Манолито-очкарик (др.перевод)

ты замечаешь, что твой брат больше всего смеется, когда ты говоришь гадость, и тогда ты лелеешь надежду, что он умрет от смеха.

Не знаю, расскажу ли я моей сите Эспе о последней протечке, потому что на втором

занятии с ней, у меня хватило времени только на то, чтобы прочитать ей первую тетрадь.

Пока я читал, у меня сложилось такое чувство, что несколько раз сита Эспе клевала носом,

как это делает дедуля после обеда, из-за своего простатита. Я спросил ситу, не было ли у нее простатита, раз она клюет носом. Сита Эспе ответила, что не дремлет (хотя известно, что дремлет), и что у нее нет простатита, поскольку у женщин не бывает простатита. А потом добавила, что прошел уже час, и мне нет никакой нужды приходить к ней снова. Сита Эспе не обнаружила у меня никаких травм. Думаю, она плохо меня разглядела. Она сказала маме, что я всего лишь хочу поговорить, очень-очень хочу, что, если бы я не разговаривал, то умер бы. Это желание поболтать больше, чем просто болезнь, это – чрезмерность. Она как тяжесть в животе. Ну что еще за дурацкий диагноз! Я тоже ставлю диагноз, не злись.

Сита Эспе сказала маме, все, что мне необходимо, это, чтобы дома меня выслушивали.

- Что, еще больше? – воскликнула мама.

Джихад высказал мне, что сита Эспе избавилась от моей противной двухчасовой

недельной болтовни. Он выделывается, потому что его она не прогнала, а только меня. Прогнала только меня. Если бы у меня не было очков, я бы точно с ним подрался. А так мне надоело получать с двух сторон – от Джихада и от матери, когда она видит сломанные очки.

Я из сторонников подставлять другую щеку. Мой отец говорит: “Если тебя бьют, ты

должен давать сдачу”. Чтобы снова получить? Ага, ща, держи карман шире!

Ладно, это дело с сеньоритой Эспе мне жутко не понравилось, правда. Только представь,

ты сдаешь анализ мочи, получаешь результат и читаешь “вы - дерьмо”, и подпись: доктор Мартинес.

Ну и разочарование! Матери все это, должно быть, тоже не понравилось, потому что она

ворчит:

- И эта тетка будет мне говорить, что я не слушаю ребенка. Да ведь он даже не дает мне

включить стиральную машину.

В конце концов, я был вынужден заплакать. Ты сделал бы то же самое. Мама сказала, что

сегодня вечером все будут меня слушать, чтобы никто из посторонних потом не говорил, что в доме меня никто не слушает.

Вскоре все пришли в мою комнату.

Я был даже немного смущен, правда. Дедуля прилег на соседней кровати, мама – присела

на мою в обнимку с Дуралеем, а отец просто разлегся на ней. Все в один голос сказали:

- Говори.

Вот черт, мне не нравится импровизировать, поэтому я схватил две свои тетрадки и начал

читать. Когда я перешел ко второй, меня прервал храп отца. Он храпел, как морж. Потом я не знал, что делать, потому что мою кровать заняли, и я не мог лечь. В общем, я пошел в кровать родителей и свернулся на ней клубочком. Ах, да, я выключил им свет, радио и накрыл их дедовым пледом. Абсолютно точно, что завтра утром, мама проснется и скажет, что у нее болят все кости. Ага, пусть почувствует. Это им за то, что не дослушали историю моей жизни до конца. Я начал подумывать, что мои тетрадки нагонят скуку даже на овец.

Утром, наверное, мне дадут нагоняй, не знаю за что, но, точно, дадут. Я предчувствую это

так же, как и неуд на экзамене. Сусана говорит, что, когда человека отовсюду выгнали, его ведут к психологу, а раньше его отвозили на необитаемые острова. Если бы мне пришлось выбирать между ситой Эспе и необитаемым островом, я выбрал бы… родительскую кровать. Эта необитаемая кровать самая большая из тех, что я видел в своей жизни, и она только для любящих супругов.

Хотя, по мнению матери, любящие супруги – это только слова.

Сита – сокр. от сеньорита

Глава 4. Капитан Хек

Несколько дней я не ходил в школу, потому что мы с отцом проводили время у окулиста

по вине одного малолетнего хулигана, которому закон не писан, некоего капитана Хека. Это были несколько ужасных, наполненных насилием, дней в моей жизни.

Хотел бы я, чтобы Рэмбо побывал в таких ужасных переделках, в каких оказался я. Этот

дядька живо поджал бы свой хвост. Но, я расскажу все с самого начала. На днях я пребывал в полном спокойствии в парке Дерева Висельника. Мы называем так парк потому, что в нем есть одно дерево, на вид очень удобное для того, чтобы на нем вешаться, дерево дикого Запада. Я был там с Ушастиком Лопесом. Мы играли в кровожадного волчка – чей волчок сильнее, когда неожиданно приперся хамло Джихад, наступил своей лапой на волчок, хорошо, что не на мой, и сказал мне: “ Теперь мы будем играть в то, что я был капитаном Америка” – после этого решительного приказа наглец указал на Ушастика и добавил: “Вот этот был девчонкой, а Манолито – гнусный предатель, и я дрался с ним не на жизнь, а на смерть. Я остался с девчонкой, а Манолито свалился на землю с пробитой башкой”. Такой вот Джихад, ему нравится, если основы игр становятся понятными с самого начала. По правде говоря, я понял, что отметелит он меня по полной и сказал:

- Да, ладно, еще чего! Я сам хочу быть девчонкой.

Этот грязный подлец Ушастик был рад принять роль, которую отвел ему Джихад:

- Ну, нет, девчонку сыграю я, потому что у меня здорово получится сыграть ее. Я сыграю

ее так, как играл бы, чтобы заполучить Оскара в Голливуде в номинации лучшая актриса второго плана.

Я посмотрел на него глазами полными ненависти, но меня осенило, и я спросил: “А

почему бы нам не отложить эту игру до завтра? Дело в том, что мне нужно психологически настроиться”.

Куда там, этот забияка Джихад ответил: “Сейчас!”

Ушастик заверещал, изображая принцессу, на которую напали. Он вопил, как заведенный.

Я же помчался прочь, словно был чемпионом в гладком забеге на стометровку.

Я из того класса ребят, которым нравится драться в смысле отступать. Но в этой жизни

люди подразделяются на две большие группы: те, кто в беге побеждает, и те, кто проигрывает. Я отношусь ко вторым. Этот задира Джихад, схватил меня за капюшон моего, уже знакомого всем, пальто и с вызовом сказал:

- Защищайся, Очкарик. У тебя есть возможность подраться с самым крутым парнем в

классе, со мной.

Что ж тут попишешь, такова, видать, была моя судьба. Должен признаться, что если тебя

заставил целовать землю Пиолин, это не то же самое, что тебе навесил фонарь под глазом Рэмбо, этим хвастаться не станешь.

Я не мог защищаться руками, потому что все мое тело было парализовано из-за

нахлынувших чувств в этот напряженный, критический момент моей жизни. Так что я вынужден был защищать себя ртом. Он единственный откликался на мои призывы, когда я, обездвиженный, находился на пороге смерти. Когда я говорю, что защищался ртом, то не имею в виду то, что кусался, я не зверь, я хочу сказать, что убеждал:

- Дело в том, что я король, а короля никто не может бить, потому что это запрещено

Конституцией, так что, если ты меня ударишь, твои кости сгниют в тюрьме, и весь испанский народ будет против тебя. Ты должен признать, что, если бы на земле проводился всемирный конкурс болтовни, то моя болтовня была бы, по меньшей мере, финалистом. Но, на Джихада громкие слова не производят впечатления, он – крепкий орешек, типичный грубиян.

- Шиш тебе! Еще чего, будешь ты королем, как же. Короли не могут носить очки, а, если

они рождаются с очками, их отправляют за границу, и назначают королем другого.

Этого я, конечно, не ожидал. Отец рассказывал, что он не служил в армии из-за очков, но

я не знал, что из-за очков ты не можешь стать королем. Король – это профессия, о которой я, конечно же, никогда не думал, но в этот самый переломный момент мне казалось, что это единственная профессия, заслуживающая внимания в этом мире, ведь она избавила бы меня от столь опасного типа, как Джихад.