Морская соль

Дуся почувствовал, что сердце часто заколотилось и дышать стало нечем, хотя они стояли на лужайке перед домиком и над ними простиралось огромное голубое пространство. Вот сейчас Стрижников заговорит о них с Тропиночкиным и, наверное, скажет перед всем строем, что они нарушили дисциплину и недостойны быть настоящими моряками.

Стрижников выжидательно посмотрел на ряды нахимовцев. Все молчали. Многие недоуменно переглядывались. Дуся стоял, не смея поднять глаз. Он чувствовал, что краснеет, и боялся, что если Стрижников взглянет на него, то сразу узнает в нём виноватого.

Между тем молчание становилось всё тягостнее.

— Ну что же, — сказал Стрижников, — выходит, одно из двух: или виновных среди вас нет, или они не имеют мужества признаться в своей вине и объяснить её. — Он с укоризной посмотрел на своих воспитанников.

Дуся испытывал на себе железную тяжесть его осуждающего взгляда. Чувство стыда жгло и давило грудь. Он готов был шагнуть вперёд и признаться во всём. Слова капитан-лейтенанта о том, что у них не хватает мужества, больно укололи его самолюбие, но он всё время помнил о наказе Метелицына держать язык за зубами и не двигался с места. Улучив момент, он искоса посмотрел на своего приятеля. Тропиночкин стойл напыженный, красный; большая голова делала его похожим на гриб, и капли пота, стекавшие по виску, выдавали испытываемое им волнение.

Наступила снова тягостная пауза. Наконец Стрижников продолжил:

— Я думал, что если мы с вами поговорим откровенно, то и вам и мне будет лучше. Ведь всё, что происходит и будет ещё происходить хорошего и плохого у каждого из нас, всегда будет касаться нас всех, всей роты. Нам не следует поэтому скрывать что-либо друг от друга. Мы должны жить единой, дружной морской семьёй. Я прошу всех вас подумать об этом.

Тут Стрижников посмотрел на свои ручные часы и приказал вести роту на завтрак.

За столом мальчики смущённо перешёптывались.

Дуся взглянул на Тропиночкина: тот сидел красный, сосредоточенно уставившись в тарелку, и ничего не ел.

Подали пирог — настоящий домашний пирог с мясом и рисом. Но Тропиночкин отказался от пирога.

— Мне есть не хочется, — сказал он старшине второй статьи Алексееву. — Меня чего-то полежать клонит.

Прямо из-за стола его отвели к врачу. После завтрака стало известно, что у Тропиночкина жар и что его оставили в лазарете.

НА КРЕЙСЕРЕ

Ещё в лагере, когда все стояли у главных ворот, ожидая, пока подойдут грузовики, к Дусе подошёл Япончик и тихо сказал:

— Мы все уже выстирали свои воротнички известью, только ты зеваешь.

— А зачем это? — спросил Дуся.

— Затем, что будут салагой звать настоящие моряки. У кого гюйс [2] новенький — это уж первый признак, что новичок: у бывалых он всегда вылинявший.

— Что же делать? — смутился Дуся, ощупывая свой новенький, лоснящийся воротник.

— Давай попробуем песком простирать с камешками.

— Попробуем, — согласился Дуся.

Но подъехал автобус, и Стрижников приказал рассаживаться по местам.

Крейсер стоял на рейде, и с берега казалось, что он чуть покачивается на волнах. Но когда молодые моряки всей гурьбой заполнили плоскодонный катер и он, стуча мотором, бойко помчал их по волнам к самому кораблю, они увидели, что крейсер стоит неподвижно и только море колышется вокруг него.

На высоком сером борту был укреплён трап с деревянными поручнями и с маленькой площадкой внизу, едва не достававшей волны. На палубе у трапа стоял вахтенный офицер в полной форме, с биноклем в руке. Рулевой на всём ходу подвёл катер к самому трапчику и затормозил так ловко, что маленькое судно разом застыло на месте, чуть коснувшись трапа правым бортом.

— Впритирочку! — восхищённо заметил Колкин.

Дуся вслед за другими должен был перешагнуть на трап. Это оказалось не так просто, потому что катер качался. Едва Дуся стал на борт, как ударила волна. Он чуть не сорвался в воду, но вовремя ухватился за поручни и уже без страха, а, скорее, с удовольствием поднялся по колыхающимся над водой ступеням.

Стрижников доложил вахтенному офицеру о прибытии на крейсер воспитанников нахимовского училища. Все выстроились вдоль борта, с любопытством поглядывая на массивные трубы и могучие орудия крейсера. Но вот из ближнего люка появился невысокий полный моряк в синем кителе, похожем на спецовку заводского рабочего.

— Старпом, старпом идёт! — зашептали вокруг.

Тут только Дуся разглядел на его погонах знаки различия капитана второго ранга.

Старший помощник командира крейсера подошёл к ним и поздоровался. Они ответили звонко, но не очень стройно.

— Лучше надо здороваться! — сказал капитан второго ранга. — Мы ведь хозяева гостеприимные! — При этом он улыбнулся и посмотрел на часы, казавшиеся очень маленькими на его широкой волосатой руке. — Сейчас десять ноль-ноль, — продолжал он, став снова серьёзным. — Времени у нас не так уж много, будем его беречь. Всё вы в один день не осмотрите и сразу не поймёте. Чтобы хорошо узнать корабль, надо на нём послужить. Пока вам придётся ограничиться общим знакомством с крейсером.

По его указанию все разделились на две группы: одна отправилась сначала в машинное отделение, вторая — осматривать надстройки. Дуся попал во второю группу.

Молодой офицер в тёмно-синем кителе с золотыми полосками на рукавах и тонкими, как брови, маленькими усами повёл их вдоль борта по железной палубе.

— С чего же начнём? — сказал он, вдруг останавливаясь и вопросительно глядя на обступивших его мальчиков.

Но юные гости растерянно молчали.

— Вы-то сами что хотели увидеть? Ну, вот хоть вы? — настойчиво спрашивал офицер, положив руку на плечо стоявшему рядом с ним Пруслину.

— Я бы хотел, чтобы торпеду пустили, самую настоящую! — сказал Пруслин, и его серьёзные глаза на сосредоточенном смуглом лице буйно сверкнули.

Офицер посмотрел на него и озадаченно покачал головой:

— Ну, торпеду я для вас не могу пустить, особенно настоящую, а торпедные аппараты можно будет посмотреть.

— Из пушки тоже выстрелить нельзя? — спросил Япончик.

— Тоже нельзя, — сказал офицер и улыбнулся.

— А можно залезть на самую высокую мачту? — солидно спросил Рогачёв, всегда такой молчаливый. — И оттуда посмотреть кругом во все стороны! — добавил он смущённо, и его веснушчатое лицо стало совершенно пунцовым.

— Вот это можно! — сказал офицер. — Там вы и боевую рубку увидите, и зенитные пулемёты, и ходовой мостик. Возражающих не имеется?

Возражающих не имелось.

Вслед за офицером все подошли к мачте и стали подниматься по узким наружным трапам.

Мачта походила на могучий ствол огромного дерева. Боевая рубка представляла собой как бы большое дупло внутри стального ствола.

Дуся вслед за другими пробрался в рубку через узкую, как бойница, дверь. Полукруглые броневые стены были увешаны телефонными трубками, сигнальными щитами, приборами всех видов.

— Во время боя, — сказал офицер, — сюда поступают все сообщения от орудий и механизмов и отсюда отдаются команды во все части корабля. На мостике впереди рубки стоит сам командир крейсера.

Когда стали подниматься выше, на флагманский мостик, Дуся, шедший позади, нарочно задержался. Ему хотелось постоять немного на том месте, где во время похода находится командир.

Однако у штурвала уже стоял вице-старшина Колкин. Надвинув на лоб бескозырку, он что было сил свёл брови и грозно смотрел вперёд, словно видел перед собой эскадру противника. Вдруг он наклонился к медному рупору и тихо, но отчётливо прошептал:

— Полный ход! Отдать швартовы! Торпеды на товсь!

Между тем сверху доносился голос офицера.

— А этот мостик, — услышал Дуся, — предназначен для командующего эскадрой. Тот корабль, на котором находится командующий, называется флагманским. И мостик тоже называется флагманским. К нему притягиваются взоры всех кораблей эскадры — недаром же он расположен высоко над палубой. Отсюда море видно ещё дальше, обзор шире.