В зоне поражения

Мое мнение: лучше ждать от людей хорошего… Конечно, глядеть через розовые очки тоже не следует… В общем, я не хочу тебе говорить неправду: не все люди хорошие, есть и подлые… Но все-таки больше в жизни хорошего. Это точно, Андрюха. И я вот боюсь, в своем юдееме не привыкнешь ли ты видеть только черное, неблагополучное? Достаточно ли ты уже взрослый? Плохо, если врач, который сталкивается с болезнями, будет считать всех больными. И уж совсем никуда не годится, если человек думает, что кругом одни преступники. Сын, не из-за этого ли у тебя произошла история с ремнем?..»

Трудно в письмах разговаривать! Когда теперь Андрей объяснит, что вовсе не думал о людях только плохое? Если хочешь знать, отец, у твоего сына другой недостаток: неуверенный он в себе человек… Робкий — потому что бабушки воспитывали. Вот только что думал: наверное, правы ребята, и нечего жалеть этого Суворова. Действительно, он же хвастался: вот, мол, смотрите, какой я, воровал и не боюсь об этом говорить.

А вот прочитал твое письмо и опять сомневается. Может быть, правда, Суворов хотел про себя сказать все, даже самое стыдное, потому что считает, что иначе нельзя быть комсомольцем? Раз он сказал: «Вы сами бы на моем месте…», — значит он не считает себя исключением, героем?..

Лихо, наверное, сейчас этому Суворову. Когда Андрея лейтенант Турейкин чуть не исключил из отряда, как ему было погано. Но за него тогда были все ребята. А Суворов один… Но попробуй подступись к нему: раз Кардашов хотел поговорить просто так, тот что-то буркнул и ушел…

Как бы ты, отец, Суворова оценил? Только разве в письме все напишешь так, как было в действительности.

Конечно, надо самому во всем разобраться и принять решение…

Андрей достал из стола чистую тетрадку, вынул середину и начал писать: «Дорогие родители! Я, как вурдалак ненасытный, только что получил от вас письмо и вот уже жду следующего…»

Он не слышал, как проводила баба Тася своего ученика, как вернулась из института баба Катя, очнулся, когда она положила маленькую, сухонькую руку на его плечо:

— Андрюшенька, обедать!

Он взглянул на нее, на стол, на котором лежали исписанные крупным, очень похожим на отцовский, почерком тетрадные листки, и засмеялся:

— Обедать — это хорошо! — и заглянул прямо в сочувствующие бабы-Катины глаза. — Баба Катя, все в порядке! Папа пишет: нынче я обязательно поеду на Курилы!

Когда они вместе вошли в столовую, баба Тася сокрушалась:

— Не знаю уж, Катюша, задался ли у меня сегодня борщ? Я, кажется, капусту переварила…

Перед каждым обедом баба Тася страхуется:

— Кажется, сегодня мясо не уварилось… Понимаешь, Катюша, пришел Петя Семенов — прекрасный мальчик, а гласные все время путает… Я и прозевала вовремя поставить…

Но все обычно кончалось благополучно. Баба Тася очень ответственно относится к своим обязанностям и кормит вкусно.

На этот раз баба Катя даже не дослушала ее оправданий:

— Собирай внука в дорогу! — объявила она.

Баба Тася перестала разливать борщ.

— На Курилы поеду. Но это еще когда, в каникулы! — успокоил ее Андрей.

И тут обе бабушки разом рассмеялись. Оказывается, они давно это знали, но молчали, пока не было точно известно. Боялись расстраивать мальчика!

— Надо бы Андрюшеньке непромокаемую куртку теплую… Там же ливни и эти… цунами. — Теперь баба Тася примется хлопотать.

— Никаких курток! — отрезал Андрей. — Пока не будет в руках билета — никаких сборов! И вообще, вдруг еще сорвется! Даже говорить об этом много не стоит… И потом… у меня важное сообщение. Класс сегодня в комсомол рекомендовал, — Андрей старался не очень показывать торжества.

Бабушки, как по команде, подняли головы. Даже по их взглядам можно было определить характеры. Баба Тася смотрела настороженно: не случилось ли в классе несправедливости и не обидели ли там ее внука. Баба Катя — снисходительно, мол, знаю, все в порядке, раз сам заговорил.

— Меня рекомендовали.

— Хо! — внезапно пришла в восторг баба Катя. — Теперь ты, Таточка (так она звала бабу Тасю), держись! Скоро за этим столом будут обедать два коммуниста, и только ты одна беспартийная!

Андрей слушал, как бабушки переживают приятную минуту, а в душе опять почувствовал еле ощутимый укол: нет, о Суворове он здесь не станет рассказывать, бабушки тоже скажут, что воровство — преступление и тут нечего даже рассуждать. Сидел бы за этим столом отец…

— Вот чертовщина! — воскликнула в конце обеда баба Катя, ее темно-коричневые выпуклые глаза блестели сердито, ноздри довольно крупного, с горбинкой носа шевелились. — Пятый раз приходит и пятый раз ее выставляю…

Андрей уже знает, что разговор идет о студентке, которая никак не может сдать анатомию. Баба Катя заведует кафедрой анатомии в своем институте.

— Представляешь, Таточка, у нее уже пузо на нос лезет, а она анатомии не знает…

— Катюша! — поспешно останавливает баба Тася.

— А что? — невинно улыбается баба Катя. — Андрей, надеюсь, подозревает, что женщины рожают детей!

— Катюша!!!

— Да знаю я, знаю, что знаменитая Иванова замужем, — успокаивает бабушек Андрей и встает из-за стола.

— Ты опять в свой отряд? — не глядя на него, спрашивает баба Катя.

На другом конце стола замирает вилка около бабы-Тасиных губ.

— Сегодня нет. Мы по средам и субботам…

— Очень уж часто бывают эти среды и субботы, — смеется облегченно баба Катя.

Вот она — одна из трудностей его существования. Бабушки никак не могут примириться с тем, что Андрей «записался в милицию». Мальчишество — думают они.

Эх вы, бабушки, не догадываетесь, что он это сделал из-за вас: очень уж интеллигентное и оранжерейное воспитание вы ему дали. А ему необходимо выработать в себе мужество. Отец его сразу понял и написал бабушкам, чтобы не мешали. Они «не мешают», но не прошло еще ни одного дня, чтобы не задавали Андрею этого вопроса. И каждый вечер, когда он уходит из дому, его провожают испуганные глаза бабушек…

Расплата

Весь тот метельный день Сашка Суворов прошатался по городу. Отогревался в магазинах, в подъездах, наконец, пошел в кино. Посмотрел «Ошибку резидента». После кино все, что случилось на собрании, отодвинулось, побледнело, казалось уже не таким существенным. Ну, не приняли нынче, примут на будущий год. Он еще себя покажет, все-таки он Александр Суворов, об этом тоже не приходится забывать…

Домой возвращался, когда уже зажглись в окнах огни.

Дверь открыл отец. Глаза у него были злые, губы дрожали. Сашка понял: все пропало.

Он разделся и вошел в столовую.

За столом сидела Гера Ивановна, а тетя Клава — на диване, с мокрой половой тряпкой в руках. Она, видно, мыла пол, когда пришла Гера Ивановна, да так и осталась с тряпкой в руках. Павлик, наверное, был еще в садике.

Сашка остановился у косяка, прикрытого драпировкой. Отец прошел мимо, стараясь не задеть, будто боялся, что его током ударит…

Когда отец уселся напротив учительницы, Сашка увидел, что у него на щеках, на висках, на лбу горели красные пятна, как ожоги.

— Ваш Саша восстановил против себя весь класс… У него тяжелый характер… — голос был будто сочувствующий, добрый, будто она очень переживала за Суворова — «Мегера Ивановна».

Сашка только один раз взглянул на них: на отца, на тетю Клаву и Мегеру Ивановну. Потом отвернулся к дверному косяку и самому казалось — окаменел. Будто не о нем, не про него.

Все это неправда, не так. Он не виноват, что они его невзлюбили, возненавидели. А он во всем прав: и что не давал этому маменькиному сынку учебников, и что не подлизывался к ним ко всем…

Когда ушла учительница, отец снял ремень. Тетя Клава быстро оделась и убежала, наверное, за Павликом.

Отец гонялся за Сашкой по квартире. И только когда сам Сашка остановился и закричал: «Не смей бить… Я человек… Я…» — вот тут отец и начал хлестать его.

И тогда Сашка стал кричать: «Бей! Бей! Мне все равно не больно… Не больно! Бей!»