Полежаевские мужички

Тишка повесил пустую корзину на руку и повернул домой.

Над Полежаевом беспокойно кричали вороны. С деревьев облетал лист, и вороны кружились в листопаде, как в вытряхнутом из подушек пуху. Тишка приложил руку ко лбу, прикрывая глаза от солнца, и посмотрел в гору.

Сверху спускалась к реке Маринка Петухова и громко охала, разговаривала о чем-то с собой, размахивала левой рукой. Правая у нее была занята, поддерживала собранный в горсть подол фартука, в котором что-то угловато топорщилось. Тишка сначала подумал, что у Маринки в фартуке грибы. Но кто же грибы носит из дому в лес? И Тишка насторожился.

— Теть Марин! — посторонился он с тропки, когда Петухова поравнялась с ним. — Чего это в фартуке-то?

— Ой, Тишка! — еще громче запричитала Маринка. — Да ведь котят на реку топить несу. Жизни от паразитов не стало: не изба, а кошачья ферма. Шагу ступить нельзя, так под ногами и вертятся…

Кошек у Маринки расплодилось и в самом деле полно. Вся деревня над ней насмехалась:

— Ты, Маринка, не в мясопоставку ли откармливаешь их?

А уж какая мясопоставка! Просто сердце у Маринки мягкое: живую душу не загубить…

— Ну-ка покажи, — попросил ее Тишка.

Петухова оттянула фартук: три пепельно-дымчатых комочка тесно жались друг к другу, незряче тыкались розовыми носами под лапки, в живот и зябко дрожали.

— Они что, слепые? — спросил Тишка и погладил котят. Котята, ощутив накрывшее их тепло, вытянули шеи, раскрыли шершавые рты. — Ой, да они ведь голодные! — догадался Тишка. — Ты чего их не покормила-то? — Он строго посмотрел на Маринку снизу, нахмурил брови. Ни дать ни взять, Маринкин начальник, а не Тишка-переполошник, которого ребята не взяли в лес. — А если они помрут?

— Тишка, да я ведь топить их несу, — напомнила Петухова. А у самой и слезы на глазах выступили. — Ведь им теперь все равно, что сытые, что голодные…

Тишка вытаращил глаза. Да-а, положеньице. Котят было жалко.

— А они сами-то не проживут? — спросил он.

— Как это сами? — не поняла Маринка.

— Ну, если их в траву отпустить…

Маринка всплеснула левой рукой. Правая, с фартуком, у нее тоже дернулась, и котят встряхнуло, перевернуло вверх лапками.

— Тишка, да ты как с луны свалился! — укорила его Маринка. — Где это видано, чтобы котята без кошки росли. Не мыши ведь…

Тишка поскреб за ухом. Маринка совсем его озадачила.

— Ну, а к другой кошке нельзя подсадить? Не к матери?

Тут и Маринка не знала. На ее памяти такого не бывало еще.

Кто будет подсаживать котят к чужой кошке? Да и подпустит ли она их? Это ж не курица, которой своего цыпленка от чужого не отличить — все одинаковые.

— Не знаю, Тиша, — подавленно призналась Маринка. — Наверно, нельзя.

Но Тишку ее признание уже не остановило. Не пропадать же котятам из-за того только, что они в Маринкином доме родились.

Да Тишка их коровьим молоком отпоит. Жить захотят, так и за резиновую соску ухватятся. Телята вон с пальца пьют… А они что, рыжие, что ли…

Тишка выдернул из-под штанов рубашонку и, оголив живот, собрал подол в горсть.

— Клади!

— Тишка, а может, в корзину лучше? — обрадовалась Маринка.

— В корзине их ветром прохватит.

Маринка переложила котят из фартука в Тишкину рубаху и осталась стоять у реки, не пошла с Тишкой: видно, боялась, что он передумает.

— Ой, только обратно ко мне их не приноси… Если чего, так сам…

— Да ты что? — рассердился Тишка. — И не подумаю топить. Выкормлю!

Тишка оглянулся.

Маринка Петухова медленно подымалась в гору: два шага сделает да постоит.

— Иди, иди! — усмехнулся Тишка. — Уж теперь-то и назад просить будешь, так не отдам.

Но Маринка вдруг встрепенулась, обеспокоенно запричитала:

— Ой, Тиша, ты, смотри, мамке не сказывай, что это мои котята. Она ведь сразу тебя ко мне направит… Не сказывай смотри. Нашел, да и все… А то Варвара и на меня рассердится: «У себя, — скажет, — ферму развела, да еще и мне эту тварь подбрасываешь».

Ну что за баба… До седых волос дожила, а все как маленькая. Не зря и теперь Маринкой зовут. Она ж и вправду будто девчонка.

И Тишка, как ровесницу, припугнул ее:

— Мамка-то ничего, а Славка, пожалуй, и назад принесет. Как дознается, так и притащит. Он кошек не любит.

— Ой, Тишечка, не говори и ему. Никому не говори, миленький. Я тебе конфеток шоколадных куплю…

Уж хоть бы не обманывала Тишку. Что он, не знает ее? Купит она, дожидайся! При каждой встрече будет оправдываться, что потому-то и потому-то в магазин сходить не успела.

— У меня от сладкого зубы болят, — сказал Тишка независимо и больше ни разу не оглянулся.

С котятами надо было что-то делать. Из резиновой соски пить молоко они не умели, с Тишкина пальца тоже не брали. Тишка уж им весь нос молоком укапал, а они хоть бы облизнуться додумались. Дрожат, как осиновые листья.

— Да вы хоть попробуйте, — отчаявшись, умолял их Тишка. — Это ведь лучше кошачьего. Кошачье-то — тьфу!.. А это все люди едят.

Котята не понимали хороших слов. Тогда Тишка пошел на насилие: сунет котенку в рот палец, а другой рукой выдавит из соски молока на шершавый язык — тот давится, не может сглотнуть. Мученье одно, а не животные! Угораздило же с такими связаться…

Тишка уж не на шутку забеспокоился, что котята умрут: подумать только — с утра голодные! Жмутся друг к дружке, холодными носами шарят по животам. Наверно, один другого за мать принимают. Не слепые бы, так разобрались. А слепым, конечно, не видно.

Да-а, котятам без матери не прожить.

Тишка устроил им гнездо в предбаннике, подальше от досужих глаз. В избе сделай, так Славик сразу наткнется.

«А это еще что за зверинец? — спросит. — Вони без них не хватает, что ли? И так две кошки в дому…»

Он Мурку — ту кошку, которая вместе с ним выросла, почти ровесницу свою — и то не милует: попадется под ногу, так отшвырнет к стене! А уж можно бы взять в расчет, что, по кошачьим понятиям, Мурка совсем старуха, что ее можно б и пожалеть.

«Да ну ее! — отмахивался Славик. — Она только рыгает. Уж нельзя, так не ела бы…»

Молодой кот ему, конечно, не дастся, от пинка всегда увильнет. А эта — пойдет Славик навстречу — присядет, сожмется вся, будто загипнотизировали ее. Ну, а Славка уж просто так не минует Мурку, обязательно заденет ногой.

Мать, не выдержав, отвешивала Славке подзатыльника.

«Ну что за бессердечный такой!.. — сердилась она. — Сам-то состаришься, так, может, хуже Мурки будешь в тысячу раз…»

«Сравнила тоже, — обижался Славик. — Я — и кошка. Кошка-то ведь не человек. Ее все пинают».

«Ой, Славка, не знаю, что за живодер из тебя растет», — сокрушалась мать.

В ограде кто-то оглушительно засвистел.

«Явился», — обеспокоенно догадался Тишка и накрыл котят тряпкой.

Щель между косяком и дверью в предбаннике была очень широкая. В нее свободно можно просунуть пальцы и открывать или закрывать себя на завертушку.

А уж для наблюдательного пункта лучше места и не придумать.

Тишка прислонился лбом к щели.

Славик подбрасывал вверх корзину и, когда она, кувыркаясь, падала, ловил ее, как волейбольный мяч.

«Набрал малины, — усмехнулся Тишка. — Хоть бы сам-то наелся. А то, наверно, и ягодки в рот не попало».

— Тишка-а-а! — устав свистеть, закричал Славик. — Ты куда запропастился?

Тишка полуоткрыл дверь и, ящерицей юркнув через порог, спрятался в траве. Дверь сама отошла к косяку. Если и распахнется настежь, так только при большом ветре. «Ладно, потом закрою», — решил Тишка и пополз бороздой к гряде, на которой они копали для поросенка картошку. Там он выпрямился и взялся за вилы.

— Тишка-а! — опять закричал Славик.

— Ну, чего орешь? — отозвался Тишка. — Не видишь, картошку копаю.

Славик перемахнул через изгородь, подошел к брату.

— Мама не приходила? — подозрительно спросил он.

— Нет.

Славик успокоился, сел на сложенную кучей ботву: