Повести и рассказы

Поля вокруг Сережек велики. В один край пойди — километров восемь будет. В другую сторону не меньше, а то и все десять. А тут еще и леса, где колхозники косили сено, и скотный двор, и конюшни, и полевой стан, и стройки всякие. Сейчас вот свиноферму строили, а в самой деревне еще и ясли…

На полях бабушку и ее бригаду Ленька почти не встречал. Не встречал, хотя каждый день тоже делал что-то с ребятами для колхоза. А иногда и теперь и с Елкой. И если прошлым летом для него все это было только забавой, развлечением, то сейчас…

Но Александра Федоровна, кажется, поняла что-то:

— А чегой-то ты, Ленек, интересуешься? Уж не в бригаду ли ко мне захотел? Не разрешу, Ленек, не разрешу! И так, знаю, все лето трудишься. Думаешь, не вижу! Да и люди говорят. Как же я маме твоей в глаза посмотрю? Она тебя на отдых прислала, а ты все в поле да в поле. И так колхозу помощь. Хватит, Ленек!..

Ни о каком колхозе Ленька сейчас не думал. Смешно, наверно? Наверно…

Смешно, но Леньке почему-то очень хотелось теперь быть похожим на Елку. На ту самую Елку, которая умела доить коров и скирдовать сено. На ту, которая полола свеклу и косила траву. На ту… В общем, на ту, какой он ее видел и знал.

— А уж если хочешь помочь, Ленек, — предложила Александра Федоровна, — то сходи завтра на базар. Как раз и день выходной, базарный. Сама бы сходила, да мы еще сено не все убрали.

Это Ленька любил. И на базар ходить, и в Москве — по магазинам. Дома мать всегда хвалила Леньку: «Ну, купил все лучше, чем я. И мясо выбрал какое! Молодец, Лень!..»

Наутро они пошли с Елкой на базар. Через молодой ельник, потом вниз, к Наре, и дальше через мост. У реки носились стрижи и бегали по песчаным отмелям деловитые трясогузки.

А в лесах — и справа от реки и слева: «сить, сить, ти-ти, ти-ти, цири-ри-ри-ри, ци-ри, терр-церк, терр-церр». Это пели синицы.

И трещали сороки, и подавали свои голоса дрозды и иволги, и где-то далеко и глухо куковала кукушка.

Уже на обратном пути, проходя с покупками по скрипучему деревянному мосту, Ленька вдруг заметил прямо перед собой на крутом обрыве ель и березу. Они были точно такие же, как у их дома в Москве, и так же росли рядом, словно из одного корня. Только ель посветлее и береза покрыта живыми, шевелящимися листьями. Ну конечно, он вспомнил их теперь! Он видел их в прошлом году…

Ленька даже присвистнул от неожиданной радости, саданул ногой по какой-то щепке, и она полетела за перила моста, крутясь, в воду.

— Ты что, Леонид? — серьезно спросила Елка.

Он ухмыльнулся.

— Да ничего! Просто нравится здесь!

— А я не понимаю все-таки, зачем ты купил эту утку? — невзначай спросила Елка.

— Утку? — не понял Ленька. — Бабушка просила, и купил. Для еды. А что?

— А кто ее резать будет?

— Как — кто? Или бабушка, или я, — не задумываясь, ответил Ленька. — А кто же еще? Я могу!

— А я никак не могу, — призналась Елка. — И никогда бы не смогла. Наверно, это глупо? Да?

Потом сказала другое:

— А знаешь что? Давай как-нибудь на Нарские пруды съездим? Только лошадь надо в колхозе взять. А то далеко…

Ленька не слышал прежде о Нарских прудах.

— Знаешь, как там! Во! — продолжала Елка. — И недалеко! Часа четыре с половиной… В общем, надо на весь день туда ехать.

— Что ж, давай съездим, — согласился Ленька. — А когда?

Лето, как всегда, проходило быстро. Казалось, еще вчера по деревне летел тополиный пух и пахло свежескошенным сеном и земляникой, а вот уже и одуванчики отцвели, и васильки у дорог поблекли, и все чаще в полях слышался шум тракторов: началась уборка. И цвета — земли, лугов и лесов — были теперь другие, и птицы пели иначе…

В один из начальных августовских выходных дней к Леньке приехали мать и отец. У отца были свежие газеты, и Ленька сразу же уткнулся в них, попутно отвечая на вопросы родителей:

— Да, хорошо!.. Ага, хорошо!.. Что?.. Да, все хорошо… Сплю? Хорошо сплю!..

Александра Федоровна довольно поддакивала. Что-что, а у нее к внуку никаких претензий. Наоборот! И по дому помогает, и слушается, и в колхозе не чужой человек — люди хвалят… Все б такие дети были!..

Ленька не слушал разговора старших.

Вдруг сорвался с места:

— Пап! Можно, я на минутку? Мам! Мне очень нужно! Я сейчас вернусь…

Родители и бабушка молча переглянулись.

— Ну конечно, Ленек, сбегай, сбегай, — первая сказала бабушка. — Пусть сходит, — добавила она уже родителям. — Всякие дела могут быть у человека. Мало ли что! Да возвращайся скорей. Праздник у нас нонче, как-никак праздник.

Ленька схватил одну из газет и выскочил из избы.

Елку он нигде не мог найти, хотя и обегал полсела. Наконец, решившись, постучал в ее дом. Постучал впервые: он никогда не решался зайти к ней, даже когда она звала — отговаривался.

— Ел… Елочку можно? — спросил он, когда ему открыла ее мать. И сам не понял, почему Елку назвал Елочкой. От растерянности, что ли?..

— Заходи, Леня, заходи, — просто сказала Елкина мать.

Она знала Леньку и прежде, не раз встречала и в поле и на улице. Но в доме никогда, и потому, наверно, Ленька побаивался ее.

Но сейчас увидел, услышал, и все оказалось проще. Она была, пожалуй, такая, как и его мать и как его бабушка, — чуть старше матери, чуть моложе бабушки. И лицо простое, и улыбка, и слова:

— Заходи, Леня, заходи…

У Леньки отлегло от сердца, особенно когда он увидел Елку.

— Вот слушай, — бодро сказал Ленька, развернув газету. — Слушай! Так вот: «Закон о принятии Эстонской Советской Социалистической Республики в Союз Советских Социалистических Республик… Шестого августа тысяча девятьсот сорокового года…» Значит, ты, Елка, теперь не иностранка?

Елка молчала. Улыбалась и молчала.

— А у нас тоже, Леонид, радость, — наконец сказала она. — Папу освобождают. Вот письмо прислал. Пишет, что теперь съездим в Таллин, на родину. На будущий год, пишет, обязательно съездим…

Ленька не понял, хотя она впервые назвала его не Леонидом, как прежде, а Леней.

Они шли по сжатому ржаному полю. Высоко в небе кружились жаворонки. И носились стаи воробьев. И парил выше всех ястреб-перепелятник. Было душно и знойно, как перед грозой.

Ленька не знал, что ответить.

Сказал просто так:

— Конечно, холостой. Ну и что?

— Так просто. Может, я тоже никогда замуж не выйду. Вот!

— Почему? — спросил Ленька, чтобы не молчать.

— Да меня все в школе мальчишкой зовут…

Потом они шли молча. Елка без конца нагибалась, подбирала колоски ржи. Набрала целый букет, остановилась.

— Хочешь, я тебя поцелую?

Ленька опешил.

Покраснел как рак.

Она подпрыгнула и неловко чмокнула его не то в щеку, не то в нос.

— Зачем? — глупо спросил Ленька.

— Так просто, Леонид! Вот! Захотелось почему-то. И все! — И она убежала. На бегу обернулась. — Может, встретимся!..

Нет, оказывается, Ленька никогда прежде не знал, какая она. А она была и елкой и березкой сразу. Как те у их дома в Москве. Как те на берегу Нары у моста. Непохожие и одинаковые. И растущие как бы от одного корня.

Так больше они ничего и не сказали друг другу. И на Нарские пруды не съездили.

Наутро Елка с матерью уехала в Москву. Об этом Ленька узнал, когда их уже не было. И еще узнал: они поехали встречать Елкиного отца.

Их не было ни завтра, ни через два дня, ни через неделю. Младшие Елкины братья и сестренки, оставшиеся жить дома под наблюдением соседки, ничего не знали.

— Как встретят, так и вернутся, — спокойно сказала Леньке старушка соседка. — Как же им без отца-то возвращаться? Не резон!

Ленька торопился. Дома ждали. Отец уговорил бабушку поехать к ним домой в Москву погостить. Отдохнуть. Александра Федоровна долго упиралась, но наконец решилась.