Девочка с косичками

Помолчав, подумав немного, Фруза уверенно и твёрдо ответила:

— Да. Согласна.

— Это очень хорошо, что ты без колебаний принимаешь такое решение, — сказала Наталья Герман, положив свою руку на её ладонь и крепко пожав. — Ещё вот что хочу тебе сказать… Всегда помни, что ты не одна. Мы постоянно будем с тобой рядом. Будем думать о вас и помогать. Борис Кириллович уходит с партизанским отрядом. Все контакты будете поддерживать с ним через связного и только в условленном месте.

— Что мы должны будем делать? — спросила Фруза.

— О делах ваших мы подумаем. Пока не спешите. Сперва сплотитесь в ядро, — ответил Маркиямов. — Для начала поговори с Марией Дементьевой и Марией Лузгиной. Они девчата боевые. Пусть позовут в вашу группу Тоню Лузгину, Валю Шашкову, Владимира и Женю Езовитовых. Вот когда создадите инициативную группу, да оформитесь в боевую организацию, только тогда будете действовать, выполняя задания подпольного райкома партии и комсомола. А до этого ничего самостоятельно не предпринимайте. Ещё раз повторяю, для начала соберитесь все вместе. Будто на вечеринку. Полузгать семечки. И побеседуйте. Ясно?

— Ясно.

— Ну вот и добре. Да не вешайте носа. Побольше уверенности в себе. Хоть немца и много, а всё-таки мы здесь хозяева. Земля эта наша.

Потом Маркиямов условился с Фрузой о дне и месте следующей встречи, назначили пароль для связного. Договорившись обо всём, они выбрались из оврага и так же осторожно и тихо вышли к краю леса. Молча попрощались и разошлись в разные стороны.

Фруза вернулась домой. Неслышно, чтобы не разбудить спящих отца и мать, прошла в свою комнату, быстро разделась и легла. Взволнованная встречей и разговором, она долго не могла уснуть, думала и старалась представить, как же будет исполнено то серьёзное поручение, которое она только что получила.

С каждым новым допросом немец всё больше и больше терял самообладание. Он уже не спрашивал спокойно, как раньше, а повышал голос до крика.

— Кто были членами вашей подпольной организации?

— Я ничего не знаю об этом.

— Сколько человек числилось в организации?

__ Не знаю.

— Кто направлял вашу деятельность?

__Не знаю.

— Откуда организация получала взрывчатку?

— Я об этом ничего не знаю п никогда не слышала ни про какую взрывчатку.

— Кто были у вас связными?

— Не знаю.

— Что ты тогда знаешь?

— Ничего.

8. ФЕДЯ СЛЫШАНКОВ

Дорога за окном гудела от непрерывного рёва моторов и лязга гусениц день и ночь. Танки, машины, фуры нескончаемым потоком тянулись в сторону фронта. В открытых низких кузовах грузовых машин ехали немцы, большей частью молодые, здоровые и самоуверенные, с автоматами и карабинами, в касках. Вели они себя будто на прогулке: горланили песни, громко смеялись, наигрывали на губных гармошках, чужими глазами глядели на русскую землю, разнося вокруг чужой непривычный дух. Даже машины их, танки и лошади пахли по-чужому.

С появлением гитлеровцев в Оболи Зина не выходила из дома и ни на минуту не отпускала от себя сестрёнку Галю. Даже Ефросиния Ивановна редко переступала порог и постоянно держала дверь на запоре. Целыми днями они сидели дома, словно отрезанные от всего мира, не зная, чем занять себя и отвлечь от неотвязчивых гнетущих мыслей. Ефросиния Ивановна хлопотала по хозяйству или лежала с Галей на печке, а Зина просто не находила себе места: пробовала читать, но всякий раз оставляла книгу, видя, что никак не может сосредоточиться и пенять смысл прочитанного. Она пыталась заниматься: учебники захватил с собой из дома, но ни стихи, ни задачи по математике и геометрии не шли на ум. Всякий раз, садясь за стол, вместо задач рисовала в тетради сбитые немецкие самолёты, искорёженные танки с крестами на броне, взрывы снарядов и убитых фашистов. Под рисунками она жирным и злым почерком писала фразу, услы шанную 22 июня по радио: «Смерть немецким оккупантам!». Изредка она подходила к окну, смотрела на улицу, в надежде увидеть какое-нибудь изменение на дороге, но там по-прежнему гудела, дрожала земля. Движение немецких войск не прекращалось.

На душе у Зины было тяжело, порой ей казалось, что жизнь остановилась, как испорченные ходики. Страха перед немцами она не чувствовала, её просто мучила тоска по дому, никчёмность существования и та безысходность и пустота жизни, из которой она не могла найти выход.

Первого немца вблизи она увидела днём. Зина вышла в сарай накормить кур. Когда прикрывала дверь, взглянула в сторону улицы — немец рослый, лет двадцати, с румяным, почти детским лицом и светло-голубыми, на вид добрыми глазами, спокойно и по-хозяйски, точно входил в свой дом, распахнул калитку бабушкиного палисадника, прошёл к крыльцу, цокая коваными ботинками о битый кирпич узкой дорожки. Расстёгнутый на груди серо-стальной китель открывал тёмное от пыли и мокрое от пота грубое солдатское бельё. Стальная каска с нарисованным сбоку узкокрылым орлом, несущим чёрную свастику в когтях, висела рядом со штыком и флягой в суконном чехле на широком поясном ремне. Волосы у него были жёсткие и коротко подстриженные.

Увидев Зину, немец остановился около крыльца, широко улыбнулся и, зачем-то застегнув только одну пуговицу кителя, галантно щёлкнув каблуками, громко выпалил:

— Гутен таг, медхен.

— Чего? — застыв на месте, спросила Зина.

— Битте вассар. Вода,

И хотя Зина догадалась, что спросил немец, она промолчала, будто не поняла,

— Вассар! Вассар! — повторил немец, хмурясь,

Зина пожала плечами.

Тогда он резко повернулся, раздражённо толкнул дверь и, твёрдо ступая по скрипучим половицам, вошёл в избу.

Ефросиния Ивановна заспешила, слезла с печки.

— Матка, вассар! — гаркнул немец, оглядывая избу.

— Чего ему? — спросила Ефросиния Ивановна у Зины.

— Не знаю. Бубнит: вассар, вассар… А что, не пойму.

Немец прошёлся по избе, заглянул на печь. Галя сжалась в комочек и отодвинулась ещё дальше в угол. Зина и бабушка бросились к печке, встали перед немцем, заслоняя Галю.

— Чего тебе от неё надо? — выпалила бабушка. — Не трогай ребёнка.

Немец выставил указательный палец с прокуренным жёлтым ногтем, ткнул им то в Зину, то в бабушку, как пистолетом, точно стрелял, щёлкнул языком: «Пуф! Пуф!» и засмеялся. Потом прошёлся по избе, высматривая что-то. Отодвинув заслонку, он заглянул под круглый и закоптелый очелок, в пустую печь, снял с полки кринку и, убедившись, что она пуста, поставил на место. Отдёрнув занавеску в прихожей, увидел на скамейке под окном ведро, схватил его и, не говоря ни слова, вышел, хлопнув дверью. Зина кинулась к окну.

На середине улицы возле колодца, запряжённая парой лошадей, стояла длинная фура болотного цвета, прикрытая брезентом. Пожилой немец, попыхивая трубкой, неторопливо рассупонивал лошадь.

Молодой немец, который только что взял ведро у бабушки, подошёл к лошадям, что-то сказал пожилому, и они оба рассмеялись.

Набрав воды из колодца, немцы сняли кители, скинули нижние рубахи и стали их трясти.

— Что это они делают? — спросила бабушку Зина.

— Должно быть, вшей, поганцы, трясут. Ну и антихристы. Прямо у колодца. Чтобы их разорвало.

Оглядев внимательно рубахи и повесив их на изгородь, немцы принялись мыться с мылом. Они поочерёдно зачерпывали из ведра пригоршнями воду, плескали на плечи, грудь, спину и, довольные, смеялись. Потом, вылив друг на друга по ведру и утершись полотенцем, снова набрали воды и, не наливая в колоду для скотины, а прямо из ведра, стали поить лошадей. Причесавшись и надев кители, солдаты сели в фуру и тронулись дальше.

Охая и ругаясь, Ефросиния Ивановна сходила за ведром, после долго тёрла его золой и песком и ошпаривала кипятком.

Зина не могла успокоиться и на другой день после появления немца в доме бабушки. Она ходила от одного окна к другому и настолько была поглощена своими мыслями, что не узнала паренька, который промелькнул за окном.