Приключения Ромена Кальбри

Приятельницы-соседки всячески уговаривали бедную женщину не предаваться мрачным мыслям, не думать о смерти, они старались уверить, что ей не грозит никакая опасность, и вообще прибегали к той невинной лжи, которую так часто говорят умирающим. Но она продолжала терзаться ожиданием и неизменно повторяла: наверно, мне не суждено больше с ним свидеться на этом свете и поцеловать его и благословить перед вечной разлукой.

При этом она начинала так отчаянно рыдать, что и сам я не мог удержаться от слез. Когда доктор сказал, что болезнь безнадежна, и она скоро должна умереть, не нынче-завтра, — мне становилось страшно входить к ней в комнату.

Однажды утром, это было во вторник, я пошел, как всегда, справиться, не пришла ли «Нестрия», а когда вернулся домой, соседка, дежурившая при ней, тихонько поманила меня и шепнула на ухо: доктор сказал, что она не переживет сегодняшней ночи. Я долго не решался войти, и даже снял сапоги у дверей, чтобы не стучать, но она все-таки узнала мои шаги.

— Ромен, — позвала она слабым голосом.

Я вошел, одна из ее сестер сидела в это время у постели и сделала знак, чтобы я подошел. Больная посмотрела мне в глаза таким взглядом, какого я никогда не забуду.

— Все то же самое, погода не меняется? И ветра нет?

— Нет.

— А суда?

— Несколько рыбачьих лодок, корабль пришел с устья Сены и пароход из Лиссабона.

Едва я окончил эти слова, как дверь распахнулась и в комнату вошел муж ее сестры; он служил мастеровым в порту и казался очень взволнованным.

— Сегодня пришел пароход из Лиссабона.

— Да, Ромен уже сказал мне об этом.

Хотя она сказала это вскользь, но вглядываясь пристально в лицо зятя, она поняла, что есть что-то новое.

— Боже мой! — воскликнула она, — «Нестрия» пришла?

— Да, да, хорошие вести, они встретили ее близ устья Сены, на корабле все благополучно, и не нынче-завтра она уже прибудет в Гавр.

Больная лежала на подушках такая бледная и слабая, что казалось, жизнь из нее ушла наполовину. Но при этих словах она быстро приподнялась.

— Господи! Господи! — сказала она с надеждой, и глаза ее еще раз вспыхнули жизнью, а румянец залил лицо. — Сколько же еще пути до Гавра?

— При попутном ветре двое суток, а то могло пройти и шесть. Пароход «Лиссабон» пришел через 30 часов, значит «Нестрия» могла прийти завтра.

Она послала за доктором.

— Продлите мне жизнь еще хоть немного, умоляю вас, пока мальчик мой вернется. Неужели Бог допустит, чтобы я умерла, не повидавшись с ним, не дав ему своего поцелуя и благословения перед смертью.

Возбуждение и надежда, казалось, вернули ее к жизни. Доктор при виде этого возбуждения не верил своим глазам.

У бедняков одна комната служит и кухней и спальней, а потому больная наша лежала в той же комнате, где готовили обед; тут же валялась немытая посуда, пузырьки с лекарством и прочий домашний скарб. Сестра и соседки были такие же бедные, как и она сама. У каждой было своего дела довольно, да и дети на руках. Некогда было наводить чистоту и порядок у больной, однако при мысли о свидании с сыном она упросила их убрать комнату, открыть окна и надеть на нее чистое платье.

— Я не хочу, чтобы, когда Жан приедет, здесь пахло аптекой и смертью. Только когда он приедет? Вот в чем был весь вопрос.

На море все то же затишье, хоть бы немного подул ветер, чтобы помочь «Нестрии» поскорее войти в родной порт.

В приморских городах существует обычай объявлять публике, какие корабли находятся в виду. Для Гавра эти сигналы обыкновенно подавались с мыса Фев, их тотчас же передавали в город и печатали для сведения в газетах.

Больная просила меня пойти посмотреть объявления. Разумеется, я со всем усердием бегал справляться всякий час в Орлеанскую улицу, в контору страхования, где раньше всего получаются нужные сведения. Но по причине штиля ни один корабль не появлялся на горизонте, все задерживались у входа в Ла-Манш.

Несмотря на это больная не теряла надежды и вечером попросила придвинуть ее кровать к открытому окну. На крыше соседнего дома вертелся большой флюгер, она не спускала с него глаз и все надеялась, что поднимется ветер. В другое время такая надежда показалась бы смешной. Небо было безоблачно; полная луна светила на небе, и флюгер не шевелился, точно припаянный к шпилю.

Сестра больной послала меня спать. Среди ночи меня разбудил шум, какого я давно уже не слыхал. Точно что-то поскрипывало. Я выглянул в окно, флюгер вертелся и железный стержень скрипел. Ночью поднялся сильный ветер. Я тотчас же вскочил и побежал на набережную. Море начинало порядочно шуметь, свежий ветер дул с севера и таможенный сторож, с которым я разговорился, сказал мне, что по всей вероятности он все будет крепчать и перейдет в северо-западный.

Я прибежал домой с добрыми вестями, потому что западный ветер пригонит «Нестрию» в Гавр, самое позднее, вечером этого же дня, к концу прилива.

— Ну, вот видишь, — сказала больная, — значит я была права, когда надеялась, что ветер переменится. О, Господь наконец услышал мою молитву.

Сестра говорила, что она не засыпала всю ночь, не спуская глаз с флюгера, постоянно спрашивая об одном.

— В котором часу прилив?

Она попросила немного вина; доктор разрешил давать ей все, что только она захочет. Правда, что она проглотила всего один глоток, потому что и это ей было тяжело.

— Все-таки вино может подкрепить меня хоть немного, и я дождусь… — время от времени она, глядя на флюгер, шептала: «бедный Жан, бедный мой мальчик».

Когда солнце поднялось высоко, она подозвала меня к себе.

— Пойди к мяснику, Ромен, купи у него три фунта самого лучшего мяса, пусть сварят суп с капустой.

— Капуста тебе вредна, — возразила сестра.

— О, это не для меня, а для Жана; он так любил этот суп и, верно, давно его не пробовал, вот тебе деньги. — Она с трудом вытащила из-под подушки пятифранковую монету.

Утром зашел доктор. Он удивился этой энергии в борьбе за жизнь. — Ее поддерживает одна надежда на свидание с любимым сыном, если она могла усилием нервов и напряжением воли пережить эту ночь, то можно надеяться, что у нее хватит сил до вечера, когда кончится прилив.

Как только пробило 10 часов, я побежал на Орлеанскую улицу, в контору. Несколько судов появилось на горизонте, но я не видал объявления о прибытии «Нестрии». От 10 часов утра и до 3 пополудни я раз двадцать сбегал туда, наконец, получил давно желанную весточку. «Нестрия» возвращается из Калькутты!

Давно было пора, потому что больная ослабевала с каждой минутой, а разочарование, что сын не вернется с утренним приливом, было для нее невыносимо…

Когда же я прибежал объявить ей, что «Нестрия» сейчас придет, она снова точно воскресла.

— В котором часу полный прилив, Ромен?

— В шесть часов.

— Мне кажется, я его дождусь, дайте еще глоток вина.

Я снова побежал к морю. На рейде стояло несколько больших судов, которые дожидались окончания полного прилива, чтобы войти в порт. С четырех часов они уже начали входить. Но «Нестрия» была сильно нагружена и раньше пяти не могла войти в гавань. Когда я вернулся домой, она по лицу угадала все.

— «Нестрия» входит в порт? — произнесла она торжественно.

— Да, — отвечал я.

— Поправь мне подушки, приподыми меня, — попросила она сестру.

В одних глазах оставалась еще искра жизни.

Через четверть часа по лестнице послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, это был Жан. Счастливая улыбка озарила лицо умирающей, у ней еще хватило сил прижать сына к своему сердцу.

В 11 часов вечера она скончалась вместе с отливом.

Эта преждевременная смерть, эта безграничная любовь матери к сыну, которая своей силой на время даже поборола смерть, это отчаяние при мысли, что она не дождется и не увидит его больше, произвели на меня такое потрясающее впечатление, какого не могло сделать ни ужасы гибели «Ориноко», ни просьбы Дези, ни страх вернуться к дяде. Моя мать так же могла без меня умереть, пока я буду далеко от нее в море. Она так же будет страдать и томиться, она так же одинока, а я у нее один сын!..