Не дожидаясь полуночи

— Как прошел ваш день?

Хоть выступающим не хлопаем. «Меня зовут Юля, мой день прошел обычно. Я не знаю, что говорить» — «Друзья, поаплодируем Юле!»

Первым вызвался Макс.

Брат рассказал о том, как им пришлось на занятиях резать жутко вонючий труп: формалин испарился, и начался естественный процесс разложения. Труп выбрасывать было жалко, а потому его отдали младшекурсникам: пусть юнцы, так сказать, нюхнут врачебной жизни. Готова поспорить, эту аппетитную историю он специально приберег для ужина. Когда дело дошло до подробного описания учебного экспоната (то есть, по моим подсчетам, где-то на середине потрясающего рассказа), Нюта заверещала якобы от ужаса и убежала, бросив ужин недоеденным. (Спонтанностью тут и не пахло. В Нютиной тарелке оставалась лишь ненавистная ей брюссельская капуста).

Все бросились успокаивать малютку, чтобы травма от рассказа Макса не осталась на всю жизнь.

Нюта заперлась в комнате. Папа предложил дать ей ремня или брюссельской капусты, но мама, глубоко оскорбленная, потребовала предоставить воспитание опытному психологу (то есть себе).

Нюта объявила, что отныне боится смерти, и что избавиться от последствий стресса, быть может, поспособствует набор с куклой-вампиром и игрушечным гробиком. Пока же его не приобрели, она будет пребывать в страхе.

Папа стоял на своем, мама цитировала ему что-то об исследованиях страха смерти у Ирвина Ялома, которого папа, конечно же, не читал — мама никогда не цитировала ничего из того, что папа мог когда-либо читать. Очевидно, потому, что много прибавляла от себя.

Нюта выла до тех пор, пока сидевший у двери Кутузов не стал ей подпевать, и Макс не сказал, что на выступление столь леденящего душу дуэта наверняка слетятся с полсотни призраков — включая того, чье тело они сегодня препарировали. Тогда Нюта стала выть тише, но так, чтобы все равно все слышали. Замолчала она лишь когда я сделала вид, что сплю.

Спали мы со включенным светом.

Наверное, из-за этого мне и приснился какой-то горячечный бред. Я не хочу истолковывать его ни по «Соннику для девочек», лежащему на Нютином столике, ни, уж тем более, согласно теории Фрейда.

У Фрейда все людское бессознательное какое-то мрачное, гнилое, как подвал в доме маньяка. Если уж выбирать любимого психоаналитика, я предпочитаю Юнга. Он считает, внутри каждого из нас — память многих поколений. Фрейда проще читать. Юнга удобнее любить. С ним ощущаешь себя хранителем тайны, а не извращенцем.

Кем бы я ни была — снился сон.

Там, во сне, было так. Брезгливо фыркая, Кутузов обходил лужи, уже затянутые тонкой плёнкой льда. Он шёл важно, степенно, и, случайно наступив на лёд, с отвращением отдергивал лапу: аристократ. И оттуда взялись эти изысканные манеры? Будто не его, а кого-то другого я пару минут назад оттаскивала от мусорных баков.

И тут спаниель рванул к гаражам.

Я покрутила головой; не обнаружив поблизости Розочки, решила, что моему старику что-то привиделось. Но размяться было бы совсем неплохо. Слишком уж холодно на улице, а небольшая пробежка поможет мне согреться. Честно говоря, я уже давно об этом подумывала, но не знала, как осуществить. Это ведь ненормально, когда взрослая девушка вроде меня начинает вдруг бегать просто так, без повода. А тут, если меня кто-то и увидит, то подумает, что всему виной собака.

Не выпуская из рук поводок, я неслась за Кутузовым.

— Ваф-ф-ф…Ваф! — вопил он на ходу.

Мы обогнули гаражи, обогнули стройку и, судя по его намерениям, собирались пробежаться по пустырю, как вдруг я увидела нечто…необычное.

Пространство вокруг колыхалось, как колышется в жару горячий воздух.

— Ваф! — не унимался Кутузов и тянул поводок.

— Да тише ты, — прошептала я, одной рукой прижимая пса к себе, а другой пытаясь зажать ему пасть. Жёсткие усы щекотали ладонь. Пёс сердито мотал головой.

— У-у-у…У-у-у!!! — возмущался он, что означало: «Я старик, что ты себе позволяешь?!»

Мы спрятались за одним из тех вагончиков, в которых живут рабочие — и в этот самый момент мир рухнул.

Нет, я не хочу сказать «мой мир рухнул», как говорят люди, когда все их надежды и стремления летят псу под хвост, я имею в виду — обрушился мир вокруг.

Приходилось видеть, как разбиваются зеркала? Так случилось и с пространством. В одну секунду оно разлетелось на тысячи осколков, а потом вдруг собралось обратно, но прежним не стало.

Там, где высился ряд кирпичных многоэтажек, появились низкие каменные дома, а вдалеке маячила башня. Не удивлюсь, если где-то и замок вырос.

И ни души вокруг. Дома были пусты; не стоило даже и заходить внутрь, чтобы убедиться в этом: в самом воздухе чувствовался дух запустения. Пустота была сутью, сердцем каменных домов, и ветер играл во дворах, в которых должны были играть дети, и гулял среди деревьев, где могли бы гулять влюбленные.

Сухие скелеты листьев походили на серые птичьи перья. Самих же птиц не было и в помине.

Ни единой.

Это длится, должно быть, целую вечность.

А потом я просыпаюсь.

От тех снов, что снятся мне обычно, этот отличала пугающая реалистичность — я не была уверена, спала ли я вообще или сплю сейчас, или проснулась во сне, или я все еще сплю.

«Можем поговорить об этом! — с обложки «Толкования сновидений» хитро прищурился Фрейд. — Ох уж эти подростки… Башня там была, говоришь?»

Я решительно отодвинула книгу подальше.

Запоздало поняла, что утренние Нютины сборы меня сегодня не разбудили. Сестра уже ушла. В ее кровати, блаженно вытянувшись, дремал Кутузов.

По утрам он всегда забирается в Нютину постель и лежит там, удобно поместив голову на подушку. Он всегда так делает. Чтобы сестра не догадалась, всегда нужно стряхивать черные шерстинки с простыней.

Глядя своими разноцветными глазами, Кутузов будто бы безмолвно убеждает меня прекратить волноваться. Ему можно доверять.

Собаки тоже видят сны.

Кутузов что-то нашел.

Я подбежала к нему. Если снова дохлая ворона, он у меня получит. Вечно найдет мертвечину и катается в ней, катается-валяется. Реализует свои охотничьи инстинкты, а мне его отмывай потом.

— Что ты нашел? — спросила я и застыла на месте.

На земле валялась книжная обложка. Судя по всему, книгу переплетали вручную, и на шершавый красный переплет уже наклеили картинку.

Крупные капли дождя ударялись об нее, и бумага намокла. Я подняла обложку. Противно пахло горелым.

Я стряхнула водные капли, достала из сумки пакет, завернула в него останки книги и спрятала под пальто.

Нет, у меня нет привычки присваивать мусор. Если не ошибаюсь, это называется «комплекс Диогена» — когда человек перетаскивает в дом всю окрестную помойку.

Просто на обложке…

… был город из моего сна.

Огляделась — никто не видел? — и будто бы ни в чем не бывало пошла дальше. Я не пойду домой сейчас, нужно прогуляться.

Подсчитав количество денег в кошельке, я решила, что этого вполне достаточно для покупки какого-нибудь пёсьего лакомства.

Обложку выброшу в ближайший мусорный контейнер. Да вот хотя бы вот в этот, неподалеку. Обязательно выкину, когда буду возвращаться.

— Подождешь меня у входа? Жди здесь. Сидеть. Ждать.

В магазине пахло так, как и во всех зоомагазинах — кормом для животных, для птиц, для рыб… кормом для тех, кому и названия нет, но они тоже едят и им тоже нужен корм.

Большую часть стены занимал гигантских размеров аквариум. Беззвучно шевеля губами, в нем плавали разноцветные рыбки. Плавали и таращили глаза в пустоту.

На полках ровненько расставлен товар. Ну-ка, что выбрать — «Хрустяшки-костяшки с биодобавками», «Ням-ням-гав — Ваша собака скажет Вам «спасибо»!» или «Собачий праздник экстра»?

«Хрустяшки-костяшки» я отмела сразу, слишком уж пугающее название, так и слышится треск ломаемых костей. Остаётся «Ням-ням» и «Праздник». С одной стороны, было бы интересно посмотреть, как Кутузов скажет мне «спасибо»… Ладно, беру «Праздник».