Его большой день

«Отдохнет и оправится», — подумал я.

Но утром козла нигде не видно было. В привычное время не пришел он и на кухню.

Не выдержал я и скорей в закуток. Вошел через низкую дверцу — и ноги у меня подкосились. Лежит Беляк на соломе, тело неестественно вытянуто, голова назад откинута… Околел, значит. А верный его друг Вихрь рядом лежит, голову на холодную шубу козла положил и тихонько скулит…

Сперва я понять не мог, что случилось с Беляком, почему он погиб так внезапно.

Вскрыл я его, а у него в желудке кисет с табаком лежит. Если бы только кисет! Сами знаете, что курильщики в кисете держат и спицу для прочистки трубки. Вот этот кусочек медной проволоки и погубил козла.

Больше никогда не приходил на кухню наш Беляк, никогда больше с детворой не озорничал… А нам казалось, что от нас навсегда ушел кто-то из членов, нашей семьи…

Дядя Богдан достал трубку и только тут заметил, что все еще держит в руке белокрылую сойку. Он открыл ладонь и сказал:

— Ну, лети, лети, сплетница!

Сойка шумно захлопала крыльями и взлетела на дерево.

Дядя Богдан начал раскуривать трубку, но спички, словно нарочно, ломались одна за другой. И он снова глубоко вздохнул.

Когда дядя Богдан наконец закурил, он добавил хриплым голосом:

— С тех пор у нас на участке белых козлят не появлялось.

12. На тетеревином току

Мы собирались в лес.

Дядя Богдан перекинул ружье через плечо, надел свою кожаную сумку, снял с вешалки старую зеленую шляпу с пучком кабаньей щетины.

— Зачем вам, дядюшка, шляпа? — спросил я удивленно. — Ведь стоит прекрасная погода.

Он надел шляпу, посмотрел на меня веселыми, улыбающимися глазами и ответил:

— Верного друга дома не оставлю.

И когда мы уже поднимались по крутому склону, но которому вилась тропинка, он добавил:

— Чего только не видела на своем веку эта шляпа! Если бы умела она рассказывать!..

Так и есть, сейчас дядя Богдан заговорит о каком-нибудь случае из своей богатой охотничьей жизни. Но я молчу, жду, когда же он начнет. И правда, не долго он выдержал. Дядя Богдан искоса посмотрел, очень ли мучит меня любопытство, откашлялся и таинственно сказал:

— Как тогда, на тетеревином току…

И молча зашагал дальше. Иногда он только поглядывал на меня, Я не вытерпел и попросил рассказать этот случай. А дядя Богдан только того и ждал.

— Было это несколько лет назад на участке Петровского, — начал он не спеша, словно собирался с мыслями. — Наступил уже апрель, и снег в горах быстро сходил. Меня разбирало нетерпение. Да и не удивительно — пришла пора тетеревиного тока.

И вот отправился я однажды еще затемно поискать местечко, где тетерева токуют.

Чуть свет пришел я на место, где в прошлом году метель бушевала. За зиму весь бурелом мы вывезли, оставались лишь хворост да дрова, уже распиленные и уложенные в поленницы.

В лесу снега было еще вдоволь, а на расчистке его уже целиком солнышко слизало.

Казалось, для тетеревиного тока место прямо создано. Решил я здесь остаться.

Где же спрятаться? Очень хотелось мне как можно ближе к тетеревам быть. Нашел я пенек подходящий у поленницы, сложенной прямо на расчищенной полянке. Сел, спиной к дровам прислонился. Холодновато еще было, я поплотнее куртку запахнул и нахлобучил шляпу на голову по самые уши. Было на мне все зеленое, как лесничему, сами знаете, положено.

Побледнели звезды на небе, на востоке светлая полоска показалась, начало светать.

Жду я терпеливо, когда же «килип-килип» послышится. Ничего… Потом уже, над головой вальдшнепы пролетели. Тихонько так прошумели: «Кшш-квор-квор-квор-квор-ксс!» Но я даже голову им вслед не повернул, тетеревов ждал.

Вот и первое токование!

Замер я.

Через минуту снова слышу: «Килип-килип-килип…» Косач все чаще токует: «Килип-килип-килип-трркч!» Потом вошел в азарт и стал настойчиво повторять свою любовную песенку.

Между тем небо все светлее и светлее! Сижу я и жду.

Вдруг тетерка прилетела. Неподалеку от меня на кучу хвороста опустилась и давай косачу отвечать: «Квок-квок-квок!» А косач токует, старается, изо всех сил горло надсаживает.

«Э-э, — думаю, — ты там, братец мой, недолго выдержишь! Прилетишь сюда за ней ухаживать!»

А тут вместо косача две тетерки прилетели. Расхаживают по хворосту и изо всех сил квохчут.

Потом косач стих на время и громко захлопал крыльями.

«A-а, здравствуй, братец!» — обрадовался я, а сам сижу, дышать боюсь, прямо сросся с поленницей, слежу за косачом.

Он крылья опустил, раскрыл хвост веером, вокруг тетерок кружит. Те приветствуют его, еще громче и радостнее квохчут.

Тетерев то приближается, то отходит. Это был красивый, сильный косач. Токуя, он вытягивал шею, поднимал голову и, опустив крылья, чертил ими по земле. Красные «брови» над глазами ярко горели.

Тем временем солнце озарило занесенные снегом горные вершины, и они стали словно сахарные. Косач кружился около своих подружек уже довольно долго. А мне худо пришлось: надо было сидеть совсем неподвижно, затаив дыхание. Руки и ноги у меня затекли, ну просто деревянные стали.

«Лучше бы уж улетел», — подумал я. Но мне ни за что не хотелось спугивать его. Ведь тогда он на это место больше не вернется.

А черный красавец и не думал улетать. Он весело токовал, распушив перья, потом перелетать начал с расчистки на дрова, оттуда сиять на землю, на пень и снова на дрова…

Я сидел ни жив ни мертв и ждал, что будет.

Вдруг он, негодный, прямо на ту поленницу взлетел, где я притаился. Токование, шорох опущенных крыльев все ближе и ближе.

«Заметит… Теперь непременно заметит!» — думал я с замиранием сердца и даже пожалел, что на самом току устроился. И дернуло же меня тут сесть, можно было ведь и подальше укромное местечко найти.

Топ-топ-топ! — слышу я прямо над своей головой.

Кровь стынет в жилах, теперь только бы не шевельнуться, не вздохнуть громко!

И вдруг я почувствовал на голове тяжесть! Громкое низкое «килип-килип-килип» прямо над ухом звучит, как барабан.

Совсем я оцепенел. Сижу как пень.

А косач на моей голове топчется, с ноги на ногу переступает, вертится во все стороны. Я изо всех сил стараюсь голову прямо держать. Как бы не склонилась она под тяжестью птицы! Шея болеть начинает.

Хотите верьте, хотите нет, а мне совсем плохо пришлось. В носу еще, как назло, защекотало, того и гляди, чихну, а чихнуть — не приведи бог!.. Кажется мне, что этот черт чуть ли не целый час на моей голове танцует. Хорошо, я шляпу крепко нахлобучил, и она никак не могла соскользнуть с головы вместе с этим косачом.

Наконец-то! На душе сразу полегчало!

Покрасовался вдоволь косач на моей голове, повертелся так и эдак, отряхнулся и прочь по поленнице зашагал. Ох и легко же я вздохнул!

А солнце уже край расчистки обогревать начало. Тетерки одна за другой крыльями захлопали и к своим гнездам полетели. Только косач все еще по поленнице расхаживает. Сам уже молчит, а крыльями все чертит… Досыта нагулялся и с шумом взлетел. Я еще долго слышал, как он тяжело крыльями хлопает.

С каким облегчением перевел я дух! Затекшие руки и ноги стал разминать. Они совсем одеревенели, словно в них полчища мурашей поселились…

Дядя Богдан остановился, сдвинул шляпу на затылок и вытер нотный лоб.

— Ну как, понравилось вам? — спросил он.

Я только кивнул в ответ.

Мы еще немного передохнули и потом молча пошли по охотничьей тропе к горным вершинам.

13. Сражение в воздухе

На обратном пути я заметил на дуплистом стволе старого дуба большущего жука, почти с мой мизинец величиной. Жук был темно-коричневый, почти черный. Голову его украшал большой кривой рог. Это было в нем самое примечательное.