Повесть о семье Дырочкиных (Мотя из семьи Дырочкиных)

— О да, мой сын! Ты истерзал мне сердце, я вынужден к тебе был прорубаться топором! Но отчего, скажи мне, отчего, ты совершил такой поступок?

— Но я думал — это лифтерша…

И тогда Борис Борисыч печально поглядел на соседей, которые уже запрудили весь коридор, а некоторые расселись на стульях вдоль стены, и убедительно всех попросил:

Глава шестая. О самообороне

По-моему, я упустила еще одну сторону деятельности Ольги Алексеевны. Два раза в месяц она дежурит в детской неотложной помощи.

Что такое «дежурить», точно объяснить я не могу, но по всему видно — дело это нелегкое, потому что приходит Ольга Алексеевна утром и даже не всегда завтракает, а падает в кровать и спит.

Как-то Виталия спросила у нее:

— Оля, для чего тебе ночная работа?

— Для того, — говорит Ольга Алексеевна, — чтобы расти еще выше над собой. Участковая работа, конечно, интересно, но в неотложной помощи для врача особая практика и большой простор. И я теперь, Таля, ничего не боюсь, могу оказать человечеству любую помощь.

И вот в один такой день, собралась Ольга Алексеевна на неотложное дежурство. Попрощалась с Борисом Борисычем, Санечку поцеловала в щеку, мне подлила в миску манной каши и дала наказ:

— Не забудьте, что вы сегодня в театр идете вечером, не опоздайте. Кровати я вам уже постелила, еда в холодильнике. Надеюсь, вы без меня справитесь.

— Иди смело, — говорит Борис Борисыч. — Справимся, ты нас еще похвалишь.

А Ольга Алексеевна все не уходит, продолжает напоминать.

— Театр начинается в семь, значит у вас не так много осталось времени. Давайте-ка одевайтесь…

— Успеем, — говорит Борис Борисыч. — Не волнуйся. А раз ты стоишь в дверях, то послушай-ка кусочек из пьесы, который я сейчас написал.

И он вынимает листок из кармана и читает:

— Ну? Ну? — спрашивает Борис Борисыч. — Каков финальчик! А? Что ты теперь, Оля, скажешь? Есть порох в пороховницах? Есть? Не иссякла еще казацкая сила? А?

И он долго и довольно смеется.

— Ну, я пойду, — говорит Ольга Алексеевна и этим, видно, очень огорчает Бориса Борисыча, потому что каждый автор хочет внимания.

Она осторожно прикрывает дверь, а Борис Борисыч так и стоит в коридоре с листочками пьесы и грустно смотрит вслед. Потом он идет в кабинет и что-то там переписывает. Я же, как обычно, ложусь под диван и думаю: вспомнят мои мужчины про театр или не вспомнят?

Наконец, кресло Бориса Борисыча издает стон.

— Саня, — кричит он. — Собирайся.

— Я уже собираюсь, — говорит Саня.

Мне любопытно. Я бегу к Санечке. Как и следовало ожидать, он еще палец о палец не ударил. Стоит неподвижно около зеркала, давно, видно, стоит, смотрит на себя влюбленными глазами, не может оторваться, так он себе нравится.

— Готов? — переспрашивает Борис Борисыч.

— Угу, — вроде бы соглашается Санечка, а сам чубчик свой поправляет и подмигивает сам себе в зеркало: мол, ну какой же я красавчик.

— Что — угу? — кричит Борис Борисыч. — Готов или не готов?

— Не готов, — говорит Санечка. — Не знаю, куда мама мою рубашку положила.

— Как — рубашку? Она же была.

— Была, — подтверждает Санечка. — А теперь ее нет. Может, Мотька ее унесла.

И тут вбегает Борис Борисыч.

— Я так и знал, — кричит он. — С тобой каши не сваришь!

И он начинает носиться по комнате, и то что на кровати лежит, перекидывает на стулья, а что на стульях — на кровать кидает. Потом ложится на пол и так на животе начинает ползти через всю комнату.

А Санечка, пока отец носился, тоже побегал для приличия и кое-какие вещички покидал с одного места на другое, а потом, когда Борис Борисыч уполз в коридор, подлетел к зеркалу и стал свой чубчик снова двигать и себе глазом подмигивать. Откинет прядку волос вправо, улыбнется и ручкой помашет, приветствует себя.

А Борис Борисыч на животе уже по двум комнатам прополз и теперь ему совсем немного осталось. Коридор, кабинет, ванна, кухня. Я обогнала его, влетела в кабинет первая.

А он действительно хорошо ползет, профессионально. Локтями перебирает, коленками отталкивается. Голову под тахту запихал, вильнул ногами и весь скрылся.

— Это, — кричит, — ты виноват! Ты неаккуратен!

Саня же, чувствую, все еще около зеркала стоит, чубчик справа налево перекатывает.

— А может рубашка в шкафу? — спокойно так спрашивает Саня и, вероятно, при этом сам себе подмигивает.

— В шкафу! — кричит Борис Борисыч и в одну секунду выныривает на середину комнаты. — А ты туда не смотрел?

В два прыжка подлетает к шкафу. Бах! Дверца чуть не с петли слетает. Трах!

— А-га-га-га!

И рубашка летит к Санечкиным ногам.

— Вот твое невнимание!

А Санечка будто железный. Стоит. Гребеночкой чубчик взбивает, в зеркало на себя смотрит.

Тут Борис Борисыч подлетает к Санечке и сам махом напяливает на него рубашку.

— Скорее, — кричит. — В кого ты только уродился такой! Отец у тебя деловой человек, серьезный! Мать тоже вроде бы за собой последить может! А ты? Ты мировое чудо, вот кто.

Однако, смотрю, дело с места сдвинулось. Борис Борисыч уже галстук на шее затянул, Саня начал шнурки завязывать. Кажется, уйдут все же.

И тут Санечка неуверенно так, но жалобно произносит:

— Папа, я кушать хочу.

— Вввуууй! — говорит Борис Борисыч, а сам шею вытягивает и бледнеет.

Я даже глаза зажмурила. Что дальше было, передать не берусь. Тут не мой талант нужен, а, скажем, Льва Толстого. Говорят этот писатель хорошо войну и мир описывал.

— Ешь! Ешь! Ешь!

Это уже из кухни кричит Борис Борисыч. Я туда. А он стоит около холодильника, галстук на бок съехал, и все, что там есть, на стол выкидывает.

— Ешь! Ешь! — повторяет.

А Санечка вошел на кухню как ни в чем не бывало, присел к столу, выбрал мою колбаску, покрошил ее в манную (мою же) кашу и начал потихоньку уплетать. Я даже заскулила от ужаса. А мне чего останется?

Борис Борисыч пометался вокруг стола, но, видно, и ему есть захотелось. Присел и стал помогать Сане ложкой.

— Вкусно, — говорит, — только жалко, что холодная. Может подогреем?

— Зачем? — говорит Саня. — И так съедим. Чего время тратить попусту. Может еще в театр успеем.

— Нет, — спокойно говорит Борис Борисыч. — Уже не успеем, так что спешить теперь глупо. Придем, Саня, ко второму акту, а может даже к третьему. Я, Саня, люблю в пьесах финалы смотреть. И отгадывать, какое было начало. Так, Саня, можно развить свое воображение, а это для драматурга самое наиглавнейшее качество…

Из театра Борис Борисыч пришел сам не свой. Расстроен был ужасно. Бродил из угла в угол и бормотал что-то знакомое.

— Я вам больше не доверяю, зондерфюрер. Руки вверх!

Я стала догадываться. Видно, в той пьесе, что они смотрели, слова были такие же, что и в его пьесе, и теперь Борис Борисыч новые слова подбирал.

Ну и нервная же у него работа, скажу вам. Только напишешь хорошую фразу, а ее кто-то тоже придумает или у него подглядит. И отчего так выходит, что у него все списывают, где справедливость?