Тинко

Потом бабушка Минна взяла себе в мужья дедушку Августа, или дедушка взял себе бабушку в жены, — об этом дедушка с бабушкой никак не могут договориться, до сих пор всё спорят.

Прадедушка и прабабушка прибавили бабушке к укладке с приданым два моргена земли. А всего у прадедушки было восемь моргенов. Мой дедушка сразу прилепился к этим моргенам. К каменщикам в город он больше не ходил, а нанялся на стекольный завод в Зандберге. До Зандберге всего четыре километра — ему по утрам ближе было бегать. И возвращался он раньше, мог помогать бабушке. Кирпичи для своего домика дедушка и бабушка привезли на ручной тележке с кирпичного завода. А потом у них народились ребята. Первый был Эрнст. Это тот самый солдат, что сидит сейчас и слушает, как дедушка хвастает. Затем Маттес. Дядю Маттеса я знаю только по карточке…

— Я всегда был красным, и в деревне меня уважали только те, кто хотя бы чуть-чуть был красным. Будь я турком, если это не так! — продолжает свой рассказ дедушка.

Дедушка и те, что были хотя бы чуть-чуть красными, основали в Мэрцбахе (так называется наша деревня) почти красный союз, и дедушка стал его председателем. Это потому, что он когда-то в городе жил.

В спальне у дедушки висит старая фотография. На ней изображен дедушка, когда он еще был председателем. Он сидит верхом на пивной бочке, в руках у него знамя. А на знамени написано: «На вечную память о праздновании пятой годовщины со дня основания Мэрцбахского союза». Остальные красные стоят позади дедушки и чокаются пивными кружками. Один из чуть-чуть красных сидит в детской коляске, широко открыв рот и свесив ноги. Другой наливает ему пиво прямо в пасть. Двое других красных лежат справа и слева от бочки, на которой сидит верхом дедушка. Они лежат прямо на земле, и в руках у них мишени.

— Стреляли мы в нашем союзе без промаха. Всё ведь народ служивый. Как только союз ветеранов устроит призовую стрельбу, все первые призы у нас. А когда пришли нацисты, мы эту картинку спрятали, — поясняет дедушка. — Они за такое преследовали.

— Это кто тебя преследовал? — спрашивает бабушка.

— Ты что, не помнишь? Когда Маттес конфирмировался, пастор наш еще косо так посмотрел на эту картинку.

Бабушка что-то не может припомнить, и дедушка добавляет:

— Никогда ты ничего не смыслила в политике!

Потом в Мэрцбахском союзе все переругались. Дедушка не хотел больше быть председателем и стал рядовым членом. Он сам так говорит. Дедушка очень хотел быть свободным. Другие члены Мэрцбахского союза тоже очень хотели быть свободными. Дедушка показывал им, как это надо сделать, но они были очень неловкие и все у них выходило не по-дедушкиному.

А дедушка вот как это сделал. Когда в имении господина фон Буквица забастовал каменщик (ему платили ниже тарифа), дедушка пришел к барону и сказал: «Ежели вы мне сдадите в аренду полоску пашни, то ту штукатурную работенку, какая нужна в имении, я завсегда вечерком успею сделать». Барон согласился с дедушкой и сдал ему в аренду четыре моргена вересковой степи. А дедушка наш решил, что теперь он вот-вот станет свободным крестьянином, настоящим хозяином. После работы в поле он бежал в имение и штукатурил там, что надо было. А когда они бастовали на стекольном заводе, дедушке это было только на руку: он в это время отрабатывал в имении арендную плату. Выдастся светлая лунная ночь — дедушка не спит, все ковыряется в своем песке и приговаривает: «Хочешь быть свободным — спину не жалей!» Остальные члены союза спрашивали его: «Что ты за тип? Ведь ты фон Буквицу пятки лижешь!» Дедушка очень сердился на них за то, что они не хотели признавать его «линию». Он говорил им: «Полоску за полоской, мы у него всю землю и заарендуем. Пусть тогда знает наших! Вот только надо ловить момент, когда у барона дела пойдут плохо и он вынужден будет сдавать землю в аренду». Дедушку подняли на смех. Вышел скандал. Дедушка сбросил с себя звание председателя. Председателем выбрали Цвирбель-Шустера. Тому-то хорошо было. Он был церковным старостой в нашем приходе, так что бумаги для протоколов было всегда вдоволь, да бесплатной к тому же.

Дедушка работал не покладая рук: то на своем клочке, то батрачил у хозяев. И когда в воскресный день на сковородке шипела утка, он многозначительно поглядывал на бабушку и говорил: «А ведь прямо поет, разбойница! Чуешь, как она, наша свобода, пахнет?» Но что делалось с дедушкой, когда бабушка ему в ответ сообщала, что утку она зарезала, потому что кормить ее нечем — картошка, мол, вся кончилась! Ради полоски песка, арендованной у барона фон Буквица, дедушка ни себя, ни бабушки не жалел: пот с них так градом и катился, когда они в поле работали. Но вот началась война. Разве барон фон Буквиц был в этом виноват? Такую войну он не заказывал. Настоящую войну может вести только настоящий кайзер, а не какой-то там австрийский ефрейтор!

Дедушка был против войны. Двадцать лет назад его, ополченца, захватил самый кончик той, первой войны. Но все же, когда по радио объявили, что армия Гитлера разбила Польшу, он сказал: «Глянь, какие мы молодцы!» Когда Франция была побеждена, он однажды обмолвился: «Немец — он, брат, человек всесильный». Два года спустя барон фон Буквиц приказал дедушке явиться в замок и сообщил, что каждая полоска земли ему, барону, теперь самому нужна. Дедушка взмолился: «Мы же такие земли завоевали, а вы тут про какие-то четыре моргена речь заводите!» Дедушка, конечно, души б своей не пожалел, поросенка бы отдал впридачу, только бы ему барон оставил полоску, но фон Буквиц, к тому времени прослышавший, что дедушка из четырех моргенов вересковой степи сделал добрый участок, разговаривал с дедушкой вежливо и спокойно, но в просьбе отказал.

Дедушка потерял покой. Бабушке тогда больше всех доставалось. Дедушка снова стал красным, лазил тайком на чердак и посматривал на небезызвестную фотографию. Она там под балкой была спрятана. Дедушка все ворчал: «Делали бы так, как я говорил, и когда еще говорил! Вместе-то мы куда сильней. Землю бы у него взяли, а вернуть не вернули бы. Посмеялись бы над бароном, и все. Так нет ведь, собаки паршивые, не хотели принимать моего предложения!»

Когда разбитое войско Гитлера бежало с фронта через Мэрцбах в Берлин, дедушка совсем осмелел. Соседи говорили: «Через три дня русские будут здесь», складывали свое добро и бежали кто куда. В селе остались Шепелявая, несколько беззубых стариков, два-три стекольщика и мои дедушка с бабушкой. «Нет, меня не проведешь! Уйди я — они мне сразу корову зарежут», — все твердил дедушка бабушке. Это он говорил про солдат Гитлера, которые вламывались в брошенные дома и искали в них гражданскую одежду. «Уж лучше я корову русским отдам, — добавлял дедушка. — Чему быть, того не миновать. А дуракам, что бегали за Гитлером и войну проиграли, я ее ни за что не оставлю». Бабушка поддакивала ему, что бы он ни говорил и что бы ни делал. Так уж повелось у них с самого начала.

В Мэрцбах вошли советские солдаты. Дедушка все старался не попадаться им на глаза. У него была одна забота — накормить свою корову. А бабушка готовила солдатам еду. Для коровы корма было, слава богу, вдоволь: все поля и луга барона фон Буквица. Дедушка пас свою Мотрину и приговаривал: «Сладка месть, ох, как сладка!» Мотрину он гонял на самые лучшие участки. А придя домой, выскребывал ложкой остатки из бабушкиных котлов и все чего-то ждал. И в конце концов дождался. Однажды дедушку повели к коменданту. Комендант разговаривал с дедушкой через толмача. Когда дедушку спросили, не был ли он нацистом, он с ужасом замахал руками и так затрясся, будто у него вся куртка была полна блох. Дедушке предложили стать бургомистром. А почему бы и нет? Хоть какое-то занятие! А там, поди, и настоящая работенка набежит, сказал себе дедушка, достал с чердака старую фотографию и снова повесил ее в горнице. Теперь все могли видеть: дедушка еще вон когда за справедливость боролся! Мало-помалу жители стали возвращаться. Теперь дедушка снова мог начинать свою борьбу за справедливость. Сколько дедушке пришлось побегать, сколько он кричал, сколько бумаги исписал!