Эта милая Людмила

— Герман, ты должен понять, что никто тебя не ругает. Все искренне желают тебе добра. Но и прямо указывают на твои ужасные недостатки. И не надо сердиться, а надо делать выводы. А ты боишься правды о себе. И зря. Всё может кончиться очень и очень плохо. Тебе грозит опасность вырасти просто неинтересным человеком. Из тебя может вообще не получиться настоящего мужчины. Тебе пора серьёзно задуматься об ответственности за своё поведение.

Герка слушал её, сжав кулаки и зубы, решив, что ни слова она от него не услышит. Но сдержаться ему не удалось, и он почти закричал:

— Да почему ты всех учишь? Сама-то ты кем… получишься? Настоящей женщиной, думаешь? Интересным человеком, считаешь? Откуда, ну, откуда ты можешь знать, кем я вырасту?!

— Из таких, как ты, вырастают только отрицательные типы. Подожди, подожди, не кипятись, — чуть ли не нежно попросила эта милая Людмила. — Я ведь не своё личное мнение высказываю, а своими словами передаю тебе закон жизни. Его не я придумала, а всё человечество. Прогрессивное, конечно.

— Всё человечество считает, что из меня ерунда на постном масле получится?!?!?! — От непередаваемого гнева Герка задохнулся, а эта милая Людмила звонко и громко рассмеялась. Она, как тогда, у колодца, пыталась сдержать смех, даже прикрывала рот ладошками, но продолжала смеяться всё громче, всё звонче. И если бы они находились не в комнате, а на улице, у колодца, она бы, как тогда, опрокинулась на травку, ноги её замелькали бы в воздухе, будто бы она крутила педали велосипеда — мчалась во весь дух.

Она, конечно, прекрасно понимала, что нельзя так, именно сейчас нельзя, но продолжала смеяться звонко и громко, изредка вскрикивая:

— Ой, не могу… ой, насмешил… ой, не могу-у-у-у… не-е-е-е… — и не могла унять смеха, никак не могла, смеялась и смеялась громче и звонче прежнего, изредка вскрикивая: — Ой, не могу!

И как тогда, в специальной загородке, у колодца, Герка, забыв о страшной обиде, суматошно пытался угадать, чем он её так насмешил.

А она, закатываясь в смехе, звонком и громком, в изнеможении закрыв глаза и запрокинув голову, чуть не падала…

— Больная ты, что ли? — крикнул Герка испуганно. — Может, тебе лечиться надо, а не над людьми смеяться?

Вряд ли эта милая Людмила слышала его слова. Она сама взяла себя в руки, можно сказать, буквально взяла себя в руки — сжала локти ладонями, выпрямилась, ненадолго замерла в такой позе, отдышалась, сказала устало, виновато:

— Прости, Герман. От всей души прости, пожалуйста. Совершенно неуместный смех, я понимаю. Ну никто не умеет меня смешить, как ты.

— Не смешил я тебя, — сквозь зубы процедил Герка. — Ты сама смеялась надо мной! — жалобно вырвалось у него.

— Клянусь! — воскликнула эта милая Людмила, прижав правую руку к сердцу. — Хочешь, встану перед тобой на колени, чтобы просить у тебя прощения?

— Сумасшедшая, вот ты кто!

— Ни капельки! Просто ты очень смешно сказал, я и решила, что ты хочешь рассмешить меня! Прости, если я нечаянно своим смехом обидела тебя!

По виноватому, просящему, почти умоляющему взгляду её больших чёрных глаз Герка понимал, что она и вправду не собиралась смеяться над ним, но ведь — смеялась! И ещё как!

— Ладно, ладно, — пробормотал он, напряжённо стараясь вспомнить, из-за чего она так обидно для него смеялась, а она весело сказала:

— Ты ещё не завтракал. Приготовить тебе завтрак? В сердце Герки сразу возникли, не мешая друг другу, радость и неприязнь. Он даже не мог определить, какое из ощущений сильнее, не знал, которое возьмет верх.

— Ах, Герман, Герман! — почти ласково воскликнула эта милая Людмила. — Ну будь умницей, перестань сердиться, ведь ты весёлый человек! Ведь пора в путь-дорогу! Я пошла готовить тебе завтрак.

Она выпорхнула из комнаты, словно не сомневаясь и не нуждаясь в ответе. Идёт готовить ему завтрак, а на самом деле получается, что командует им!

А тут он ещё вдруг со всей ясностью, во всех подробностях вспомнил недавний разговор с дедом, наконец-то уразумел смысл его, а на кухне громко и звонко распевала эта милая Людмила, а ему чуть расплакаться не захотелось. Он был весёлым человеком, был! Пока её здесь не было! И ведь она, она, она поход-то выдумала! Из-за неё, из-за неё, из-за неё всё кувырком полетело! Всё вверх тормашками из-за неё, из-за неё, из-за неё перевернулось!

Страшно стало Герке, когда он подумал о многодневном походе. Он чувствовал, что никакие силы не заставят его пойти. Чуточку ещё, совсем-совсем немножечко надеялся он, что дед останется с ним. Тогда ещё страшнее: она-то уйдёт! И чего он добьётся, оставшись с дедом?! Вот когда настоящая-то смехота получится!

Остался у него, у бедного, один выход: самому о себе позаботиться, самому себя пожалеть. Придётся доказать всем, что он не ерунда на постном масле и прогрессивное человечество ещё увидит, что издеваться над собой он не позволит никому. И кто кем вырастет — вопрос, а пока посмотрим, кто тут кем командовать будет. Он над собой командовать никому не позволит!

— Завтрак готов, Герман! — раздался из кухни громкий и звонкий и, как показалось Герке, достаточно самоуверенный голос. — Прошу к столу! Но сначала, конечно, умойся!

Что ж, и умыться можно, и позавтракать не вредно, а всего полезнее чувствовать себя свободным, как на большой перемене.

На кухне Герка появился таким гордым и даже слегка небрежно самодовольным, что эта милая Людмила подозрительно и внимательно оглядела его, предложила:

— Садись. Ешь.

— Сяду, поем, с удовольствием. — Герке стало чуть-чуть весело от её заметной растерянности. — Чаёк приготовила?

Видно было, что эта милая Людмила сразу заподозрила неладное, и её большие чёрные глаза пристально и недоверчиво следили за каждым Геркиным движением, словно каждым из них он мог себя выдать. А Герка под её взглядом вдруг сник и, чтобы взбодриться, подчеркнуто озабоченно проговорил:

— Погодка бы не испортилась. Собираюсь сегодня поплавать на дальность. — А после длительного и заметно тяжелого молчания он добавил почти вызывающе: — Вдоволь охота наплаваться.

— Наплаваешься. Вдоволь. В озере. — Чеканя каждый слог, выговорила эта милая Людмила. — Налить ещё чайку?

Герка отрицательно покачал головой, медленно встал, а она спросила его:

— А кто за тобой посуду уберёт?

— А какое твое дело? — с очень самым невинным видом отозвался Герка. — Какое твое дело, кто в нашем доме посуду уберёт? Ты здесь кто? Ну, кто?

— Друг. Твой друг. Человек, который хочет помочь тебе.

Что-то упрямое, даже чуть-чуть раздражённое почувствовал Герка и сказал:

— Ты сама себя другом назначила. Я тебя не просил.

— Хо-ро-шо, — сначала удивленно вскинув брови, сказала эта милая Людмила, но решительно продолжила да ещё и печально: — Будем считать, что я ВСЁ сделала для того, чтобы стать тебе другом, чтобы помочь тебе. Зря старалась. — Она дошла до дверей, остановилась и через плечо снова заговорила ещё более печальным и ещё более решительным тоном: — Однако неплохо, что ты действуешь хотя и достаточно глупо, но зато самостоятельно. Посмотрим, готов ли ты ответить за свои поступки. Мы отправляемся в многодневный поход. У тебя остается буквально полчаса подумать.

И ушла.

И Герка понял: они все уйдут от него. Всё. Уйдут. Он останется один. Но сколько он ни напрягал воображение, никак не мог представить себе этого. Вот он будет тут, здесь сегодня вечером сидеть, стоять или лежать один, а его родной дед будет где-то далеко с чужими людьми…

Такого быть НЕ может!

НЕ может такого быть!

Такого НЕ может быть!

А в голове застучало настойчиво и сурово: может, может, может… быть, быть, быть…

Герка ждал, какое чувство овладеет им: обида, злость, страх, возмущение. Он ждал, чего ему придётся делать: плакать, кричать, пищать или вопить. Но в душе не возникло никакого определенного чувства — там были пустота и замешательство. И чтобы замешательство не превратилось в помешательство, Герке нужно было немедленно что-то предпринять, что-то сделать, хотя бы глупейшую глупость.