Под стенами замков

— Я спрашиваю, кто идет? — повторяет бородач.

Он, видимо, совершенно не считает вопрос свой дерзким и без дальних слов хватает лошадь под уздцы.

Филипп роняет сквозь зубы, стараясь придать твердость своему дрожащему от голода и утомления голосу:

— Пропустите меня. Я рыцарь и еду по своим делам.

Но бородач успел разглядеть в полумраке лицо мальчика, почти ребенка; гордые слова прозвучали жалобно, почти просительно, и Филипп видит, что глаза презренного серва выражают внезапное сострадание; бородач восклицает изумленно.

— Ба! Да ведь это ребенок! Куда ты пустился в путь один, мальчик?

Филипп призывает на помощь свою гордость, делает над собой усилие и кричит:

— Я не мальчик для вас, я сын рыцаря и не позволю…

Но внезапно слова замирают: в глазах Филиппа с необычайной быстротой начинают вертеться огненные круги, тело его тяжелеет, и охваченный странной истомой он чувствует, что неудержимо валится на бок и мягко падает на чьи-то руки, протянутые для того, чтобы поддержать его.

— Ты наделаешь себе беды, Пьер, — говорит Сусанна, глядя на мальчика, крепко спящего на растрепанных пучках соломы. Ты даже не знаешь, откуда он явился; может быть это сын какого-нибудь соседнего сеньора, сбежавший от родителей, или провинившийся слуга. За свое гостеприимство ты можешь сильно поплатиться.

Сусанна настолько же робка и забита, насколько смел и решителен ее муж. Ей всюду грезится опасность, но на этот раз Пьер чувствует, что в словах ее есть доля правды.

— Куда же было его девать, — отвечает он, — он повалился мне на руки, как сноп: он промерз до костей; не мог я оставить его на улице.

— Пускай выспится и отправится туда, откуда приехал, говорит Сусанна.

Как бы в ответ на эти слова Филипп зашевелился, поднял с соломы взлохмаченную голову и недоумевающе оглянулся. Он не мог припомнить сразу причину, приведшую его в эту странную и столь чуждую ему обстановку. Двое странных, как ему показалось, нищих, сидя против него на скамейке, смотрели на него. Лицо женщины выражало страх, мужчина добродушно улыбался в ответ на растерянные взгляды Филиппа.

— Проснулся? — сказал он. — Я как раз ждал этого, мальчик, чтобы расспросить, как следует, куда ты держишь путь и не могу ли я оказать тебе услугу, но чувствую, что сначала надо накормить тебя. Еда наша не очень вкусна, но когда человек голоден…

Не было возможности рассердиться в ответ на такую ласковую речь.

— Мне ничего не надо, — попробовал сказать Филипп, но Сусанна уже успела поставить перед ним кувшин молока и пшеничную лепешку, и голод пересилил всякие соображения.

Мальчик принялся жадно есть. Среди этих людей, оказавших ему гостеприимство, он начинал себя чувствовать смелее и бодрее. Когда он кончил, Пьер вопросительно взглянул на него.

— Как же дальше? — спросил он.

— Мне надо ехать, — сказал Филипп, — как можно скорей ехать. Я должен вам сказать, что мне дано моим сеньором важное поручение, а я сильно задержался в дороге, так как из-за ночного мрака довольно долго блуждал по дороге. К тому же лошадь моя зашибла ногу. Если бы не случилось всего этою, я давно бы уж был на месте.

— И богатый человек ваш сеньор? — спросил с чуть заметной усмешкой Пьер.

— О да, очень богатый.

— Странно! Как я ни беден, а все же имею теплую одежду для того, чтобы укрыться от осенней стужи. А ваш сеньор не позаботился даже снабдить своего слугу шапкой, не говоря уже обо всем прочем. К тому же давать поручения такому молодому человеку, как вы, заставлять его скакать среди ночи без седла…

Филипп смутился и опустил голову. Пьер подошел к нему и положил ему на плечо руку.

— Право, будет лучше, если вы доверитесь мне, — сказал он. — Клянусь вам, что это не принесет вам вреда. Вы попали в деревню Анизи, где жители имеют коммунальную хартию и не зависят от прихоти сеньора.

Пьер не мог не заметить, что при упоминании о деревне Анизи и о коммунальной хартии лицо Филиппа выразило вдруг необыкновенное волнение.

— Это деревня Анизи? — переспросил он дрогнувшим голосом.

— Да.

— Сельская коммуна Лана?

— Да, да. Но разве вы о ней слыхали?

Филипп схватил его за руку.

— Но ведь, значит, это о вас говорил вчера епископ?

— Какой епископ?

— Епископ Рожэ де Розуа, мой сеньор. Сеньор, от которого я бежал сегодня ночью, потому что он оскорбил меня. Сеньор, который собирается сделать набег на ваши села, чтобы отнять вольности, данные вам королем. Сеньор, которого я ненавижу и буду ненавидеть до гроба.

Филипп проговорил свою речь, задыхаясь от волнения.

Пьер побледнел.

— Как вы сказали? — переспросил он, — отнять вольности, данные королем? Совершить набег? Так я вас понял?

— Да, да… В замок к нему съехались рыцари. Ретель и Русси дали клятву поддержать его…

Пьер вскочил с места.

— Если ты говоришь правду, мальчик, то значит, сама судьба послала тебя к нам на помощь. Не знаешь ли ты, когда собираются они пуститься в путь?

— Неделя, десять дней, не более того. О, да! Я припоминаю, что епископ говорил о необходимости застать вас врасплох. Он страшится вмешательства короля. Он хочет во что бы то ни стало скрыть от него свое намерение. С этой целью он отдал приказание, чтобы никто из гостей его не переступил порога замка: он боится доноса.

— Он боится доноса? — Пьер ударил кулаком по столу. Так клянусь же женой и детьми, что король узнает об его намерении. Я загоню всех лошадей, какие только имеются в наших двадцати восьми деревнях, я продам свой скот и хлеб, и домашний скарб, но доберусь до Парижа.

Испуганная Сусанна подбежала к мужу и схватила его за руку.

— Пьер, Пьер, что ты хочешь делать?!

— Что делать? Ударить в колокол, созвать народ и скакать в Париж за помощью к королю.

— Ты погубишь себя. Лучше покорись. Подумай обо мне и детях.

Пьер был в гневе.

— Хорошую же услугу окажу я детям, если отдам вас в руки разбойника-епископа. Ты ничего не понимаешь, Сусанна.

Глядя на эту сцену, так мало вяжущуюся с представлением, какое он составил себе о крестьянах, Филипп был поражен. Неожиданно он почувствовал себя союзником и другом этих людей, которых презирал еще накануне.

— В Париж! — воскликнул он. — Умоляю вас, возьмите меня с собой. Я паду к ногам короля, я расскажу ему все про епископа; я все видел, все знаю: его попойки, его жестокость и злобу. Я все расскажу, все!

Пьер не долго раздумывал. Он подошел к мальчику и протянул ему руку.

— Я согласен, — сказал он, — едем.

Глава IV

Король только что вернулся с охоты, длившейся более недели в окрестностях Парижа. Несмотря на свои почтенные годы и тучность, унаследованную им от отца, он любил развлечения, в которых мог блеснуть перед приезжими рыцарями пышностью и богатством своего двора.

Он был утомлен. Маленькие глаза его тускло глядели перед собой, и ни дурачества придворных шутов, ни песни трубадуров не вызывали улыбки на его обрюзгшем лице. Он последовал к столу, лениво волоча ноги, и за все время трапезы не проронил ни слова.

Придворный обед совершался по заранее установленному ритуалу. Стражи с алебардами охраняли все выходы и входы в дворцовый зал. Быстроногие пажи беззвучно шмыгали по комнате, разнося многочисленные блюда. На хорах гремели тромбоны и флейты. Из окон был виден город с его многочисленными церковными шпилями и узкими извилистыми улицами. Он был еще невелик, но представлял из себя шумный центр по сравнению с остальными городами королевства. Он развивался помимо воли короля, отдававшего мало внимания искусству и занятого исключительно многочисленными и жестокими войнами, борьбой с соперником своим королем Англии и могучими непокорными феодалами.

По плоскому и сонному лицу короля трудно было догадаться об его преступном прошлом, однако, всем присутствующим памятны были перипетии его борьбы с герцогом Тибо, мстя которому он приказал сжечь заживо его приверженцев, запертых в церкви в количестве полутора тысяч человек.