Мишка, Серёга и я

— Не будем вспоминать наше первое знакомство, — проговорил он. — Надеюсь, вы исправитесь. Пока я вас прощаю. Условно.

Мы захихикали. Геннадий Николаевич нахмурился и постучал по столу костяшками пальцев.

— Учтите, — сказал он, — все ваши фокусы я наизусть знаю. Сам вытворял такие. Я понятно говорю?

— Понятно! — в восторге закричали ребята.

(Первый урок нового преподавателя обещал стать очень веселым.)

— А ну, тихо! — прикрикнул Геннадий Николаевич и подождал, пока мы замолчим. — Должен вам сказать, что я человек строгий. Придирчивый. Понятно?

— Понятно! — хором ответили мы. На несколько секунд это слово стало единственным в классе. Мы оборачивались друг к другу и радостно спрашивали: «Я понятно говорю? Понятно?»

Геннадий Николаевич обиженно покраснел и снова постучал по столу. Когда мы немного затихли, он сказал:

— Я вижу, вам очень весело. А зря. Сегодня я говорил с управдомом, у которого вы украли железо. Оно стоит тысячу шестьсот рублей. Каждый из вас завтра же принесет по сорок рублей. Понятно? — спросил он по инерции и покраснел еще сильнее.

Класс грозно зашумел. Геннадий Николаевич строго посмотрел на нас.

— Ой, страшно! — сейчас же сказали из угла.

Классный пристально взглянул туда и повторил:

— Чтоб деньги были завтра же!

— А вы с директором говорили? — крикнул Мишка.

— Не беспокойся. Неделя уже прошла. Или вы, может, были в райсовете?

Мы не ответили. В классе становилось все тише и тише. Я услышал вдруг, как у кого-то из ребят тикают часы.

— Таким образом, — сказал Геннадий Николаевич, — на поблажки не надейтесь. А теперь… — он заглянул в журнал и назвал наугад: — Мальцева.

Ани Мальцевой в школе не было. Мы продолжали молчать.

— Отсутствует? — выждав, спросил Геннадий Николаевич и сделал в журнале отметку. — Иванов.

Серёга чуть приподнялся, и по его невозмутимому лицу мы поняли, что сейчас он выкинет очередную штуку.

— Отсутствует, — предупредительно сказал Серёга. У него было такое выражение, будто он изо всех сил сочувствует учителю, но помочь ничем не может.

Геннадий Николаевич, понимающе кивнув, снова уткнулся в журнал.

— Гуреев, — вызвал он, поднимая голову.

— Отсутствует, — быстро ответили за Гуреева с задней парты.

Гуреев, первый силач класса, удивленно оглянулся и фыркнул, закрыв рот ладонью.

— Вот как? — спросил наш новый классный и немного побледнел. — Сперанский тоже, наверное, отсутствует?

— Отсутствует, — буркнул с места Мишка.

Ему явно было не по душе то, что происходило в классе. Но он никогда не шел против нас, даже если бывал не согласен. Он переубеждал, кричал, надувался, когда с ним не соглашались, но стоило начать очередную бузу — и он присоединялся к нам.

Геннадий Николаевич шумно захлопнул журнал. Мне показалось, что он хочет закричать на нас. Но он только неторопливо прошелся между рядами, неожиданно остановился возле меня и спросил, стараясь говорить спокойно:

— А ты, Верезин, тоже отсутствуешь?

Я встал и посмотрел на ребят, спрашивая у них взглядом, что делать. Но они отворачивались и чуть ли не откровенно смеялись.

— Присутствую, — сквозь зубы процедил я.

Геннадий Николаевич торжествующе оглянулся на класс.

— Пойдем дальше, — угрожающе произнес он. — Кто же у нас Мальцева?

— Она отсутствует, — объявил я и победно взглянул на ребят. Я сказал это тем более злорадно, что ничем не рисковал: Аня ведь действительно не пришла.

— А Иванов?

Мое злорадство тут же сменилось страхом. Побледнев, я покосился на Серёгу: он показывал мне под партой кулак. Я отвел глаза и с откровенной ненавистью уставился на Геннадия Николаевича. Почему из всего класса он выбрал именно меня? Неужели он каким-то шестым чувством определил, что я пугливее остальных? Бывает же такое чувство у собак. Из двадцати убегающих они укусят именно того, кто отчаяннее всех боится.

(Да, я трус. Но ведь не я же в этом виноват. Мне недавно попалась книга «Жизнь с точки зрения физика». Там написано, что человек состоит из атомов и молекул. Характер же человека зависит от того, как эти атомы расположены в данный момент. Меняют свое расположение атомы — меняется и характер. Сейчас я трус. Но через год или два свободно могу стать самым храбрым человеком в школе. Все зависит от движения атомов и молекул.)

— Кто же все-таки Иванов? — повторил Геннадий Николаевич. — Не тот ли, что показывает тебе кулак?

Вот когда я пожалел, что у меня слишком богатое воображение. Я так ясно видел, что будет, если я скажу: «Нет». Мама станет плакать в учительской, отталкивая стакан с водой, который протянет ей директор. На все ее мольбы, чтобы меня не исключали, директор разведет руками и скажет: «Решение педсовета…»

И мне, наверное, придется поступить учеником слесаря в велосипедную мастерскую, как одному парню из нашего двора, Петьке, со странным прозвищем «Перец». До прошлого года он учился вместе с нами, но его исключили…

Я опустил голову и прошептал:

— Он.

Геннадий Николаевич усмехнулся и пошел к столу. Наверное, он хотел записать Серёгу в свой новый блокнотик, где уже значилась моя фамилия. Не поднимая глаз, я чувствовал, что весь класс смотрит на меня, и продолжал стоять, изо всех сил стараясь не расплакаться.

Хлопнула крышка чьей-то парты. Забрав полевую сумку, которая заменяла ему портфель, Серёга шел между рядами. Проходя мимо, он угрожающе взглянул на меня.

— Ну ладно, — сказал он и неторопливо направился к двери.

— Ты куда? — строго спросил Геннадий Николаевич.

— За папой и мамой, — вежливо объяснил на ходу Сергей. — Вы же меня все равно выгоните. — Уже у порога он, обернувшись, сказал: — До свидания. — И аккуратно прикрыл за собой дверь.

— Передай родителям, — в бешенстве проговорил Геннадий Николаевич, — что вопрос о тебе я поставлю на педсовете.

— Обожди, Сережка, — крикнули с передней парты. — Мы с тобой…

Остальные ребята тоже стали собираться, словно уроки уже кончились. Даже Мишка привстал, хмуро складывая книги.

Геннадий Николаевич, который стоял у доски со своим блокнотиком в руках, явно растерялся. Он как-то испуганно посторонился, давая ребятам выйти. Но потом он бросился на Мишку и Гуреева, которые в этот момент проходили мимо, и стал вырывать у них портфели.

— Перестаньте безобразничать! — приговаривал он. — Идите на места! Понятно?!

Мишка отдал свой портфель сразу, а Сашка Гуреев пятился и кричал:

— Отстань! Чего ты? Я сам сильный.

— Отдай, Гуреев, — уговаривал Мишка. — Все-таки классный…

Воспользовавшись моментом, другие ребята со смехом выбежали в коридор.

— Стиляга! Стиляга! — донеслось оттуда.

Гуреев наконец выпустил свой портфель и с глубокой обидой проговорил:

— Педагог называется! Айда, Миш…

И мы с Геннадием Николаевичем остались вдвоем.

Классный стоял, сжимая в каждой руке по портфелю. Наверное, с минуту он стоял так и смотрел на дверь. Затем расстроенно вздохнул и, обернувшись, очень ловко метнул портфели — один за другим — на учительский стол.

— Чего ты стоишь? — спросил он смущенно, заметив, что я все еще торчу у своей парты. — Садись!

Он опустился на стул, а я продолжал стоять.

— Голова болит, — неожиданно пожаловался Геннадий Николаевич. — Что, у вас ребята всегда такие?

Я не ответил.

— Слушай, Верезин, — сказал Геннадий Николаевич, немного подождав. — Пойдем ко мне. Пообедаем, а потом в кино махнем. А?

Ему явно не хотелось расставаться со мной. Почему? Странный человек! Неужели он не догадывался, как я ненавидел его сейчас? Ведь это из-за него я сделался предателем.

— Сегодня я занят, — ледяным тоном сказал я.

— Ну что ж, — вздохнул классный. — Тогда иди.

Он поднялся, чтобы запереть отобранные портфели в стенной шкаф.

— Слушай, а может, тебя проводить? — неожиданно спросил он. — Как бы тебя ребята не… а?

— Не надо, — мрачно сказал я.