Цветы тянутся к солнцу

— Ну, кто же ночевал у вас, хозяйка?

— Кто, кто? Ну ночевал. Брат, мужа из Альдермеша. Он с войны ехал и заночевал у нас. Так ведь это давно уже…

— Ладно, хозяйка. Придется, видно, поговорить с хозяином. У нас в участке мы ему язык развяжем. У нас таких не бывает, кто молчит. С нами там все говорят. Вежливо говорят, и только правду.

Он и эти слова так вежливо, так ласково говорил, что казалось, будто он с друзьями беседует о каком-то приятном деле. Он и попрощался приветливо, даже поклонился в дверях, когда все ушли.

Только грязные следы сапог да клубы холодного воздуха остались от них в комнате.

Газиза обрадовалась, что ушли эти люди. Она думала, что и мать обрадуется, а мать вдруг закрыла лицо руками, и разрыдалась.

У Фатыйхи был сдержанный, спокойный характер. За свой век она немало натерпелась от мужа. Но как бы Хусаин ни обижал ее, она молчала. Когда муж был дома, Фатыйха ходила на цыпочках, говорила только шепотом и никогда не показывала слез ни мужу, ни дочерям. В одном она была непреклонна: когда Хусаин, не помня себя, в сердцах наступал на девочек, она, маленькая и хрупкая, решительно вставала перед мужем, защищая Газизу и Ханифу.

А вот теперь, когда самое страшное, как казалось Газизе, уже осталось позади, мама не выдержала и разрыдалась.

Газиза, никогда не видавшая плачущую мать, перепугалась.

— Мамочка, милая, хорошая моя, не плачь, — уговаривала она Фатыйху. — Ну, не плачь, мамочка. Тетя Бадыгельзямал, ну скажи маме, чтобы не плакала. Ведь ушли они, мамочка. Больше не придут. Ну, не плачь.

— Ладно. Не распускай нюни! — строго сказала соседка. — Слезами делу не поможешь. Чем реветь да дочь зря пугать, сходила бы к Хусаину да предупредила бы. Слышала небось, что они говорили?

То, чего не могли сделать ласковые уговоры дочки, сделали строгие слова соседки. Фатыйха утерла слезы, поправила волосы, заново повязала платок.

— Сиди, дочка, — сказала она, успокоившись немного. — Запрись на крючок и сиди. Жди меня. Я к отцу побегу. Вот только эти бы не вернулись…

Она вместе с соседкой вышла на улицу, и Газиза опять осталась одна.

Но так тревожно было у нее на душе и так одиноко сидеть в пустой комнате, что Газиза, позабыв запрет матери, оделась и тихонько вышла из дома.

Она стояла одна на морозе и думала об отце.

«Будут спрашивать его, — думала она, — а что он знает? А не скажет, может быть, станут бить… Подумают, что нарочно молчит… А что того солдата пустили переночевать, все равно хорошо. И что этому с усиками они с мамой ничего не сказали, тоже хорошо… Была бы Закира тут рядом, она бы рассказала, как меня допрашивали и как я ничего не сказала…»

На улице было много народу. Но у каждого, кто проходил мимо, были свои заботы, и никто даже не взглянул на девочку, одиноко стоявшую у дверей.

Газиза стала вспоминать, как однажды, давно еще, когда она была совсем маленькой, отец пришел домой с озера Кабан весь избитый в кулачном бою. Она вспомнила, как мама обмывала отца теплой водой, а потом мазала какой-то мазью, от которой щипало глаза. Газиза тогда громко ревела от страха. Ей и теперь стало страшно, и, чтобы прогнать страх, она стала представлять, как будто не отца избили, а сам он избил этого, с усиками, выпрыгнул в окно и поминай как звали. «Вот бы здорово», — подумала она и тут почувствовала, что у нее замерзли ноги.

И тогда Газиза решилась. Она заперла дверь, сунула ключ под доску и побежала к сестре Ханифе и к Закире в Ягодную слободу.

У Ханифы Газиза не была с ранней осени, с тех пор как взорвался пороховой завод.

В тот страшный день Ханифа с утра пришла к матери и увела Газизу к себе.

Солнце палило нещадно, и на улицах пахло сухой пылью и гарью. В центре города от стен домов валил жар. Камни на мостовой раскалились так, что босой ногой и не ступишь.

А в слободе, где живет Ханифа, там и мостовых нет. На улицах песок, сухой конский навоз да пыль. Кое-где по краям выжженная солнцем трава. Больших зданий тут не увидишь. Стоят вдоль улиц низенькие деревянные домики в два, в три окна. Иные уже покосились от времени, другие поновее. Кое-где на окнах стоят цветы. Возле домов купаются в пыли пестрые курицы. Маленькие собачонки, обросшие грязной, свалявшейся шерстью, заливисто лают из-под ворот. Повсюду, поднимая тучи пыли, бегают грязные, босоногие мальчишки в изодранных рубашонках.

Ханифа с мужем жили на первом этаже двухэтажного дома. Конечно, не одни они там жили. И внизу и вверху в тесных комнатках ютились рабочие порохового завода с семьями. У Ханифы тоже одна комната с окнами во двор. Двор обнесен высоким забором, а за забором яблоневый сад. В саду дорожки, посыпанные песком, цветы. Тяжелые яблоки висят на ветвях, и такой запах стоит над садом, что Ханифа любит открывать окна и дышать этим воздухом.

Муж Ханифы Шакир смеялся:

— Ты окна-то не больно открывай. Узнает соседка, за яблочный запах деньги потребует.

— А с нее станется, — соглашалась с улыбкой Ханифа.

По ночам, когда тихо, слышно, как яблоки падают на дорожки. Вот бы подобрать! Да разве подберешь! Вдоль забора ходит в саду огромный, с теленка, цепной пес. Так что нюхать запах яблок можно сколько угодно, а пробовать и не думай. Уж на что Закира-Атаман ловка и дерзка, но и она никогда не бывала в этом саду.

В тот день, когда Газиза пришла к сестре, муж Ханифы Шакир был на работе, и Газиза пожалела, что он их не встретил. Она любила Шакира. Любила вместе с Закирой висеть на его сильных руках, любила смотреть, как ловко он делает игрушки им с Закирой, любила вместе с ним сидеть за столом.

Но в тот раз они сели за стол без Шакира. Ханифа быстро развела огонь в печке, напекла блинов, дала девочкам по куску сахара.

— Ешьте, девочки, — сказала она, — сейчас Шакир придет, будем чай пить.

Такого лакомства, как блины, Газиза давно не ела. Сахар она зажала в кулаке — решила оставить к чаю. А Закира свой кусочек облизала со всех сторон.

— Оставила бы к чаю, а то весь слижешь, — сказала Газиза.

— Хочу и слижу! — ответила Закира. — А чай поспеет, твой отниму.

— Ишь какая хитрая, так я тебе и дам! — возразила Газиза, покрепче сжала кулачок и спрятала руку за спину.

В это мгновение что-то ухнуло на улице. Весь дом вздрогнул, что-то заскрипело. На голову посыпался сор с потолка. Из печки выплеснулось огромное, как перина, пламя и тут же втянулось обратно. Со звоном вылетела рама из окна. Газиза вскрикнула, сахар упал из ее руки, Закира подхватила его и через окно выскочила во двор.

И тут же нарастающий шум донесся с улицы. Слышно было, как бегут, крича и обгоняя друг друга, люди. Слышно было, как лают собаки, как плачут маленькие дети… Какая-то женщина, пробегая мимо, сунула в окно искаженное ужасом лицо.

— Ханифа, да что же ты сидишь! Немцы Казань обстреливают. Все в поле бегут! — крикнула она тревожным голосом и пропала.

Ханифа, вдруг обессилев, села на край нар. Но тут же вскочила, заметалась по комнате, не зная, на что решиться.

Бежать, как все? Бросить все и бежать? А как же Закира? Оставить ее здесь? Да разве можно даже подумать об этом? И печка… Хоть бы прогорела поскорее. Не бросишь же дом, когда в нем печка горит… А потом Шакир… Что он скажет, когда придет с работы? Где будет искать их?

Так ничего и не решив, Ханифа бесцельно металась между столом и печкой.

А Газиза прижалась в угол и молчала, дрожа от страха. Потом вдруг заплакала навзрыд и выбежала в дверь.

На улице она поискала глазами Закиру… Где там! Как грозовая туча, неслась по улице обезумевшая толпа. Мужчины и женщины, старики и дети метались туда и сюда. Закиры нигде не было…

Тут новый взрыв потряс воздух и землю, а за ним еще и еще…

Бросившись в придорожную канаву, Газиза прикрыла голову ладонями и лежала, ожидая, что будет. Какие-то лошади, тяжело ударяя по земле копытами, с тревожным ржанием проскакали над ней, пробежали куда-то громко кричавшие люди.