Всадник на вороном коне

— А тебе и не обязательно любить армейские порядки! — наседает Костя. — С ними не целоваться — их соблюдать надо! Пока не отслужишь свое, ты живешь как бы в подвешенном состоянии…

Жора недовольно сопит:

— Это я — в подвешенном?

— Ты! Не я же!

— Я на заводе работал, у меня свой станок был! Свой!

— Был да сплыл! Чтоб учиться дальше и потом работать, чтоб обосноваться где-то и семью завести, надо отдать армии положенные два года. Это обязательно. Как детство. Как учеба в школе.

Жоре нечего было возразить, он досадливо мотнул головой:

— Сам ты вон — подвешенный!

Костя засмеялся, снял руки с полок, толкнул Жору:

— Подвинься…

Жора потеснился, Костя сел рядом:

— Полгода отработал я на телемеханическом. Отслужу свое — плюс армия, значит. Хорош стаж? Заслуженный стаж. По своей гражданской специальности махну в институт: принимай, аудитория, демобилизованного воина.

— Это тебе хорошо, — вздохнул Сусян. — А у меня жена дома, дочь. И назначение после техникума получил. Только бы работать…

— Ты один у нас такой. Нетипичный ты, — отбился Костя.

А теперь спят ребята, типичные и нетипичные.

Не коснулась их бессонница, стариковская болезнь. Видят они хорошие сны…

— Подъем!

Команда прозвучала оглушительно, словно кричали над ухом.

«Так я спал?» — удивленно подумал Юра.

По казарме, свежий, умытый, шел сержант Ромкин. Он был в майке, брюках и сапогах, но и в этой неполной форме был подтянут и аккуратен.

— Подъем, подъем! — благодушно поторапливал он, будто обещал что-то веселое и приятное.

Потом, после основательной зарядки и плотного завтрака, во время первого занятия по строевой, показалось, что сержант только этого и ждал, только об одном и мечтал — о том, чтобы научить свое отделение стоять.

Он был похож на скульптора, сержант Ромкин. Он лепил. Увлеченно и трудолюбиво лепил из рыхлых ребят настоящих, крепких и стройных, воинов. Порой взор его ускользал куда-то: сержант как бы сверялся с образцом, который жил в его сознании, с идеалом сверялся. На лице его появлялись то досада, то удовлетворение. Удовлетворение — редко, досада — часто: до идеала ребята не дотягивали.

Когда строевая подошла к концу, сержант с сожалением посмотрел на часы и сказал:

— На следующем занятии продолжим. Все равно научимся стоять красиво и удобно. Мобилизованно стоять. Вот я видел снимки в журнале. Турецкого солдата видел. Стоит он — и сразу видно: неграмотный, равнодушный, забитый. Американского видел. Тот сытый, самоуверенный, жадный… А мы с вами — советские солдаты. Стоим — и всем ясно: стоят храбрые и сознательные воины, ответственные за свою страну и мир на земле. Понимаете, что такое строевая стойка?

Учились стоять, а мускулы наработались, вроде позади полный марафон.

Но день только начинался, и впереди было второе занятие — по физподготовке. Проводил его лейтенант Чепелин. Когда пришли в спортгородок, он разрешил снять ремни, расстегнуть воротники.

— Подтягиваться будем. Сегодня у нас тренировка, однако заниматься надо с прицелом на зачет. Шесть раз подтянуться — удовлетворительно. Восемь раз — хорошо. Десять — отлично. Больше — все равно отлично… Показываю…

Он стал под перекладиной, поглядел на нее снизу, слегка подпрыгнул и недвижно повис. Как стальной.

— Обратите внимание на хват. И-и…

Неторопливо, без видимого напряжения он подтянулся раз, другой, третий. Сначала ребята загляделись, потом кинулись считать.

Двадцать раз подтянулся лейтенант! Двадцать! И лишь чуть порозовел и чуть слышнее дышать стал. Соскочив на землю, походил, потер ладонь о ладонь:

— Командиры отделений, приступайте к тренировке!

Жора Белей свободно подтянулся шесть раз и вернулся в строй.

Лейтенант, переходивший от отделения к отделению, в этот момент оказался поблизости.

— Рядовой Белей, к снаряду, — скомандовал лейтенант. Жора вернулся под перекладину, недовольно взглянул на трубу, до блеска вытертую солдатскими руками.

— Выполняйте, — велел лейтенант.

Жора повис, быстро подтянулся восемь раз, словно спешил избавиться от чего-то надоевшего.

Лейтенант остановил его, как только он сделал попытку уйти.

— Я же уже! — буркнул Жора.

— К снаряду!.. Вы можете на отлично сработать.

Жора, видно, рассердился, бросился на перекладину, точно сломать ее намеревался, подтянулся пятнадцать раз подряд.

— Георгий Белей, Советский Союз, — подражая судьям-информаторам, выкрикнул Костя Журихин. — Есть мировой рекорд!

Костя хохмил, но не мог скрыть, что завидует. Сосредоточенный, даже строгий, он быстро прошагал под снаряд, остановился, сжал губы. Ему удалось подтянуться одиннадцать раз.

Перед тем как возвратиться в строй, он обратился к лейтенанту:

— Разрешите повторить упражнение?

Юра смотрел на Костю неодобрительно — пижонит парень: Мол, вот я какой: сразу могу повторить, да похлеще повторить, не то что другие!

Неслышно, невидно появился командир роты капитан Малиновский. Он стоял напротив отделения, сведя руки за спиной и ссутулив плечи.

В этом полку до войны служил его отец, участник гражданской. Батальоном командовал. Сказались давние раны: еще нестарым умер Малиновский-старший. И стал Малиновский-младший сыном полка. Ни на день с той поры не покидал усыновившую его часть. Всю войну был связным на пункте сбора донесений. После войны служил срочную, а потом остался на сверхсрочную. Здесь, в полку, подготовился к офицерскому экзамену.

— Кто следующий? — взгляд капитана обошел строй.

Юра вышел из строя, повис на перекладине. И сорвался на счете «пять».

— Вы можете сказать — почему упражнение не дается вам?

— Слабо́, значит…

— А вы точно знаете, что «слабо»? Вы уверены, что сделали все возможное?

Юра молчал.

— Товарищ капитан, это первая тренировка, — объяснил лейтенант.

— Знаю… Помню…

Капитан подошел к Юре совсем близко — в шаге остановился.

— Вообразите, что враг сбил нас с рубежа. Мы вынуждены быстро отойти на новый. Отойти, закрепиться, дать отпор. А тут неожиданное препятствие. Стена. Я подтянулся, закинул ногу — и на той стороне. А вы не сумели. Враг настиг вас. Что вам остается? Руки вверх тянуть? Или пулю в лоб? — капитан сморщился. — Для того ли в бой идем, чтобы пускать себе пулю в лоб? И из-за чего?

Юра покраснел от обиды.

— К снаряду, — капитан глазами указал на перекладину.

Юра не считал, сколько раз подтянулся. У него в глазах чернело, когда он напрягал руки и вскидывал вверх тело, едва не стукаясь подбородком о вытертую сталь перекладины.

Уже стоя на земле, он посмотрел в глаза капитану, словно сказал: «Видали?»

— Вот так, — строго произнес капитан, кинул ладонь к козырьку и ушел…

— Теперь можно мне? — нетерпеливо спросил Костя.

— Можно, — с улыбкой кивнул лейтенант.

Костя «завелся». Костя хотел повторить или превзойти результат Жоры Белея. А может быть, и лейтенанта Чепелина. И его волновало только это. Он шел к перекладине, как на побитие рекорда, как если б выступал на олимпийском помосте под взором тысяч людей, под прицелом беспощадных судей и всевидящих телекамер. Когда он замер под перекладиной, ребята затихли в напряженном ожидании.

Костя подтягивался размеренно, экономно. И опять лишь одиннадцать раз.

— Результат чемпиона мира товарища Белея недосягаем, — прокомментировал Бембин.

Опустив голову, Костя стал в строй. Когда он поравнялся с лейтенантом, тот обнял его за плечи:

— Ничего, у вас есть характер. Остальное приложится…

После обеда выдалось немного свободного времени — по недавним, штатским, меркам — кроха времени, но и эта кроха была дорога, и не использовать ее — мотовство. Юра решил написать отцу. Ушел из казармы, прихватив папку-планшет, чтобы подложить под лист бумаги. Устроился на скамейке в конце аллеи под шумной раскидистой белолисткой.