Петька

— Тащи! — крикнул вдруг Борька, и Петька, ничего не успев сообразить, дёрнул.

Рыба, описав в воздухе дугу, шлёпнулась на песок и замерла. Бросив удочку, Петька рванулся к ней и застыл. Рыба лежала на песке, раздувая жабры, и была такая красивая, что Петьке снова захотелось плакать. Он осторожно тронул её пальцем, и она запрыгала, переворачиваясь с боку на бок, теряя красоту и блеск под налипающим песком.

— Здоровая, — сказал Борька за его спиной. — Повезло.

Петька поднял глаза на Борьку и засмеялся.

— Зато у тебя уже шесть, — сказал он.

«Отличный парень Борька, — думал Петька, сидя снова с удочкой. — В Москве бы такого. И Нюська у него хорошая: сидит себе, играет, не заплакала ни разу. Поймать бы сейчас ещё, чтобы столько же, сколько у Борьки, но покрупнее, как моя. Или совсем большую, как в магазине продают. Принёс бы я её домой, а эту свою отдал бы Борьке, Тётя удивилась бы: «Смотри, Василий, Петя-то у нас рыболов!» Потом зажарила бы, а я бы её съел. Не всю, конечно. Угостил бы и тётю, и дядю Василия, и Серого. И маме с папой бы написал. Только почему-то больше не ловится».

Рыба не ловилась. Солнце припекало сильнее, ветерок, освежавший тело, стих. «Пора бы кончать, — подумал Петька. — Ещё немного посижу, ещё до одной рыбки — и всё. Борька же сидит». Как раз в этот момент Борька встал, потянулся и стал собирать в кучу разбросанные на песке вещи. Потом поднял и отряхнул Нюську и насадил рыбок на тонкий ивовый прутик. Петькину вместе со своими.

— Пошли, — скомандовал он.

— Куда пошли?

— Домой. Мамка скоро обедать придёт.

— Не пойду. Ещё поймать надо.

— Ну сиди тогда. Домой пойдёшь — захвати удочки. А я Нюську понесу. Есть хочу.

— Мои тоже обедать придут.

— Должны. Они все сейчас на ближних участках работают, вот и ходят домой обедать.

Возвращаться одному Петьке не хотелось, и он быстро собрался. Борька уже стоял, держа Нюську за руку. Когда они пошли, Петька спросил:

— Может, оставим удочки здесь? Чего их таскать взад-вперёд. Спрячем в кусты получше, а когда придём опять ловить — достанем.

— Можно, — согласился Борька. — Только до воскресенья надо будет принести. Отец в выходной рыбалить собирался.

— Так ему же удобнее, сюда нести не придётся.

— Нет, он далеко ездит, на Монаховы озёра, километров за тридцать отсюда. С вечера уезжает.

— Обязательно принесём, Борька. Мы с тобой завтра же придём сюда рыбу ловить. В крайнем случае — послезавтра.

— Ладно. Держи Нюську, я спрячу.

Петька взял Нюську за тёплую ручку, и они вдвоём стали смотреть, как Борька лезет с удочками в большой и густой ивовый куст, как шевелятся ветки на том месте, где он устанавливает удочки, как выскакивают из куста и кричат мелкие птички. Нюська вдруг завозилась и задёргала Петькину руку. Петька наклонился к ней и спросил добрым голосом:

— Нюся, ты хочешь чего-нибудь?

— Хочу, — громко сказала Нюська. — Писать хочу. Ой! Очень хочу!

— Борька! — заорал Петька, бросив Нюськину руку. — Давай сюда. Скорее!

— Иду. Что случилось? — встревожено отозвался Борька, и шевеление в кусте быстро двинулось обратно.

— Ой, ой! — затанцевала Нюська на одном месте, вдруг замерла, расставив ножки, глядя круглыми остановившимися глазами на выскочившего из куста Борьку, и заревела. Когда испуганный Борька разобрался в положении, он разозлился:

— Ты что, дурак толстый, посадить её не мог? Стирай вот теперь трусы, а я её помою. Если теперь на обед не успеем — получишь.

— Сам получишь, — сказал Петька, но больше для порядка, так как чувствовал свою вину. Взяв Нюськины трусы двумя пальцами за сухое место, он с берега осторожно положил их на воду и стал слегка мотать ими туда-сюда.

— Песку наберёшь! — крикнул Борька. — Не бойся ножки замочить. Разуйся!

Петька молча разулся и медленно зашёл в воду. Скачала она показалась ему холодной, но ноги быстро привыкли, и стало хорошо. Он бросил трусы в воду возле себя и стал смотреть, как они медленно тонут, ложатся на песок. Чистое и светлое дно было только у берега, а поглубже появлялись водоросли. Они были рыжевато-зелёные, таинственные и всё время шевелили листьями в воде: вправо-влево. Петька знал, что шевелятся они из-за течения, но почему-то всё равно стало боязно, и он перевёл взгляд обратно на мелководье. Здесь из весёлого светло-жёлтого песка торчали камушки. К некоторым из них вели длинные канавки, как царапины. Петька вдруг догадался, что это ракушки, живые ракушки, а царапины на песке — следы их медленного движения, и удивился своему открытию. Он уставился на ракушку — может быть, удастся увидеть, как она ползёт, — но не дождался. Откуда-то набежала стайка мальков и закружилась возле его голых ног. Вдруг мальки метнулись в сторону и пропали, а из тени выплыла рыбка покрупнее. Она подошла к Петькиной ступне, постояла, ткнулась носом в палец — Петька застыл, чтобы не спугнуть её, — потом отошла к Нюськиным трусам и вдруг метнулась вверх. По воде пошли слабые круги и исчезли, а потом снова набежали откуда-то со стороны. Петька, не шевелясь, повёл глазами и увидел быстрых жучков на длинных ломких ногах, бесшумными толчками скользящих по воде. Потом он увидел корни, нависшие над водой, жучки скрылись под ними, увидел траву и кусты над корнями, над всем этим — лес, а ещё выше — небо. Тишина и покой, казалось, лились из него на землю, и Петька подумал, что в Москве он никогда не видел такого неба.

— Эй! Ты что, заснул, что ли? Давай трусы и пошли! — услышал он Борькин окрик и вздрогнул. Борька на берегу вытирал голую Нюську своей рубахой. Петька быстро поболтал трусами в воде и пошёл на берег.

Они быстро дошли обратно. А может быть, Петьке только показалось. Нюську тащили на плечах по пятьсот шагов. Она было сначала заупрямилась и не захотела ехать на Борьке, но он подложил на спину Петькин поролоновый коврик, и она согласилась. Петька нёс только рыбок на пруте и Нюськины трусы. Когда становилось совсем жарко, он прикладывал мокрые трусы к лицу и шее, и ему становилось легче. Зато пятьсот шагов с Нюськой на плечах — это была казнь. Сначала — ничего, но шаге на двухсотом становилось невмоготу. Петька старался быть честным, но как-то само получалось, что он перескакивал через счёт и шагал меньше. Борька, однако, это быстро заметил и стал считать вместе с ним. Можно было, конечно, бросить Нюську и сказать Борьке, чтобы тащил её сам, раз это его сестра. Каждый раз к концу своей очереди Петька так и собирался сделать, но что-то мешало ему, и он нёс до конца. Борьке тоже было тяжело. Он с трудом приседал, спуская Нюську с плеч, когда подходила Петькина очередь, и медленно утирал подолом рубахи лицо. Но недалеко от дома он сказал Петьке, тащившему в это время Нюську:

— Ладно, хватит. Я понесу.

— Так ещё сто шагов.

— Ничего, отдохни, мокрый весь.

— Подумаешь, — сказал Петька, — сам ещё мокрее. На, бери.

Теперь он отдавал Нюську через четыреста шагов и каждый раз был очень благодарен Борьке за это.

Всё-таки к обеду Петька успел. Он это понял по запаху, едва вошёл в калитку. Дядька сидел за столом, а тётка стояла и наливала в тарелку что-то до невозможности вкусное. Она глянула на Петьку и сказала:

— С добычей. Мойся скорее и садись за стол.

— Рыбу нам с дядей на второе пожарь?

— Не успею, её чистить надо. На ужин сделаю. А ты её пока в крапиву заверни, чтобы не протухла, и положи в кухне на стол. Смотри-ка сколько наловил!

— Я только одну, самую большую. Остальные мне Борька подарил.

— Как-нибудь и ты ему подаришь. Беги мойся.

Есть хотелось так, что было не до мытья. Однако Петька спорить не стал. Возле рукомойника тётка его увидеть не могла, поэтому он только намочил руки, провёл ими по горячему лицу и по шее и вернулся.