Сын идет на медаль

Когда кончились уроки, Вика молниеносно сложила книги и устремилась из класса. Она мчалась, перепрыгивая через две ступеньки, но около самой двери её остановила Зинаида Петровна.

Вика отвечала на её вопрос, переминаясь с ноги на ногу, нетерпеливо поглядывая на дверь. И действительно, сверху раздалось:

— Вика! Вика Горелова! Постой!

Вика обречённо вздохнула. Сверху сбегал Костя.

— Ты что-то забыла в парте. Угадай, что? — весело говорит он, держа руки за спиной.

Вика мучительно краснеет, но отрицательно качает головой.

— Н-не знаю, — говорит она дрожащим голосом. — Что же?.. — Смятение её так явно, что Костя и сам теряется.

— Да нет, ничего особенного, — растерянно говорит он, — просто тетрадка… Вот! — и он вручает ей синюю тетрадку с надписью: «Дневник».

Вика бормочет «спасибо», торопливо суёт тетрадку в портфель и убегает. Костя и Зинаида Петровна смотрят ей вслед…

Выбежав из школы, Вика останавливается в смятении. Что теперь будет? Он, наверно, догадался, всё понял… и теперь уже ничем, ничем не поправишь!

Она прикладывает ладонь то к одной, то к другой горящей щеке. В горле стоит комок…

— Вот умница, что подождала!

Это Маша. Она думает, что Вика её ждёт!

— Знаешь что? — весело говорит Маша, останавливаясь перед Викой. — Давай мириться. Только без объяснений, а то опять поссоримся. Давай, как раньше мирились!

Маша берёт Викин мизинец, зацепляет за него своим мизинцем и, энергично встряхивая сцепленными руками, приговаривает: «Мир, мир навсегда, ссор, ссор никогда», — совсем как когда-то в детском саду.

Этот детский способ примирения успокаивает Вику. Они идут под руку, как раньше.

— Давай сегодня вечером побродим, как бывало! — говорит Маша. — И знаешь, кого прихватим? Костю.

— Почему Костю?

— Он просил показать ему город. Он ведь недавно в Ленинграде. Вот мы и пойдём втроём!

И вдруг яркий свет блеснул в Викином мозгу — свет догадки, удивительной, счастливой догадки! Костя тоже ищет путей к Вике. Ищет через Машу, потому что знает, наверно, об их дружбе. А Маша такой ребёнок — разумеется, она ни о чём не догадывается. Но ведь сегодня, как раз сегодня вечером… Вот и отлично!

— Послушай, — говорит Вика. — У меня великолепная идея! Пойдём в филармонию. Сегодня концерт Чайковского.

— А билеты?

— У меня два абонемента, папа оставил. И два неиспользованных билета с прошлого раза, я не ходила. Наверно, пройдём втроём. Будет чудесный вечер, — правда?

И Вика, сдержанная, спокойная Вика, порывисто обнимает Машу.

Это был первый фортепианный концерт Чайковского…

Вика всё время чувствовала рядом Костю, видела, как менялось его лицо, и радовалась, что ощущает то же, что он.

Как будто в её душе растворилось окошко, и звуки стали входить прямо в душу. Как это она раньше могла не слушать, не понимать? Это ведь так просто и так прекрасно! Этот необыкновенный концерт она никогда, никогда не забудет. Какой он тёплый, ликующий, праздничный!

Она посмотрела на Машу… Неужели это от музыки люди так хорошеют?

В антракте показывали Косте филармонию. Маша взяла на себя роль гида. Но Костя смотрел рассеянно. Он, видимо, был ещё полон музыкой…

— А как этот концерт играет Ван-Клиберн! — сказал он мечтательно.

— Великолепно! — радостно ответила Маша. — Я его несколько раз слышала по радио. Совсем по-особенному, — правда?

В разговоре, который завязался — разговоре о пианистах, — Вика не участвовала. А Костя и Маша всё больше оживлялись по мере того, как Вика мрачнела. Разговор перешёл на Русский музей — и тут тоже Вике не было места…

— Некоторые говорят, — пейзажи Левитана безыдейны. По-моему, это глупо, — оживлённо говорила Маша. — Пусть Левитан не рисовал людей, но его пейзажи, как… музыка. Правда?

— В его картинах есть человеческие чувства, настроения, — сказал задумчиво Костя, — значит, есть и люди. Нет, Левитан хорош. Особенно «Вечерний звон».

Вика напрягла свою память. Что она помнит о Левитане? Что-то Зинаида Петровна говорила о нём на уроке, но что? Настроение Вики переменилось. Ей стало грустно. И печальная тема «Франчески да Римини», исполнявшаяся во втором отделении, нашла отклик в её душе. Теперь ей хотелось плакать…

Домой пошли пешком. Вечер был удивительно тёплый. Шли притихшие, — каждый думал о своём. А когда на пути оказался небольшой скверик, весь заваленный жёлтыми листьями, не сговариваясь, зашли и сели на скамейку.

— Давайте читать стихи! — сказал Костя.

— Про осень, — отозвалась Маша. — Давайте про осень! — и начала первая:

Где Вика слышала эти строчки? В классе? Кажется, Зинаида Петровна читала… Читала, но учить не задавала. А Маша выучила. Почему она, Вика, не выучила? Почему она никогда ничего не учила сама, даже не прочитала тот зелёненький томик Пушкина, который когда-то приносила Маша?

Потом Костя прочёл короткое незнакомое стихотворение об осени, о хрустальных днях и лучезарных вечерах. Вика чувствовала, что читал он его для Маши, — даже слегка склонился в её сторону. Господи, хоть бы что-нибудь вспомнить! Нет, ничего. Память Вики — как ровное снежное поле…

Когда очередь дошла до неё, она стряхнула с колен сухие листья и встала:

— Пора домой. Поздно!

— Действительно поздно! — спохватилась Маша. — Наверно, скоро двенадцать!

Когда дошли до Машиного переулка, Костя удержал её за рукав и сказал просительно:

— Проводим вместе Вику, а потом я тебя провожу.

И Маша кивнула, как будто это было вполне естественно — в двенадцать часов ночи пройти мимо собственного дома!

Вика сказала ледяным голосом:

— Мне не нужно провожатых. И вообще — никого не нужно. — И быстро-быстро пошла вперёд. Маша догнала её, схватила за руки, но Вика вырвалась и бросилась бежать.

Маша вернулась к Косте чуть не плача.

— Зачем ты так сказал? Видишь, что вышло!

— Откуда ж я знал? — сокрушённо сказал Костя. — Ведь я только предложил сперва её проводить… Кажется, — ничего обидного…

— Но ты видишь! Нет, зря, зря сказал!

— Наверно, зря, — соглашается Костя. — Но мне хотелось ещё поговорить, а она тянула домой. И потом, по правде — с ней скучно. Она всегда такая?

— Какая — такая?

— Ну… засушенная?

— Нет, вовсе не всегда. В последнее время она изменилась, — не знаю почему. Но всё равно она милая. Ты просто её не знаешь. А какая красивая!

— Красивая — может быть, — сказал Костя, подумав. — А милая — это уж нет! Я под этим словом понимаю что-то совсем другое!

Он не стал уточнять, — что «другое». И Маша не расспрашивала.

Они свернули в переулок и долго еще стояли у Машиных ворот и говорили, говорили. Одно за другим гасли окна в домах. Вот погасло последнее окошко в Машином доме.

А Викино окно ещё долго светилось. Она сидела за столом и, плача, писала отцу:

«Я никому не нужна, всегда и всюду лишняя. Что мне делать, папа? У меня нет и не будет друга. Всегда одна!»…

В комнате было тепло. На столе, в спокойном светлом круге от абажура, лежала книга и стоял приготовленный с вечера бабушкой стакан молока. Уютно тикали часы.

А Вика всё писала, писала, перо скрипело, и крупные слёзы падали на бумагу.

Нужная минута

Первого сентября Митя с Лёшкой, по обыкновению, обежали всю школу. Сильно пахло краской. Стены в коридоре стали нежно-голубые, а в классе — ядовито-жёлтого цвета. В канцелярии появились новые портьеры — Митя сразу заметил их и сообщил Лёшке. Съехать вниз на перилах не удалось — на них были набиты какие-то шипы. Но ничто не могло испортить настроения — всё-таки школа оставалась школой! И учителя остались все прежние, вот что здорово!