У птенцов подрастают крылья

Вот я и дома. Гляжу на удочки, на бабочек на стене, на коллекцию птиц, размещенных на полке.

Хорошо! Очень верно сказано в поговорке: «В гостях хорошо, а дома все-таки лучше».

Как только мы с мамой умылись и немножко отдохнули после дороги, Михалыч позвал нас к себе в кабинет, усадил на диванчик, сам сел напротив, к письменному столу, и достал из ящика какое-то письмо.

— Теперь полное внимание, — сказал он.

И начал читать. Собственно, в конверте было сразу два письма: одно, очень коротенькое, от Сережи. В нем он сообщал, что перешел в шестой класс гимназии и на лето к нам не приедет, а поедет вместе со своей мамой на дачу.

Сережа уже вторую зиму жил не с нами, а в Москве. Он учился теперь не у Елизаветы Александровны, а в Московской классической гимназии. К нам в Чернь он приезжал только летом на каникулы. А вот и этом году, значит, и летом не приедет. Сережа писал, что его мама сняла дачу около самой речки. В ней рыба прямо кишмя кишит и очень крупная.

— Это одна новость, — сказал Михалыч, — и, по правде говоря, малоприятная. Хотелось бы Сергея повидать. Ну, да все лето на даче он не усидит — к августу, а то и раньше непременно к нам прикатит… А вот вторая новость, — продолжал Михалыч, — весьма занятная. Это письмо от Наташи. В нем она сообщает нам, что… — Михалыч выдержал торжественную паузу и закончил: — Что собирается выйти замуж.

— Когда? За кого? Мы с мамой вскочили с диванчика и бросились к Михалычу.

Но он сделал решительный жест рукой — сидите, мол, смирно, всё узнаете по порядку.

Действительно, письмо было очень подробное, обстоятельное. Но самое интересное для меня в нем оказалось то, что будущий Наташин муж — агроном и страстный охотник, что живет он неподалеку от Москвы, что там пропасть дичи: тетерева, рябчики, глухари, рядом очень рыбная река. И Наташин будущий муж зовет Михалыча и меня приезжать на охоту.

— Что ты, брат, скажешь на это? — обратился ко мне Михалыч. — Понимаешь, тетерева, рябчики и даже глухари!

— Конечно, поедем. Этим же летом и поедем, — решительно отвечал я.

Мы с Михалычем сразу узрели в письме самое главное. А вот мама даже не обратила внимания на такое важное сообщение.

— Поражаюсь, — пожала она плечами, — дочь замуж выходит, а ты, Алексей Михайлович, о каких-то глухарях толкуешь. Неужели же в замужестве дочери самое главное, что муж — охотник?

— Ну не самое, а все-таки. Это характеризует человека с самой хорошей стороны. Помнишь, еще Тургенев сказал: «Он был охотник и, следовательно, отличный человек», или что-то в этом роде.

— Не помню, что сказал Тургенев, — также неодобрительно ответила мама. — Мне кажется, в таком серьезном деле надо не об охоте думать. — И мама ушла из кабинета, оставив нас вдвоем.

— Вот видишь, брат, женщины из самой хорошей вещи всегда сумеют сделать что-то неладное, — сказал Михалыч. — У них прямо страсть к этому. Ну, получили письмо, Наташка замуж выходит за хорошего человека. Агроном, охотник — значит, любит природу, не шалопай какой-нибудь… Значит, нужно радоваться. И нас на охоту зовет, тоже прекрасно — хочет дружбу завести.

Михалыч закурил и вдруг как-то озорно, совсем по-мальчишески подмигнул мне:

«Нашему полку прибыло». Недаром говорят: «Рыбак рыбака видит издалека». Пусть нас мадам в легкомыслии упрекает. У меня, брат, нюх на людей. Я сразу по письму вижу, что он отличный человек. А глухариков мы теперь обязательно постреляем.

— Обязательно! — одобрил я, забывая в эту минуту, что у меня еще и ружья нет.

— А теперь, — продолжал Михалыч, — давай-ка засядем, как запорожцы в Сечи, и напишем послание султану, то есть будущему Наташиному мужу. Ей самой я уже написал, а ему — оба вместе, по-мужски, значит.

И мы тут же засели за послание, которое отличалось от знаменитого письма запорожцев хотя бы тем, что писалось оно не врагу, а будущему, дотоле не известному другу.

НОВЫЙ ПРИЯТЕЛЬ

Первые дни пролетели так, что я их и не заметил, Я обегал весь городок, побывал и в соседнем лесу, и на речке. Мама не без тревоги следила за тем, что я с утра до ночи где-то пропадаю, следила, вздыхала, но помалкивала: уговор есть уговор.

А я наслаждался полной свободой.

И вот, бродя как-то раз по берегу реки, я вдруг увидел весьма странную фигуру. У самой воды лежал на животе какой-то паренек. Он был до пояса голый. Руки он засунул в воду под берег, что-то там усиленно шарил. Я подошел поближе.

В это время паренек вытащил руку из воды, держа в ней большого черного рака.

— Ну-ка положь в ведерко, попросил он меня, а то подыматься неохота. Не боишься?

— Ни капельки, — не без гордости ответил я, выполняя такое легкое поручение.

В ведерке, которое стояло неподалеку на берегу, уже копошилось десятка два раков.

— Я их тоже ловлю, только не так, а на удочку. — И я охотно рассказал о том, как мы с Михалычем удим раков.

— Это долгая песня, — ответил паренек, выкидывая на берег одного рака за другим.

Я только успевал их подбирать и относить в ведерко.

— Ну вот и хватит, — весело сказал удачливый ловец, быстро встал на ноги и оделся в синюю, совсем выгоревшую рубашку.

— Мне с ними канителиться некогда, а то и на рыбалку опоздаешь.

— При чем же тут раки? — не понял я.

— Как — при чем? Рак — это первая наживка что на окуня, что на голавля.

— А мы с Михалычем на червяка ловим.

— Червяк для мелочи годится. Что покрупней, на него редко идет. Вот рак — дело совсем другое, лучшей наживки и не найдешь.

— А вы когда на рыбалку собираетесь? — поинтересовался я.

— На рыбалку-то? Опосля обеда. Подзаправлюсь, амуницию соберу — и айда.

— С ночевкой пойдете?

— Как же иначе? Вечернюю отсижу, потом утреннюю. На рассвете самый клев.

— А вы меня не возьмете с собой? — замирая от страха и надежды, спросил я.

— Почему ж не взять? Приходи ужотко ко мне, и пойдем.

— У меня и удочки, и все есть. Червяков я сейчас нарою…

— Не хлопочи. Черви у меня уже нарыты, раков тоже хватит. Только удочки захватывай, да одёжу на ночь, да закусить возьми с собой. На рыбалке ой как охота, самый аппетит!..

Домой возвращались мы вместе, уже как давнишние приятели. Я узнал, что моего нового знакомого зовут Миша, а фамилия его Ходак, что живет он от нас рукой подать. Его отца я даже немножко знал. Он был сапожником, только очень плохонький: ставил на сапоги заплаты да набойки. Миша, оказывается, тоже был сапожником, помогал отцу.

— Папанька все ругается, — посмеиваясь, рассказывал он, — бранит меня, что я лодырь — то на рыбалке, то на охоте. А я ему в ответ: «Ты что все ругаешься? Нужно же человеку от жизни удовольствие иметь. Вино я не пью, табак не курю, а вот уж охота да рыбалка — в этом вся моя душа. Отыми у меня — и жить незачем». А папанька все свое дудит: лучше вино пей, табак кури — это сапожнику по чину положено. Пей, кури, а баловством не займайся. — Миша в знак протеста даже рукой махнул. — Да что с ним говорить! Ему известно: вино да табак — самое милое дело, а мамаше — то же. Как заработают, так сейчас же бутылку на стол — пошло веселье.

Он примолк, потом как-то невесело продолжал:

— Я пробовал и вино, и табак. Старался приучить себя, разве я не старался? Да вот, поди ж ты, не привыкаешь, нутро не примает. Как покурю ай выпью, так с души и воротит.

— Зачем же к этому привыкать? — изумился я. — Мне и мама, и Михалыч говорят: вино, табак — от них одни вред. Михалыч сколько раз хотел курить бросить, только не может, привык очень.

— Ваше другое дело, — пояснил мне Миша, — у вас профессии благородная. А нам без этого никак не возможно. Придет заказчик, угощает. Не выпьешь с ним, не покуришь — обида, вроде как не уважил его. Другой раз к соседу с заказом пойдет. Нам без курева, без вина никак не годится.

Я слушал эти странные речи, не зная, что на них отвечать, и очень обрадовался, когда Миша заговорил опять о рыбалке.