Взрыв

Своим глуховатым голосом Антипов читал показания хозяина дома, принимавшего Пархомова. Из них следовало, что задачей группы ^Освобождение» была организация восстания против Советской власти, что шла активная подготовка к нему. Оружие должно было решить дело.

— Вы и это называете «саботажем»? — спросил Антипов.

Пархомов ответил нетвердо:

— Лично я призывал только к саботажу.

— Да? — Антипов тут же прочитал строки из показаний: — «Приехавший для связи из Петрограда полковник царской армии Пархомов поставил вопрос о вооружений повстанческих групп, считая это самой важной задачей». Что вы скажете на это?

Пархомов молчал. Он сидел набычившись, смотря в пол.

— Да, его голыми руками не возьмешь!» — подумал Василий. Ему казалось, что нет силы, которая может заставить говорить этого человека. Но вот же хозяин дома, так быстро сдавшийся, стал на другой путь. А тоже, верно, из ихней братии…

— Подумайте, Пархомов. Запирательство не облегчит вашей участи, да оно и бесполезно. Отведите его, — обратился Антипов к Василию.

Когда Василий вернулся, Антипов дремал в кресле. Уже свет дня стоял за окном, и лицо Антипова казалось особенно усталым, почти изнеможенным. Василий хотел уйти, но Антипов открыл глаза и подозвал его:

— Ты, верно, думаешь, этот не сломается?

Василий не знал, что ответить. С одной стороны,

Пархомов казался непоколебимым. С другой — видно было, что показания, зачитанные ему, оглушили его.

Василий высказал свои недоумения. Что понудило несомненного врага дать эти показания? Ведь хозяин квартиры мог так же, как этот, от всего отпираться?

— Видишь ли, — сказал Антипов, и остатки дрёмы смыло с него вновь нахлынувшим оживлением, — наши враги, конечно, надеются нас сломать. Но вместе с тем они чувствуют нашу силу. А они привыкли подчиняться силе. Там, у себя в подполье, где они копошатся, как тараканы, они утешают себя тем, что наша власть висит на ниточке. Сталкиваясь с нами лицом к лицу, они теряют это убеждение. Кроме того, в их стане слишком много противоречий, и, когда один из них попадает в наши руки, ему кажется, что все их дело рушится. И он хочет спасти себя… Ну, иди. Я отдохну тоже.

— Товарищ Антипов! Я хочу спросить…

— Давай спрашивай, — Антипов вытянул ноги, как-то расслабился.

— Я хотел спросить вас: это в самом деле значительная боевая группа — «Освобождение»?

— Как тебе сказать… таких групп и группочек сколько угодно. Опасность в другом… — Антипов сделал резкий жест рукой, лицо его снова стало жестким. — Опасность в том, что смыкаются все враги наши. Понимаешь, белогвардейцы ищут связей с эсерами, с анархистами. Ну, и те тоже тянутся. В одну кучу, в один клубок змеиный свиваются… И этот, — Антипов кивнул на стул, на котором только что сидел Пархомов, — этот с тем и прибыл… Внушить офицерью, что всякий союзник хорош в борьбе с большевиками. А эсеры, анархисты — у них уже опыт, они уже показывали нам свои зубы… Вот в этом-то и состоит ихний новый курс. Ихние новые инструкции.

Василий пошел по коридору, закурил, постоял минуту, прислонившись к стене, успокаиваясь, а слова Антипова все еще звучали у него в ушах: «В один змеиный клубок»…

Каким морем ненависти мы окружены! Да, это верно! Но ведь есть еще другой мир: народа… Нет, народов! По всей земле, где только ни трудится человек, есть у нас друзья!

И этого нельзя было сбросить со счетов в решающих битвах времени.

5

Вскоре после этой памятной ночи вышел Василию новый поворот в жизни. Его направили на работу в Московский комитет РКП(б). Василий растерялся, он привык к своей строгой, но понятной ему службе. Что ждет его там?

Антипов сказал:

— Будешь прикомандирован лично к секретарю Московского комитета товарищу Загорскому. Порученцем. Это человек замечательный. Около него ума наберешься. Так что, Вася, я считаю — это для тебя большой шанс в жизни!

Антипов был необычно мягок, и Василию показалось даже, что комиссару не хотелось его отпускать.

— У меня же образование самое низкое. Смогу ли?

— Образованных, Василий, не наберешься! Сами образоваться должны. Ты парень сообразительный. Школу хорошую прошел. А там тебя многому научат…

Слова Антипова не убедили Василия, но заронили в нем интерес к человеку, с которым теперь предстояло ему работать.

Что значит «порученец»? Какие поручения будет ему давать Загорский? Справится ли Василий с ними? И в первый раз засомневался Василий: хорошо ли поступил, что ушел с железной дороги, где все ему было знакомое и родное? Вспомнил, как вспылил отец: «Ты что это, Васька, комиссарить захотел? Я тебе покажу комиссарство!»

Страсть хотелось отцу снять ремень да всыпать Ваське, как бывало. Но сообразил, что не то время, и перешел на другое. Уговаривал: «Ну что тебе надо? Еще в лета не вошел, а уже на правом крыле ездишь. Сдашь пробу — и ты человек! Шутка ли: паровозный машинист! «Плечо» тебе дадут — и сам себе хозяин!» И уже совсем беспомощным, непривычно стариковским голосом: «Оставайся, Васек! Я тебе свои часы подарю! "

Отцовские часы! Предмет вечной гордости отца и зависти Василия: часы, дареные от Дистанции «За беспорочную службу»…

Чуть-чуть усмехнулся тогда Василий, только самую чуточку, но и эта самая маленькая усмешка его, верно, открыла старику, как уже далек от него сын.

Отец поджал губы в обиде, стукнул кулаком по столу: «Ты что ж, рабочего звания стыдиться стал? Ручки белые заиметь хочешь?» Но Василий сказал просто: «Я, отец, служить иду не барам, а своему рабочему званию. Только сейчас время такое: послужу с винтовкой, а там видно будет».

И вот сейчас… Все неясно впереди, не будет рядом с ним ни его товарищей, ни Антипова. Опасности сближали всех, они скрепляли их товарищество. Теперь Василий чувствовал себя птенцом, выпавшим из гнезда.

С такими мыслями он шел к зданию Московского комитета и поднялся по ступенькам особняка.

В приемной было битком набито народу. Девушка в красном платочке на кудрявых волосах, сидевшая за столом у телефонного аппарата, сказала Василию, что Владимира Михайловича сейчас в МК нет, но ожидается.

— А вы по какому делу? — спросила она, с любопытством оглядывая Василия, его новенькую кожаную куртку, только что полученную им на складе, маузер в деревянной кобуре.

Василий показал бумагу ЧК об откомандировании его в Московский комитет.

— Ну, раз так, ждите! — сказала девушка.

У нее было худое, нервное лицо с милой и какой-то тихой полуулыбкой. Когда эта полуулыбка соскальзывала с ее губ, девушка становилась совсем другой: что-то в ней было очень не по летам серьезное.

Василий сидел в небольшой комнате у окна, выходившего в сад. Стесняясь своей неуместности — здесь все друг друга знали, о чем-то шел общий разговор, — Василий отвернулся к окну. За ним лежал блистающий под солнцем первый снег. Первый снег — первый день зимы. Деревья в саду, старые, узловатые, переплетались вершинами. Нетронутый снег под ними лежал так трогательно и сиял так радостно. Василию вдруг показалось даже, что это к лучшему: узнать новых людей — вон их сколько тут! И среди них много молодежи, его ровесников, пожалуй…

Время от времени он поглядывал на девушку за столом. Не то чтобы она ему так уж с первого взгляда понравилась, но чем-то была интересна.

Она совсем не походила на девушек, работавших с Василием в ЧК, в их кожаных куртках, с маузером на боку, с папиросой во рту, с решительными движениями и коротко, по-мужски подрезанными волосами. Это были хорошие и смелые девчата, но стремление походить на мужчин не красило их.

Сидевшая за столом девушка нисколько не была похожа и на тех «барышень», которых Василию довелось повидать. В ней не было ни беспомощности, ни глуповатой наивности, ни тех уловок, которые Василий называл «ломаньем».

А что же в ней было?

Серьезность? Да. Девушка делала свое дело, отвечала людям на разнообразные вопросы, что-то писала. Перебирая бумаги на столе, отвечала на телефонные звонки, — все это серьезно, но вместе с тем легко и естественно. В ее обращении с людьми не было тех уже делавшихся стереотипными «казенных» оборотов, которые стали у многих, именно секретарей, обязательными, как бы присущими их должности. Она казалась заинтересованной каждым, кто обращался к ней.