По следам дикого зубра

— Доволен? — спросил бородач у Андрея.

— Спасибо, старина.

— А где твой вражина?

— Исчез куда-то. Чебурнов здесь.

— Значит, выслеживает. Ждут, пока съедет охота. Давай и мы сгинем незаметно, а? Боюсь, как бы не разделались…

— Нет. Не отступлю, — твердо ответил Зарецкий. — Не прятаться, не обороняться, а лицом к лицу. Надоело жить с оглядкой.

— И то добре. Только нас с Телеусом не отгоняй. Их вон сколько.

Взбудоражив хребет Пшекиш, все леса вдоль Киши, охота собрала довольно скромную дань, но даже без зубров она утолила жажду крови. Охотники притихли и на девятый день отбыли в сторону Майкопа. Егеря разъехались по своем кордонам.

На Кише остались Зарецкий, Кожевников и Телеусов.

Какая же тишина воцарилась после отъезда охоты!

Кажется, сам воздух стал другим, очистившись от дыма, запаха жареного, винного духа, порохового чада и человеческого пота. Свежий ветер с хребтов набросил в долину ароматы трав и холодок ледников. Процеживаясь через лес, он насыщался кисловатым духом кивсяка, жаром жасмина и винной пряностью зрелых плодов, уже усеявших кроны диких груш, яблонь и черешни.

Но главное — тишина. Мирный шелест листвы, тихий шорох высокотравья, бормотанье ручьев, редкая перекличка птиц — все эти природные звуки не спугивали, а, скорей, углубляли покой.

Три егеря, незаметно покинув кордон, с утра сидели в лесу под защитой скал. Тишина убаюкала их. Где-то близко бродили четверо вооруженных людей, выслеживая Зарецкого.

Улагай, уклонившийся от честной дуэли, которую сам же в запальчивости предложил, конечно, не отказался от своей мысли «кровью смыть оскорбление». Со своей стороны Андрей Зарецкий не желал больше ни отступать, ни обороняться. Он готов был к встрече с есаулом, чтобы покончить с опасной неопределенностью.

— Ты его в глаза не увидишь, — убеждал Алексей Власович. — Скорее, нарвешься на наемников-джигитов, а он останется в стороне с чистыми ручками.

— Они ловкие, эти черкесы. Да и Семена мы хорошо знаем. Небось уже тропы перекрыли, ждут. — Это говорил Василий Васильевич. — Одно нам остается: коль войны хотят, дать им войну. Выследим, обезоружим. Это мы вправе. Чего болтаются здеся с винтовками?

— Но Улагай имеет право…

— Его с ними не будет, это точно. Он таится один. Знать не знаю, ведать не ведаю… Их обезвредим, а уж с им ты встретишься и как там хотишь.

Уговорив Андрея Михайловича посидеть в укромном месте до ночи, а может, и до утра, Кожевников и Телеусов ушли в разведку.

Где искать затаившихся подлецов, как не над тропой в Хамышки? Именно туда должен ехать Зарецкий. Предположение не обмануло следопытов. Тайно обходя склоны долины, осматривая с верхних скал все уязвимые места над тропой, они углядели «гнездо» с двумя джигитами. Убийцы ждали жертву.

— Повяжем? — спросил Алексей Власович.

— Не-е… Надо ихнего связного выследить, Семена. Он непременно рыскает от этих двух к Улагаю и обратно. Ежели угадаем его тропу, отыщем и того, главного.

— Ой, Василий, на опасное дело толкаешь Андрея!

— Он сам хотит. Справится. Знаешь, как стреляет. И силенкой бог его не обидел. А кончать надо, без этого жизни ему нет, рано-поздно они его ухайдакают, а не то и всю семью. Опасно, да справедливо: лицом к лицу, чья возьмет.

«Гнездо» оставалось под наблюдением егерей. Но они проглядели, как подъехал Семен. Когда навели бинокли, там было уже трое. Вот и дождались. Снялись, прошли саженей на двести дальше засады, нашли след коня Семенова и пошли в глубь круто падающего леса, пока не утеряли приметы. Пришлось вернуться, лечь в камнях и дождаться Чебурнова.

Он скоро проехал назад. Смело так, даже песню мурлыкал.

Троих засекли. Осталось увидеть самого есаула.

Потайка оказалась недалеко, чуть более версты от засады. На высоком плоском уступе, в сосняке, дымил костер, конь на длинном поводе пасся немного дальше. А у самого обрыва, где саженях в пятидесяти ниже ревел приток Киши, лежал, завернувшись в бурку, казенный лесничий. У костра хлопотал Семен.

Егеря как можно быстрей вернулись назад. Теперь Семен поедет к «гнезду» не скоро, будет слушать, не прогремит ли эхо долгожданных выстрелов по Андрею.

Обезоружить двух черкесов удалось не сразу. Бока затекли, пока один из джигитов не встал и не отошел в кусты, где они укрывались. Бородач, силы огромной, навалился на него и не дал пикнуть. Паклю в рот, сыромятный ремень на руки, на ноги, концом к стволу березы — и лежи, моргай.

Второй даже не обернулся на шорох, боялся глаз спустить с тропы. Его оглушили ударом приклада, чтобы не успел нажать на спусковой крючок. Удар получился не детский, пришлось бегать за водой, отливать. Когда открыл глаза, руки-ноги повязаны, хотел крикнуть, да где там!

Обезвредив наемников, егеря перевели дух, забрали винтовки и кинжалы и пошли за Чебурновым. Его черед настал.

Наверное, Улагай нервничал, не дал Семену засидеться у костра и снова отправил его к засаде, на этот раз пешком.

Два егеря вышли на полпути из-за пихтовых стволов. Семен скинул было винтовку, но тут же оказался на земле, лицом его вдавили в лесную прель, чтобы не заорал, тем же манером связали руки и повели к «гнезду».

Он мычал, просил освободить рот.

— Орать зачнешь? — спросил Кожевников.

Семен затряс головой.

— Пикнешь — пришибу, так и знай. Ты моего кулака уже отведал.

— За что, ребята? — жалобно проблеял Семен, когда с него сняли повязку.

— Смертоубийство кто затеял? Кого вы караулите?

— Медведя…

— Дуракам кажи. Теперича засудят тебя, Семен, не отвертишься. Джигиты ваши уже признались. Всё, доигрались.

Чебурнов впервые испугался. Враз обозлившись, крикнул:

— Того и берите, кто приказывает. Я — что? Я подневольный. А того вам слабо взять! Не по зубам.

— Не твое это дело, паршивец! — со злостью сказал Телеусов.

Семена усадили недалеко от черкесов. Кожевников выбрал себе место, чтобы видеть всех троих, поставил винтовку меж ног и, свернув цигарку, с облегчением закурил.

Телеусов на черкесской лошади, с другой в поводу заторопился к Зарецкому.

— Нашли, — сказал он, задыхаясь от волнения. — Троих повязали, Василий сторожит их, а я за тобой. Вражина твой на скале лежит, вестей о твоей смерти ждет. Пойдешь, ай как?

Андрей вспыхнул, заторопился. Бросился к Алану, подтянул подпруги и, крикнув: «Оставайся здесь!» — помчался было, но вдруг осадил коня и закричал:

— Давай быстро, Власович! В седло, в седло! Дорогу покажи!

Солнце скатывалось за горный массив, красноватый свет его, прорываясь на седловинах, полосами освещал лес — где зелено, где уже черно. Ветер затих, тепло и нега разливались в воздухе.

Телеусов остановил коня.

— Там! — Он указал на высокое плато в сосняке. — И пусть свершится правое дело.

Он принял Алана и потихоньку перекрестился. Он боялся за своего друга. Мог помочь. Но не предложил. Пусть сам…

Зарецкий подкинул винтовку и пошел навстречу своей судьбе. Или своей смерти?..

Он раздвинул сосновую поросль и увидел Улагая. Есаул стоял, освещенный красноватым солнцем, в профиль к нему, на самом краю обрыва — руки за спиной, голова откинута, простоволоса. Тишина раздражала его. Ужели не прозвучит выстрел? Винтовка лежала возле ног.

Андрей переступил влево, коснулся плечом толстого ствола сосны. Минуту глядел на врага, такого уязвимого сейчас, в сущности, беззащитного. Выстрел — и нет его. Тряхнул головой, отбрасывая дурную мысль. Уподобиться ему?..

Громко, чтобы враг не сомневался, кто рядом, сказал:

— Керим Улагай, мы здесь одни. И я готов…

Быстрым, прямо-таки кошачьим движением Улагай схватил винтовку, и не успел Зарецкий передернуть затвором, как выстрелил. Их разделяли саженей тридцать — сорок, промахнуться трудно, но и у Зарецкого инстинкт охотника сработал молниеносно. Он подался корпусом к стволу дерева, и пуля, срезав кусок древесины с корой, заодно сорвала с правого плеча его и сукно и живую кожу. Теплая кровь обрызнула щеку. «Висок!» — мелькнула страшная мысль, в глазах поплыл туман. Но все это быстро прошло. «Ранил, мерзавец!» Пьянея от крови, егерь сделал шаг вперед. Улагай, отбросив правила чести, нервно передергивал затвор, но, видно, патрон у него перекосила, он пронзительно взвизгнул, бросил винтовку и сам, как срезанный, плашмя упал на землю, впившись в нее побелевшими пальцами, зубами. Смерть. Смерть!