Мама

Обидится? Кто ее знает. Костя говорит: «Ты ушиблена своей Ириной Петровной. Не все такие».

Да, не все. И даже очень мало таких. Но именно о них ушибаешься.

Нина Александровна утром за своим директорским столом была спокойно-приветливая и даже немного величавая, как всегда.

Но запомнилась она уже другой, по-вчерашнему расстроенной, ближе поэтому была — человек всегда будет ближе, чем директор.

Сначала удивление, потом развеселилась даже.

— Перочинный ножик, вы говорите? Нет, стойте, погодите рассказывать!

Подозвала вожатую, попросила срочно зайти классную руководительницу.

— Вот послушайте, товарищи, как Светлане Александровне Леша Воронцов вчера яблоки нес!

Все рассказала — и про яблоки, и про мужской разговор. Кто-то постучал, вошел в кабинет. Нина Александровна приветливо улыбнулась:

— Простите, я сейчас освобожусь… Послушайте, это интересно.

Светлане даже оглянуться было некогда. Торопилась, тысячу слов в минуту — ведь до звонка оставалось совсем мало минут… Даже успела про Димку, как он спросил: «Мама, для чего бандиты родятся?»

Когда кончила, взглянула испуганно на часы. Нина Александровна сказала, вставая:

— Спасибо вам. Вот и возьмемся за него все вместе.

Очень как-то тепло сказала. И было у них у всех в глазах что-то от Костиного одобрительного: «Жадная ты у меня!»

По лестнице на второй этаж к своему классу не взошла, а взлетела. Во-первых, уже звонок, а во-вторых — от счастья. Много ли человеку нужно для счастья?

Люблю школу! То есть уже и раньше любила, но только свой класс… А теперь вся школа стала моя, наша школа. Наш директор Нина Александровна — лучший из директоров. Наша старшая вожатая Тамара — никакая она не старшая, молоденькая совсем, большерукая, большеногая!

И милая классная руководительница из пятого «Б», худенькая старушка в очках. Она тоже торопилась к своим и отстала, конечно, когда Светлана взлетела на второй этаж. Но успела помахать вслед рукой:

— Это очень хорошо, что вы перед уроками рассказали!

Начался урок. Радовалась на своих первоклашек.

Особенно красивыми вышли буквы на доске. Ребята притихли, старательно списывали. Светлана ходила по рядам, привычно заглядывала в тетради.

И вдруг появилось странное ощущение — будто кто-то смотрит на нее сзади. Обернулась — нет никого, только маленькие первоклассники, поглощенные своим трудным делом. Но ощущение чужого взгляда осталось. Нужно вспомнить… Был чужой взгляд. Кто-то вошел в кабинет директора, когда рассказывала о Воронцове. Нина Александровна сделала приглашающий жест, и кто-то слушал, стоя в дверях. А потом ушел раньше, чем успела обернуться, вышел легкими, четкими шажками. Вспомнила, что показалась походка знакомой, и знакома была эта манера смотреть в спину.

Ладно, вернемся в класс.

Вела урок дальше, но, почти без мыслей даже, нарастала уверенность. И когда ворвался в уши звонок, знала уже наверное, чей был взгляд и чья была походка. Все понятно, ничего странного: заведующий учебной частью хворал почти с первых дней; говорили, что ему не придется работать…

В коридоре старшая вожатая сказала на ходу:

— А у нас новый завуч!

В учительской Нина Александровна любезно представила:

— Вот, познакомьтесь, пожалуйста…

Ирина Петровна улыбнулась своей неизменной медовой улыбкой:

— А мы знакомы… Мы со Светланой Александровной целый год вместе работали.

Пожимая узенькую руку, Светлана поймала чуть заметную тревогу во взгляде. Поняла, почему Ирина Петровна ушла из школы, где работала много лет. Там — знали. Может быть, не все, но знали. А в этой школе, предположительно, не знает никто. Племянник — не сын, да и фамилии разные…

Взглядом Ирина Петровна предупреждала: «Я надеюсь на вашу порядочность».

Взглядом ответила: «Можете надеяться».

Перемена короткая, опять звонок, нужно вернуться в класс.

По лестнице на второй этаж поднималась неторопливо.

Вот и кончилась спокойная жизнь в новой школе… Ничего, слишком розово-благополучно все представлялось… И ведь всегда любила врагов, хотя и не по-христиански… А ей тяжело было слушать, когда рассказывала про бандита…

Вошла в класс. Встали малыши. Сели, придерживая крышки парт (научились уже!), чтоб не стукнули. Урок начинается.

Через несколько дней зашел зачем-то в учительскую Леша Воронцов. Подозвала его:

— Леша, приходи к нам завтра после уроков, если мама позволит. Товарищ мужа из Москвы приехал, Димке подарил поезд заводной — бегает по рельсам, светофоры зажигаются, стрелки можно переводить; мосты они строят, туннели… Только Димка у меня еще несмышленок, скорее для отца забава. А ты оценишь. Придешь?

Леша задичился немного, потом сказал:

— Спасибо. Приду.

Ирина Петровна сидела у дальнего стола: кроме нее, в учительской никого не было. Когда Воронцов вышел, спросила участливо:

— А вы не думаете, что трудно вам будет в дополнение к вашим основным делам еще пятиклассника перевоспитывать?

Ответ напрашивался сам собой:

«Ирина Петровна, вы не беспокойтесь, перевоспитывать Воронцова буду не я, а мой муж в свободное от работы время».

Это был бы ответ ядовитый… Стоит ли? А Ирина Петровна продолжала:

— И не находите ли вы, что такая частная филантропия — не наш путь?

На это можно бы возразить сознательно и кротко: «Ведь я не одна буду перевоспитывать. Вы слышали, как Нина Александровна говорила: «Вот и возьмемся за него все вместе». Какая же это частная филантропия?»

Неожиданно для самой себя Светлана подошла к завучу и сказала негромко:

— Ирина Петровна, между нами встало тяжелое. Я не знаю, как сложатся наши отношения. Я только хочу, чтобы наши отношения никак не отозвались на детях, судьба которых во многом зависит от нас.

Ирина Петровна, кажется, удивилась. А тут — звонок. Можно было не продолжать — это было тоже на короткой перемене.

XXXIV

У крыльца — Маринка, укутанная, в саночках. Костя вывел наконец Димку — что-то долго собирались.

— Ты эту шапку сказала ему надеть?

Ага! Шапку искали.

— Так справишься, ничего? Может, все-таки вас проводить?

— Нет, нет, не нужно. А впрочем, если хочешь, приезжай за нами часа через два.

Костя вернулся в дом. Соседки смотрели ему вслед с любопытством и одобрением: женщины всегда радуются, когда мужчина, тем более военный, несет какие-нибудь домашние нагрузки.

Если бы знали мужья, как приятно женам читать вот такие взгляды, в переводе означающие: «Хороший у нее муж, внимательный».

За него, за него приятно, не за себя!

Едут саночки, поскрипывая, по белой снежной улице. Маринка уже спит, раскинув руки. Димок сидит у нее в ногах, жадно смотрит по сторонам — он рад далекому путешествию. Выходной день, торопиться некуда, давно хотелось добраться с ребятами до сквера, где с Димкой маленьким гуляла. Костя сказал: «Ну что ж, понятно: людей посмотреть, себя показать!» Показать, конечно, есть что.

Как быстро меняет город свое лицо! Высокие дома в центре уже не кажутся высокими — дома на окраинах догоняют их. Пятиэтажные, восьмиэтажные, вышли на берег реки и даже через речку перешагнули, будто на свежем воздухе захотели погулять да и остались там — понравилось им стоять на фоне лугов и леса.

За большим серым домом, куда так часто ходила к своим ученикам, вырос новый дом, облицованный нарядными красными кирпичиками. В широких окнах отражается небо, и дом кажется голубоглазым.

Мало еще народу на улицах. И все по-воскресному неторопливые. Из дворов, из подъездов выводят своих малышей мамы и бабушки.

Раньше всех, пожалуй, появляются в сквере малыши-одиночки, без матерей и без бабушек. В лучшем случае последит из окна кто-нибудь из взрослых — благополучно ли дорогу перебежали.

Для женщины, даже не работающей, гулять с ребенком по четыре-пять часов в день, как полагается по науке, трудно. И вот бывает… Чуть-чуть подрастет сынишка, только-только научится бегать, не падая носом вниз, — иди, говорят, ты уже большой, гуляй себе один, привыкай к самостоятельности. И привыкает. Иногда получается хорошо, иногда — плохо.