Сердца первое волнение

Она занималась до полночи — сначала готовила уроки, потом, завесив лампу, чтобы свет не падал на маму, писала. Так и заснула, положив голову на раскрытую тетрадь.

И вот — утро другого дня.

Она пришла в школу неузнаваемой. Волосы, которые обычно у нее надо лбом образовывали светлый венчик, были тщательно причесаны; косы не свешивались до пят, а были уложены двумя кругами. Темные дужки бровей часто сходились над переносицей, и тогда лицо ее становилось сердитым и очень важным. Она не бегала, не смеялась; уткнула нос в книжку и помалкивала. А это было труднее всего, потому что сегодня все, буквально все говорили о спутнике, делали предположения о ближайших полетах человека в космос, спорили.

— Ты смотришь сентябрем, — сказал ей Анатолий. — Что с тобой?

— Я всегда такая, к вашему сведению, — отрезала Надя, не поднимая глаз от учебника.

— А я вчера, как пришел из школы, то есть когда распрощался с вами, сел и начал писать первую главу. И знаешь, писалось легко. Тут и спутник, и… ты… Прибежал в школу, увидел Маргариту Михайловну. Мы с ней составили план первого номера журнала…

— Прекрасно. На редколлегии обсудим.

— Да что такое? — изумился Анчер. — Что случилось?

Ей очень хотелось узнать, что он написал, какой план журнала они составили, очень хотелось вступить в разговор о спутнике, который уже десятки раз облетел вокруг Земли. Но как же это так: решила, дала себе слово… Нет, нельзя. Она вздыхала тайком и крепилась.

В этот день ее спрашивали на трех уроках. Она отвечала без запинки. Учителя в один голос говорили: «Хорошо».

Клара Зондеева на перемене сказала:

— Ты сегодня радуешь меня.

— Благодарю, — с достоинством ответила Надя.

Она крепилась. Она хотела быть такой весь день, всегда. И мужество не покидало ее. По крайней мере — до середины дня. С середины дня глаза ее, помимо воли, все чаще устремлялись туда, на первый от окна ряд парт, где, согнувшись и не зная, как лучше устроить ноги, сидел Анчер. Иногда он посматривал на нее и быстро отводил глаза, а она встречалась с его взглядом и была очень счастлива, хотя, разумеется, ничем не выдавала своей радости. Нельзя. Это — пред-о-су-ди-тельно…

На следующий день она пришла уже не со строго причесанными волосами, что тотчас же было отмечено Степаном Холмогоровым, сказавшим с сожалением:

— … А вечно причесанным быть невозможно…

Надя фыркнула в кулак, но тут же приняла важный вид.

Ей очень хотелось поговорить с Анчером, но он молчал. Заговорить первой? Ни за что, никогда.

На уроке тригонометрии Петр Сергеевич с удовольствием поставил ей крепкую четверку; Надя вздохнула:

— Уж лучше бы… слабую пятерку.

Урок как раз закончился, и она одной из первых — но не первая — вышла из класса. В коридоре никого не было. А на душе у нее было беспричинно весело и легко. Дойдя до лестницы, она села на перила и поехала вниз, напевая:

И на лестничной площадке налетела на Анатолия Черемисина. Оба рассмеялись.

— Ты чего хохочешь? — спросила она.

— Да как же… такая важная дама, то есть девушка, и — на перилах…

— Не твое дело, и прошу без замечаний.

— Все-таки…

— Ничего но «все-таки». А что ты написал в первой главе? А вторую пишешь? Хорошо! А план журнала покажешь?

— Гм, гм… На заседании редколлегии обсудим, — Важным официальный тоном ответил Анатолий, а Надя, поняв, весело рассмеялась.

Дела литературные

Школа! — Целый мир в одном просторном, светлом здании, мир красивый, мир сложный, как жизнь, что кипит и звенит вокруг нее…

Тысячей нитей связана она со всем, что ее окружает, — со всею жизнью Родины. Построит Родина новые дворцы и заводы, перекроет русла рек исполинскими плотинами, соберет обильный урожай — обо всем расскажет учитель в классе, и ярче разгорятся детские улыбки, веселей зазвенит ребячья песня. Забросит советский человек во Вселенную новую звезду, даст Земле быстролетного спутника — и сердце школьника наполнится гордостью за Родину и, глядишь, один-другой, который посмышленее да посмелее, да наделен горячим сердцем, уж склонился над своим чертежом, трудится над моделью межпланетного корабля… Дайте срок — и на самом деле полетит, полетит обязательно.

Встревожится Родина, увидев, как на границе соберутся зловещие тучи, — словно тень упадет на школу, насторожится она, и у юноши-школьника наливается тревогой сердце.

И вся она, школа — особенная, полная очарования ребячьих, юношеских волнений, неповторимая и незабываемая. Нет человека, который не любил бы ее, не был бы ей благодарен.

В этом солнечном здании мудрое, ясное слово учителя воскресило перед нами прошлое земли, народов, зажгло в нас гордое чувство — чувство любви к Родине.

Могучее, волшебное слово! Слушаешь его — и исчезают стены, и ты видишь близкие и дальние страны, проникаешь в тайны атома и Вселенной, постигаешь законы жизни и смысл сложнейших формул, начинаешь понимать, почему и как действуют умные машины, станки — и те, за которыми ты работаешь в школьной мастерской, и те, за которыми работают твои родители на заводе, родители, что вместе со школой годами волнений, забот, а порой и лишений, выводят тебя в большую жизнь.

А какая благоговейная тишина наступает, когда звучит оно — могучее слово учителя! Даже самые беспечные сорванцы, какой-нибудь Митька-шалопай или Дуся-хохотушка, стихнут и словно замрут: у того рот останется полуоткрытым, у этой лицо вытянется от изумления, — так и сидят, так и слушают.

Тут мы научились понимать красоту и меткость родного слова, узнали о жизни великих людей и полюбили их бессмертные творения. Тут нам дали в руки молотки, рубанки, напильники, и мы сделали первые вещи своими руками. Тут мы шалили, порой доводили до слез своих учителей и от них же в трудные минуты слышали ободряющее, душевное слово. Здесь мы узнали, что это такое — сила воли, и испытали ни с чем не сравнимую радость победы над своими слабостями.

Тут, в школе, нам на грудь прикрепили комсомольские значки, и мы поклялись быть настоящими ленинцами.

Тут мы нашли своих первых друзей — самых надежных и верных. Тут и сердца первое волнение испытали мы, тут пришла к нам первая любовь.

Отсюда нас, когда мы подросли, когда о нас уважительно говорили: вот — молодежь, мужающие характеры!.. — отсюда верная рука учителя вывела нас на широкую, трудную дорогу жизни.

Да разве можно забыть ее, родную школу?

Никогда!

Кипит школьная жизнь, шумит и несется, как горный поток. И чем ближе к великой годовщине, тем больше напряжения и увлеченности. Ребята окружают учителей, просят спросить их еще и еще, и в классные журналы заносятся новые четверки и пятерки. Там готовят пьесу, здесь разучивают песню, а в пионерской комнате седоусый ветеран гражданской войны рассказывает, как они, лихие буденновцы, завоевывали Советскую власть, как ставили ее на ноги. В десятом классе, согласно решению комитета комсомола и учкома, Степан Холмогоров, человек с философским складом ума, выступает с обзором последних событий. Ну, ясное дело: наибольшее внимание он уделяет отзывам наших друзей и врагов о спутнике…

— «90 процентов разговоров об искусственных спутниках Земли приходилось на долю США, — без тени улыбки приводит Степан слова корреспондента Юнайтед Пресс, а в тенорке его — яд иронии. — Как оказалось, 100 процентов дела пришлось на долю России». А читали ль вы, — спрашивает Степан, — что сказал о нашем спутнике Беннет, американский контр-адмирал? «Это, говорит, всего лишь кусок железа, который может запустить каждый». Ловко? А вот возражение мистеру Беннету — из бельгийской газеты: «На подобную нелепость можно ответить в том же духе, заявив, что кусок мяса и костей всегда может быть украшен звездами и превращен в контр-адмирала».