Брат Молчаливого Волка

Мама ничего не отвечает, только слушает, а чтоб его еще больше не разозлить, иногда говорит:

«Смотри, как бы они у тебя там от жажды не померли, угости их чем-нибудь».

Тогда отец свирепеет:

«Ничегошеньки-то ты не соображаешь, жена! — кричит он. — Хочешь, чтоб они вообразили, будто я их подмазываю?! Ведь они в каждом видят жулика, вот что самое гнусное, вот чего я не могу вынести! А эти горы бумаг! Я больше не могу! Осенью переселяюсь в долину. Поступлю куда-нибудь на работу и буду жить спокойно. Обойдусь и без этой турбазы!»

Потом он хлопает дверьми и возвращается к себе в канцелярию. Мама качает головой, жалеет его и говорит Юле:

«Без турбазы-то он, конечно, обойдется. Да только без гор не сможет прожить, вот в чем наша беда!»

Мама бы с удовольствием отсюда уехала. Как только начинаются осенние ливни и туманы, маме становится грустно и хочется быть среди людей. А главное, мы-то уже подросли, а школа далеко. Мама с радостью бы переехала в долину, да только она, бедняжка, отлично знает, что не так-то легко это сделать.

Каждый раз, как только кончается ревизия, отец берет псов и отправляется в горы, а возвратясь вечером, говорит:

«Если засяду там, в долине, в канцелярии, то через неделю оттуда вынесут мой труп».

И целый вечер весело шутит, будто только что спасся от верной смерти. И уж, конечно, до следующей ревизии не вспоминает о переезде.

В общем, отец не выносит ревизий. А я, представьте себе, люблю. По крайней мере, никто не придумывает нам работы, пока отец занят ревизией, а мама — рассерженным отцом. Мы можем целый день бродить, уходим на Седло или на Дюмбер, и никто этого не замечает.

Да только лазить на Седло с моим братом Йожо не такая уж легкая работенка.

Во-первых, по дороге нельзя разговаривать, потому что настоящий мужчина ходит по горам тихо и незаметно. Тот, кто не может несколько часов помолчать, может брать себе в спутники сороку. Ведь она тоже без умолку стрекочет.

Во-вторых, надо идти ровным шагом, а не мчаться по равнине наперегонки с Боем, а вверх тащиться и пыхтеть или, не дай бог, усесться отдыхать. Так ходят только городские стиляги. И те, кому не нравится ходить с Йожо, могут отправляться с ними и вместе ныть, как бабы, на последнем, самом крутом подъеме.

В-третьих, на Седле надо пробыть вместе с Йожо не меньше часа, потому что он туда взбирается не для забавы, а для того чтобы осмотреть леса, в которых скоро будет лесничим. И ручьи, полные рыбы, над которыми он будет хозяином. На это у него уходит полчаса, не меньше. Четверть часа он смотрит туда, где находится Баньска Штявица, где Йожо учится в школе лесничества и где живет его однокашник Петр Бубала. Еще четверть часа, а может быть и больше, он смотрит на Ружомберок, где живет его подружка Яна, фамилии ее я не знаю, потому что Йожо это скрывает. Если сложить все вместе, то как раз получится час, а может и больше, и все это время мы торчим на страшном ветру, который здесь, на гребне, пробирает до костей даже летом. «Кто боится ветра, — сказал однажды Йожо, — пусть лежит в кухне под печкой и мяучит хором с кошкой Жофией».

Я, конечно, еще не такой взрослый, как мой брат Йожо, но и не девчонка, и не по мне стрекотать с сороками или мяукать под печкой на пару с кошкой. Я могу выдержать и три часа без болтовни, могу шагать спортивным шагом и лежать целый час на Седле без рубашки, как Йожо. Когда он встает, я иногда с удивлением говорю: «Уже?»

Так было уже два раза, и я знаю, что сегодня Йожо только поэтому взял меня с собой. Подъем на Седло очень крутой. Йожо лезет по отвесной стене, уцепившись за уступ, а я еще только дотягиваюсь до его пяток головой. Если он сорвется, то столкнет и меня, и мы оба покатимся вниз до самого нашего дома; нас, конечно, могут задержать кусты и деревья, но тогда нам конец. Да только Йожо не сорвется.

Мы всё поднимались, и Страж старался держаться поближе к Йожке, потому что он больше любит взрослых. Бой карабкался рядом со мной — этот больше любит ребят. Но оба пса ошибаются: я уже совсем не ребенок, а Йожо не очень уж взрослый, хотя и строит из себя такого. Ну да пусть его!

Когда мы пробились сквозь стланик, Йожо достал из сумки четыре яблока и каждому дал по одному. Бой свое мгновенно проглотил и стал царапать лапой по сумке, клянчить еще.

— Отстань, — сказал ему Йожка. — В горах мы все равны. Хватает нам, должно хватить и тебе!

И мы двинулись дальше.

Обрыв над стлаником порос колючей, скользкой травой. Здесь нужно быть очень осторожным — ведь каждую минуту ты рискуешь поскользнуться и вспахать носом землю. А упасть — это значит съехать вниз, к самым сосенкам, а потом снова карабкаться вверх. Правда, вниз спускаться очень здорово: не надо идти, съезжай себе просто на заду. Катишься быстро, как на Олимпийских соревнованиях по бобслею.

Нам оставалось до цели каких-нибудь несколько метров, как внезапно на самой середине Седла мы заметили вытянутую черную тучу. Она выплывала из-за гребня горы и чем ближе подплывала к нам, тем становилась шире. И, клянусь, она была совсем черная на этом ясном небе. Собаки бежали впереди, но тут, вдруг испугавшись, начали пятиться к нам. Спину еще грело солнце, но туча где-то на страшной высоте заволокла уже все небо до самого горизонта. Она плыла перед нашими глазами, раздувалась и растягивалась и казалась такой огромной, будто тянулась от Дюмбера до самого Хопока. Ветер усилился. С дикой скоростью он гнал прямо на нас эту черную мглу. Бой заскулил.

— Назад! — закричал Вок. — Скорее назад! — И тут же добавил: — Держись за меня, Дюро!!

Мы повернули назад, но было уже поздно.

Черная туча в мгновение ока перевалила через хребет, закрыла солнце, настигла нас и накрыла с головой. Мы не могли разглядеть даже своих ног и не знали, куда бежать. Всюду вокруг нас, над головой и под ногами, бурлил иссиня-черный туман, словно мы находились в гигантском кипящем котле.

Дождь лил не сверху, а со всех сторон, а впрочем, в этой кромешной тьме мы его не видели, просто через секунду мы уже были мокрыми до нитки. И вдруг в этом ужасающем грохоте я услышал собачий лай и завывание. И где-то совсем близко голос Йожо, его дикий крик:

— Дюрко! Где ты? Дюрко-о-о!..

Я кинулся на голос. Вок свалил меня на землю и накрыл своим телом как раз в ту секунду, когда над нашей головой грохнул гром.

— Ножик! — крикнул мне Вок в самое ухо, уже лежа на земле. — Бросай подальше ножик!

Я схватился за промокший карман, достал нож и отбросил его далеко от себя. Справа из тьмы взметнулась молния и словно жуткий огненный змей кинулась вслед за ножиком. Я зарылся головой в мокрую траву, чтобы ужасающий грохот не оглушил меня. Вок обхватил меня за шею, и так мы лежали с ним до тех пор, пока гроза не начала удаляться. Мы этого даже не заметили, просто нас нашли Страж и Бой. Вдруг стало теплее, и мы увидали, что псы лежат рядом. Бой по ошибке прижался к Воку, а Страж — ко мне.

Перебесившись, туча ринулась вниз, по направлению к нашему дому. Она ушла так же внезапно, как налетела, и снова засияло солнце. Совершенно ослепшие, мы долго ничего не видели.

Первым поднялся Вок. Мы трое — вслед за ним. С минуту Вок разглядывал нас, а потом принялся хохотать.

Я посмотрел на него. Он выливал из сумки воду. Мокрые волосы, совсем как на модной картинке, облепили его лоб, и через дырки в кедах при каждом движении выскакивали отличные фонтанчики.

Мы отжали свои мокрые штаны и долго потешались, глядя на сенбернаров. Мокрая шерсть повисла до самой земли, и на ходу казалось, что собаки переваливаются с боку на бок; так ползут, извиваясь, распластавшиеся на земле индейцы в промокших одеялах.

Потом мы стали искать мой ножик, да только зря. Я не знал даже, в каком направлении его швырнул; ведь я совсем не мог ориентироваться, когда туча накрыла нас с головой.