Новая жизнь Димки Шустрова

— А вы Федора знаете? — помолчав, спросил Димка.

— Это отца твоего?.. Знаю, конечно… Рассказывала мама.

— Он черных телескопов разводит. Продает. — Димка вздохнул.

— Что ж, сынок… В общем, тоже дело нужное. Это ведь труд, Дима. И нелегкий.

— Недавно к бабушке приходил… Деньги мне предлагал. Много. Я у него не взял. Сказал, что сам заработаю.

Отец крепче сжал руку Димки:

— И правильно. Убогие, что ли? Конечно, сами заработаем.

Примирение

Когда Сомов с Димкой подошли к калитке своего дома, она оказалась открытой. Кто-то, значит, вернулся. А тут и Надежда Сергеевна на дорожке показалась. И лицо у нее было какое-то необычное: улыбка веселая, но губы сжаты, а щеки — словно по конфете под ними.

— Ну заходите, работнички.

Они вошли в комнату и увидели бабушку. На бабушке — платок новый, кофта с белым воротничком. Лицо — не сказать, чтобы строгое, однако улыбку пока про запас держит. И Алена рядом.

Димка кинулся к бабушке, обхватил руками, а она чмокнула его в щеку, но так, без внимания, будто час назад видела, и поднялась из-за стола.

— Ну, зятек, здравствуй.

— Здравствуйте, Елена Трофимовна, — с улыбкой сказал Сомов и протянул руку. Но бабушка руку жать не стала, а тоже, как и Димку, чуть обняла Сомова и три раза поцеловала, сказав при этом:

— Как водится, по обычаю. — А потом обернулась к дочери: — Не знаю, Надежда, есть тут у вас или нету, а принесла маленько, для обычаю снова же. Возьми-ка в сумке.

Надежда Сергеевна достала графинчик с красным вином, налила в три рюмки. Выпили стоя. И опять все поцеловались.

— Живите, дети, счастливо, в мире, в любви.

А после этого и про улыбку вспомнила, которую до времени прятала.

— Ну, Владимир Иванович, обсмотрела твой дом, все чудеса невиданные. Врать не стану — понравилось. Крепко, хозяйственно. И дочка у тебя золотая, каких только чудных цветов не насажала.

— Бабушка, — сказал Димка, — а крокодила видела?

— И его, внучек, поглядела. Ну, чудеса дивные, да и только. В театр не надо ходить. Надежда мне предлагала Дымочка привезти. Да он бы тут со страху умер. У меня у самой поначалу чуть ноги не отнялись — как пасть разинул свою, и зубы торчат…

Радостный Димка посмеялся над бабушкой и веселыми ее присказками, а потом вспомнил про газеты, маму в сторону утянул:

— Потрясла газеты?

Она поглядела на него так хитро, что Димка обрадовался. А мама, секунду помолчав, спросила:

— Рад, что бабушка приехала?

— Рад, — кивнул Димка. — Надо бы и кота привезти.

— Не все сразу. Главное — бабушку стронуть с места.

— Как же она согласилась?

— Ой, не спрашивай! Я такую тактику развила, стратегию! Ты ведь знаешь, что с папой мы в сентябре едем в отпуск, вот и говорю бабушке: выручи, пожалуйста, никак без тебя не можем обойтись. Как без присмотра детей оставить? Помоги, говорю, ради бога, очень прошу. И так стараюсь, уговариваю, а она, смотрю, улыбается. Все, говорит, понимаю и сама давным-давно мечтаю на вашу жизнь посмотреть. Обрадовалась я и — скорей вызывать такси. Может, и на ночь уговорим остаться… И газеты, сын, я потрясла…

— Ну?

— Вот, получай! — И мама достала из сумки письмо. — Судя по штемпелю, восемь дней лежало в газетах. Рад?

Димка не ответил. Схватил письмо и на веранду.

Димка даже рот разинул — двадцать шестого! Четыре дня осталось…

Ну и бабушка! Так-то она интересуется событиями в мире.

Орден

Уговорить бабушку остаться ночевать не удалось. «Без меня Дымочек там исплачется», — сокрушалась она.

Очень кстати следующий день в календаре был обозначен красными цифрами. Воскресенье!

И накануне вечером Димка немало времени провел у тисков, и почти все воскресенье опиливал стальную пластинку. Усыпанный опилками, тускло светился под тисками пол. Конечно, в самых ответственных местах помогал отец. Жалко, если бы Димка вдруг испортил такую вещь. Переделывать уже не осталось бы времени.

Часам к шести опиловку закончили. А потом Димка все уже делал сам. Сначала в ход пошла желтая, шершавая на ощупь, бумага. Затем отец оторвал ему полоску серой бумаги с мелким зерном. А под конец, не менее получаса, Димка шлифовал сёрфинг бумагой с такой мелкой наждачной пылью, что даже под увеличительным стеклом ни одной зернинки нельзя было увидеть.

Сёрфинг заблестел, засиял, обогрел Димкину душу. Хоть на выставку — до того хорош.

Но оказалось — и это еще не все. Отец развернул тряпочку, и Димка увидел небольшой, зеленый, как трава, брусочек.

— Паста «Гойя», — сказал отец. — Для полировки.

На матерчатый лоскуток он наскреб зеленых крупинок пасты, положил на них блестящей стороной сёрфинг, потер с минуту и, перевернув, показал Димке. Еще ярче засияло изображение.

— Вот поработаешь так до второго, а то и до третьего пота — тогда и дарить можно.

Димка поработал. Хорошо пропотел — майка на спине стала мокрой. Но зато и было ради чего! Что в зеркало смотреться, что в его парус с волнами и фигурками девчонки и мальчишки — все равно. Только не совсем удобно — маловато зеркальце. А глаз весь виден — зрачок и каждая ресничка.

Спать Димка лег счастливый. Сёрфинг он взял на завод. Всем показывать не обязательно, но баскетболист пусть посмотрит.

Двухметровый гигант долго любовался Димкиной работой.

— Произведение искусства, — сказал он. — Высший класс обработки.

Никита Степанович тоже не меньше минуты рассматривал сёрфинг сквозь очки. Димку хвалить не стал, а на Сомова поглядел с одобрением:

— Вижу учителя. А что, Владимир Иванович, гляди, кадры-то подрастают. Кое-кому и носы платочком утрут.

Мастер подумал и принес Димке кругляшок овальной формы, длиной с палец.

— Ну-ка, слесарь-инструментальщик, опили чуток по разметке. Владимир Иванович, проследи.

— А что это будет? — спросил Димка.

— Главная деталь штампа, — рассматривая кругляшок, сказал Сомов. — Что в штампе главное?

Это Димка уже знал:

— Матрица и пуансон.

— Все правильно, — по своему обыкновению сказал отец. — Это и есть пуансон, что железную полосу рубит… Ну, пройдись слегка тут осторожно, а доводить вместе будем. Тут ошибки не должно быть. Зазор — только волосу пролезть.

Димка понимал — дело ответственное. Проведет раз-другой напильником и смотрит, все ли правильно…

В самом конце смены возле тисков появился тучный слесарь Егор Петрович. Над Сомовым он теперь вслух не подсмеивался, а Димке при встрече один раз даже улыбнулся.

— А парнишка-то, Владимир Иваныч, гляжу, привыкает, — вытирая руки тряпочными концами, сказал Егор Петрович.

— Привыкает, — кивнул Сомов.

— Этак, гляди, тоже орден заработает! — засмеялся слесарь.