Лабиринт

— Сволочи! Сволочи! — Арина подскочила к Дикарю, Пупку и Семге, завопила во всю мощь своих легких: — Это ты, эсэсовка, все подстроила?! Ты?! — Арина саданула Вику по щеке. — Все сядете за решетку! Все!

— Посмотрим, кто сядет! — усмехнулась Вика. — Я твою подружку сюда не приводила и одну ее с пьяными мужиками не бросала…

— У меня же мать умерла, — уже не с прежним запалом возразила Арина.

— А мне это, знаешь, как-то до фени, — скривила губы Вика. — У меня полное алиби, а тебе советую не глотку драть, а подружкой, хоть теперь, заняться… — Вика намеренно отсылала Арину в дальнюю комнату.

Дождавшись, когда туда перекочевали нее, кроме Дикаря, так и сидевшего на полу, Вика подбежала к нему, затормошила:

— Поднимайся, поднимайся, Дикарик, надо смываться, пока не поздно.

— А пошла ты… — Дикарь выругался и не тронулся с места.

— Ну и пошла, — процедила сквозь зубы Викуля и стала взбираться по скобам наверх, чтобы сообщить о гибели Сонечки классной и завучу и заявить в милицию о преступлении, совершенном давно презираемыми ею людьми…

— Она нас заложит, — тихо сказала Арина, услышав, как хлопнула верхняя дверь. Она отозвала Лынду в сторону от умирающей Сонечки и прошептала: — И мы с тобою, дядя, никого не убедим в том, что нас здесь не было, когда ее насиловали и убивали. Меня на стреме застукал Линкин прадед, я не говорила тебе, не хотела зря воду мутить… В больницу, как ты знаешь, я не поспела, мать отвезли в морг… И на той квартире нас ни одна душа не видела, и даже Ключам мы не открыли дверь… И правде никто не поверит…

— Какой правде, подруга? — горько усмехнулся Лында. — Правд этих, знаешь, как соленых огурцов в бочке… У классной она своя, у матери твоей, похоже, своя была, а у меня на базе эти правды каждый час меняются… — Лында закурил, затянулся, предложил сигарету Арине. — А если депутатов послушать, так там что не язык, то лопата и гребет, гребет в свою кучу… И то, что раньше у них считалось нетленкой, сегодня уже тьфу, прах под ногами… А завтра… Что завтра?.. Потемки… Лабиринт… Вот как здесь, в этом подземелье… Деранешь по отсекам, а там беспросвет, грязь, крысы… Не исключено, и газ скопился удушливый… Можешь пулю схватить, а можешь и магнитофон, как Пупок…

Сонечка охнула. Арина и Лында поспешили к ней, но она уже не дышала, и пульс ее не прощупывался.

Сонечкино лицо было необычайно спокойно и будто освещено лучезарным, неземным светом…

— Прости, прости, Сонечка, — заплакала Арина, не умеющая плакать, и упала перед Сонечкой на колени.

Слезы сковывали ей горло, она шептала, едва выдавливая слова:

— Гадская стена… Трухлявая… Обвалилась… Смяла… Клянусь!.. Клянусь! Я не воспользуюсь силой во вред… Сила должна защищать… Доброй быть… Как у Романа… У Ключиков…

3

Только в понедельник, когда начальница жилищной конторы пришла на работу, с трудом отыскали ключ от входной двери в бомбоубежище. Но ключ не подошел. Лында сменил замок, пришлось его подпилить.

Старик Василий Афанасьевич Милков настоял, чтобы милиция наконец обследовала давно заброшенный бункер.

Сонечкин труп отыскали не сразу. Он был спрятан за грудой магнитофонов, принадлежащих кооперативу, и забросан тряпками. Это сделали Дикарь и Пупок в надежде замести следы, когда Арина уехала хоронить мать, а Лында отправился проводить ее.

Лында обещал Арине сходить в милицию и рассказать там обо всем, но не сдержал слова. Он решил повременить, но привычке посоветоваться с Дикарем, но нигде не нашел его и поехал домой спать.

Арина подозревала, что так может случиться, пыталась дозвониться Светлане Георгиевне. Трубку никто не поднимал, а времени повторить звонок не было…

Дикаря и Пупка арестовали на вокзале. Они намеревались удрать в другой город.

Лынду взяли на базе, Арину — после похорон матери.

Вика стала единственной свидетельницей, вызывающей доверие следствия.

Лина по вызову следователя не явилась. Не пришла она и на похороны Сонечки. После каникул ее перевели в другую школу, а Василия Афанасьевича с инфарктом увезли в больницу, где уже лежал его друг Григорий Львович Натансон, который тоже пока еще был в тяжелом состоянии.

…Борис Катырев, вернувшись из клиники, идти в соседнюю школу отказался. Даже вслед за Линой…

— Если я отступлю, — твердо заявил он родителям, — то путь для Семги и Дикаря будет открыт. Они станут крушить, убивать и делать из людей быдло. Я не хочу!

— Хочу — не хочу, — сказал Бобу Гвоздик, с которым они сблизились после всего случившегося. — Похоже, от нас это мало зависит… Пока торжествует Семга… И дружков Дикаря мы боимся… А ты все спрашивал, все петушился: почему это наши родичи помалкивали в прошлые времена?.. Потому и помалкивали, что дрожали от страха… Может, что-то изменится, но не скоро…

В тот день, когда хоронили Сонечку, с неба валил снег. Не мокрый, похожий на дождь, превращающий землю в грязное месиво или каток, а настоящий, пушистый, обильный, похожий на звездопад.

Под его покровом земля, одичавшая от наготы, казалось, приходит в себя, успокаивается.

И на лицах людей, уставших пережидать непогоду, появилось некоторое умиротворение, благость…

В преддверии Нового года все, кто пока жив, все без исключения, и добрые, и злые, и всякие, встречаясь, желали друг другу благополучия и верили в собственные благие намерения…

Но почти никто не помнил, не знал, не нес в душе того, что сказано в «Откровении» Иоанна Богослова:

1989–1990 гг.