Повесть о красном орленке

— Ладно, тетка, не скули,— прервал ее Кешка.— Без тебя разберемся.— И к Проньке: —Ты, рыжий, лучше как на духу признайся, а то ведь с нами шутки плохи: ать, два — и на том свете.

Пронька молчал. Вздрогнул, когда хлопнула в сенцах дверь: «Неужто нашел Артемку?..» В избу вошла... Настенька с крынкой молока. Увидела вооруженного незнакомого человека, остановилась у дверей. По тетиному и Пронькиному лицу сразу поняла: неладное. В сердце вдруг как иглой кольнуло: Артемка! Ведь он на печи!

А Пронька словно от боли скрипнул зубами, увидев Настеньку и ее побледневшее лицо. «Не раньше и не позже пришла. Возьмет — сболтнет!» Он хотел подать Настеньке знак, чтоб та молчала, да Кешка загородил ее собою.

— Кому молочка принесла? Артемке небось?

— Какому Артемке?... — дрогнул Настенькин голос.— Вот тетеньке... Она больная. Я ей часто приношу.

«Молодец, Настенька!» — закричал про себя Пронька и даже повеселел. Сказал вслух:

— Цепляются тут ко всем, Артемку Карева ищут. Дурак он, что ли, сидеть у меня? Его, считай, с весны не видно, цацу такую!

— Цыц ты, дрянь! Сиди и молчи. Когда спросят, ответишь.

Поняла Настенька, что для нее Пронька сказал это — нет в избе Артемки. Спрятал его. Стало вдруг легко, и страх ушел. Спокойно, будто в избе и не было бандита, Настенька поставила на стол крынку, сказала тете:

— Молоко утрешнее, можно кипятить.

— Утрешнее, говоришь? — осклабился Кешка.— А ну, попробуем.

Взял крынку, выпил почти половину, крякнул от удовольствия, обтер рукавами рот.

«Сволочь!» — отметил про себя Пронька. А Настенька исподлобья взглянула таким ненавидящим взглядом, что Хомутова поежило.

— Ты што это смотришь как цепная? Плетки захотела?

— Только и знаете чужое брать да грозить....

Хомутов взбеленился:

— Ах ты, гада конопатая! Да я за такие слова знаешь что?! — Он грозно двинулся на Настеньку, подняв руку с витой кожаной плетью.— Знаешь, что я с тобой сделаю?

Настенька немигающе смотрела на перекошенное лицо Хомутова, в его злобные глаза, и сердце замерло в ожидании удара. Но Кешка не ударил, подскочил Пронька:

— С девчонками воюешь, да? Сильный, да?

Неизвестно, что произошло бы дальше, но в избу вошел Аким. Он обшарил все закутки двора, сараюшку, даже на чердак слазил. Успел обегать и все соседние избы. Но всюду на его вопросы об Артемке Кареве отвечали искренним удивлением да пожимали плечами. А старуха соседка сказала:

— Я, сынок, почитай, со двора не выхожу, туточки на завалине греюсь, а не видела. Коли бы был, обязательно приметила бы. Вот другого парнищку видела — Спирькой кличут, девчонку видела, дочку Черниченчихи, а вот ентова, Карева, не видела, бог свидетель.

Аким вернулся почти убежденный, что вышла какая-то ошибка. Но сомнения все-таки не рассеялись. Что-то тут есть. Дыма без огня не бывает. Почему указали именно на Проньку, почему этот Гнутый, что ли, сказал, что Карев ранен? Он ведь в самом деле был ранен. «Нет, нужно как следует разобраться».

Первое, что увидел,— это взъяренного Кешку, бледную, прижавшуюся спиной к стене девчонку и Проньку, который стоял против Хомутова со сжатыми кулаками.

— Что тут у вас?

Хомутов опустил руку, передохнул:

— Собачье отродье...

Стогов тяжело глянул на Настеньку, перевел взгляд на тетю, которая плакала, остановился на Проньке.

— С тобой мы еще поговорим.— И Хомутову: — Заберем его. Бубнов живо выдавит, што надо.

Тетя зарыдала:

— Да за что вы его?.. Ведь дите еще... Что он сделал вам?..

Но ее не слушали, вытолкали Проньку во двор и толчками погнали к площади.

...Спирька ладил во дворе удочки. Решил: ухой накормлю Артемку. Тут же, поджидая его, сидели с удочками Ванька Гнутый и Серьга.

Ванька с завистью смотрел, как Спирька из коробочки вытаскивал и привязывал к лескам не самодельные, а взаправдашние крючки.

— Дай хуч один,— просил Ванька, шмыгая носом.— Не обеднеешь, чать.

Спирька довольно ухмыльнулся:

— Это мне тятька привез из Барнаула. Десять штук купил... Такими крючками хоть кого поймаешь.

— Удели один, а?

А Серьга не просил. Сидел и молча переводил большие черные глаза с одного на другого.

— Удели, Спирь,— ныл Гнутый.

Спирька еще минут пять поманежил Ваньку и дал крючок. Ванька задохнулся от радости:

— Вот спасибо, Спиря. Вот удружил!

Спирька парень был неплохой: покладистый и не жадный. Было бы что дать — последним поделится. Только одна беда водилась за Спирькой — любил прихвастнуть. Бывало, поймает щуренка, а всем, захлебываясь, рассказывает, как он щуку фунтов на пять выудил. «А она так и сигает в воде, так и сигает, и мордой крутит. А я-то не дурак, тяну ее медленно-медленно да сачок подвожу...»

И не остановить тогда его — заговорит.

Не было у Спирьки ни большой силы, ни смелости. Поэтому дрался он очень редко. Но когда случалось такое, целую неделю потом балабонил: «Я ему раз по скуле, он ажно согнулся весь, а я ему по другой. Видит, дело плохо, как заорет: «Мама!» Смехота!»

И что бы ни происходило, в какие бы передряги Спирька ни попадал, по его рассказам, он всегда выходил победителем. Врал он складно и смачно. Многие верили. А кто знал Спирьку получше, только улыбался: мели Емеля — твоя неделя. Врал и хвастал он не просто от нечего делать, не просто язык почесать. Нет. Спирьке очень, ох как хотелось быть и смелым, и сильным, и удачливым, чтобы все смотрели на него и восхищались: «Ай да парень, ай да ловкач!»

Он и про Артемку сказал приятелям без дурного умысла, а из бахвальства: пусть знают, с кем дружен Спирька, пусть знают, что сам Пронька, гроза мальчишек доверил ему опасную тайну. Ведь ни к кому не пошел Пронька, а к нему, потому что Спирька не из робких людей.

Как и предполагал Спирька, новость ошарашила друзей, особенно Серьгу.

Тот торопливо расспрашивал про Артемку, про то, как тот воевал, про то, как был ранен. А потом задумчиво произнес :

— Вот человек — Артемка!

И все. О Спирьке ни слова, будто он пустое место, будто не он приносил яйца, выхаживая Артемку.

Очень обидно стало Спирьке. Так обидно, что даже пожалел, что выдал тайну.

— Вы, ребята, смотрите, никому ни слова,— тревожно попросил Спирька.— А то и Артемке конец, и мне несдобровать — забьют беляки.

Ребята поклялись. И вот...

Гнутый аккуратно заколол в подкладку картуза подаренный крючок, взял свои удочки.

— Ну, айда, ребя.

Спирька заторопился, наматывая лесу на удилище. В это время во двор вошел хмурый бородатый мужик, с винтовкой за спиной.

— Кто тут Спирька? — глухо спросил он, недружелюбно оглядывая мальчишек.

— Я Спирька... А зачем?

— Идем в штаб.

— Зачем? — повторил Спирька, леденея от страха.

— Там узнаешь. Айда.— Сказал таким тоном, что Спирька сразу понял: «Пропал».

— Я не хочу,— жалобно заплакал он.— Не пойду.

Мужик освирепел:

— Я те не пойду, шшенок, я те покажу! — Подскочил к Спирьке, схватил за ворот рубахи и поволок, будто тряпку.

«Неужто за тятьку? — забилась мысль.— Неужто убьют?» И Спирька заголосил громко, безнадежно.

На крик выскочили из избы Спирькина мать и тетка. Они бежали за бородатым, сначала спрашивали его, в чем дело, потом стали умолять, чтобы тот отпустил мальчишку.

Встревоженные криком, выглядывали из-за заборов и калиток люди, пускали вслед бородатому проклятия и угрозы. А он, будто ничего не видел и не слышал, тащил и тащил Спирьку. И только один раз выругался, когда Спирька сел в дорожную пыль:

— У, дьяволенок!

И, приподняв его, отвесил такого пинка, что Спирька больше не упирался: затрусил мелкими шажками, размазывая грязь по мокрому от слез лицу.

Бородатый втолкнул Спирьку в полутемные сени штаба. Было слышно, как у крыльца билась мать, упрашивая часового впустить ее. Однако часовой грубо крикнул:

— Пшла отседова, а то отпробуешь приклада.

Спирька рванулся назад, да железная рука бородатого, словно клещи, сжала плечо и бросила в открытую дверь.