу ею лицо, руки, шею — кончен комариный ужин!

Теперь мне пора спать укладываться. На багажнике рядом с рюкзаком лежит спальный мешок, или, ещё по-другому сказать, спальник. Так его называют альпинисты. И я так его называю, потому что этот мешок мне альпинисты и подарили.

Спальник у меня очень хороший — прочный, непромокаемый, внутри мягкий-мягкий. Почти во всю длину по нему идёт «молния» — не тоненькая и капризная, с какими; мы обычно мучаемся на куртках или на рубашках, а такая… в общем, сразу видно, что не подведёт. По «молнии» бегает замочек, вроде маленького трактора — едет и потихоньку рычит.

И вот я раскатал свой спальник прямо на траве, снял кеды и всё лишнее, чтобы не было жарко, залез внутрь, застегнул «молнию» до самого подбородка и почувствовал себя, как кенгурёнок в сумке у матери…

Началась ночь. Прямо надо мной висели крупные спелые звёзды, какие только и бывают в разгар лета. Пройдёт ещё немного времени, они перезреют, перевисятся и начнут падать. Тогда только успевай желания загадывать вслед покатившейся звезде!..

А над березняком в это время началось жёлто-красное медное свечение. Это поднималась луна. Её шар медленно влез на верхушки берёз, а потом ещё медленнее, сантиметр за сантиметром, стал уходить в небо. Кругом светлело и светлело — это луна из медной превращалась в серебряную, нестерпимо яркую. Даже смотреть стало больно. Глаза сами собою закрывались…

Я проснулся часа через два или три. Всё было спокойно. Луна царствовала на небе, заслонив своим светом все звёзды. Я не мог понять, отчего я проснулся. Словно что-то изменилось в природе… Но что?

Ветер принёс резкий запах болота и медленный колдовской запах реки. Я приподнялся на локте, и глаза мои стали вровень с травой. Далеко было видно, как она серебрится под яркой луной. Стало очень тихо, потом опять присвистнуло, и я увидел, как травою бежит ветер. Я увидел ветер.

А по небу в это время пробегали облачка, но такие прозрачные, что нисколько не мутили свет луны…

И всё-таки что же меня разбудило? Сны снились хорошие… Но вдруг я увидел: прямо на меня вверх по небу ровной стеной плыли облака. Казалось, задвигается огромная заслонка. Вот она прошла полнеба, ещё немного и настигла луну. Сразу стало заметно тусклее и как-то глуше.

Вот облака заполнили всё небо, и тут они сразу остановились. Зато луна побежала, побежала с той стороны облаков по ватным холмам и низинам. Побежала от одной проруби в облаках до другой. У каждой такой проруби она останавливалась, минуту глядела на землю, а потом опять бежала и бежала по облачным холмам. Проруби, куда заглядывала луна, чаще всего были затянуты слабой облачной паутиной. Хотелось протереть их рукавом, как протираешь зимнее окошко. С этим я и задремал…

Уже с закрытыми глазами я чувствовал, как раз за разом разгорается и снова тухнет луна. Ещё я слышал — уже сквозь сон, — как, ударяя траву мягкими копытами, пронёсся куда-то ветер. А потом мне показалось, что я слышу, как растут крупные зёрна золотой утренней росы. А потом… потом до самого рассвета были одни только сны. Я спал, и мне хорошо было в этом огромном и спокойном мире под крышей из облаков.