Десять дней одни втроем

— Да, а что он… — не сдаюсь я.

— А что она… — басит Валёнка.

— Постыдитесь вы, — начинает мама. — Ну пускай первый покатается один, потом другая…

— Я была первая!

— Нет я. Она врет!

— Ты врешь!

Мама не на шутку сердится. Валёнка готов меня прямо съесть. Но тут я вдруг начинаю думать, что могу, конечно, покататься и потом, а сейчас пойти к Танечке и поиграть в «дочки-матери». Но только я решаю уступить Валёнке, потому что я старшая и должна быть умнее его, как он сам неожиданно бросает велосипед, и «Орленок» с грохотом и звоном падает на пол.

— Ну и катайся! Я нарочно. Мне не очень-то и хотелось, — заявляет Валёнка и уходит с веранды.

— Катайся сам! — кричу я ему вслед.

— Не буду, не уговоришь!

— Подумаешь, и я не буду!

Я поднимаю велосипед и ставлю его к стенке. Кататься почему-то уже не хочется. Наш «Орленок» опять одиноко стоит на веранде, а я ухожу вслед за Валёнкой. После ссоры мы минут пятнадцать не разговариваем друг с другом, но как-то так получается, что скоро нам опять приходится играть вместе.

А тут уже наступает время, когда нужно ужинать и пить чай.

И как раз в эти минуты бывает так хорошо на нашем дворе! Солнце, огромное, красно-золотое, проглядывает сквозь стволы сосен. Теперь на него уже не больно смотреть. Ветер стихает, а тени делаются такими длинными — нельзя и поверить, что это твоя тень. Всё вокруг становится оранжевым, и стекла веранды горят таким ярким пламенем, что кажется — за ними пожар. Если это в начале лета, то небо вовсе не темнеет, только делается бледным. В эти минуты комары еще не спускаются на землю, а роем крутятся высоко над головой. И совсем не верится, что уже настало десять часов, Но тут-то и требуют, чтобы ты ложился спать. К этому времени мама и бабушка Люсика откричали свое и Люсик тоже утих. Приходит время ложиться и нам, а тут только бы почитать! Ночи такие светлые, можно и не зажигать электричества.

Валёнка вдруг становится таким тихим, будто его вовсе тут нет. Возьмет книгу, уткнется в нее, усевшись где-нибудь в уголке веранды. Но маму не проведешь. — Валёнчик, спать, — говорит она.

— Ну чуточку почитать, мамик… — жалобно упрашивает Валенка, и я тоже помогаю ему.

— Пора, — требует мама. — Читать надо было раньше.

Валенка вздыхает и идет к своей постели. Но он только хитрит, что собрался спать, а на самом деле прячет книгу под подушку. Потом он пускается на всякие выдумки, даже пытается читать под простыней. Он это называет маскировкой. Но все его хитрости давно известны. Мама подходит к кровати и отбирает у него книжку.

— Всё ясно, прекрати свои фокусы, — говорит она. Делать нечего. Валёнка опять вздыхает и, натянув простыню до глаз, отворачивается к стене. Но он не спит, а чертит пальцем по стене «точку, точку, запятую…» и человечка. Я хорошо знаю, о чем в эти минуты вздыхает наш Валёнка. Он думает о том, что взрослые малопонятливые и бесчувственные люди, а все права почему-то на их стороне. А у ребят никаких прав. Валёнка мечтает о том, чтобы и у ребят были такие права, по которым им подчинялись бы взрослые. Он на этот случай уже придумал некоторые правила. Он бы, например, всем взрослым давал перед обедом рыбий жир, и не по столовой ложке, а по разливательной. Потому что они — взрослые и им больше нужно. А книг, которые они хотят читать, он бы им тоже не давал, и тем более ночью, в постели. Еще бы он запретил взрослым с шестнадцати лет вход в кино на те картины, на которые пускают детей.

И спать бы он им тоже велел ложиться вовремя, и еще много было придумано Валёнкой всякого, чтобы взрослые поняли, как трудно быть ребятами, и стали к ним подобрей.

Валёнка лежит в кровати, чертит пальцем рожицы на стене и решает, что он ни за что не станет спать, а так и будет лежать до утра с открытыми глазами. Пускай, раз его заставили! И… тут же засыпает еще раньше меня и свистит носом.

С чего всё началось

Мы уже давным-давно жили на даче и так к ней привыкли, словно и не было никакой Петроградской стороны и нашего темного двора-колодца. Бум чувствовал себя прекрасно. Высунув язык, он целыми днями галопом летал вдоль ограды нашей территории и лаял на всех собак и кошек, которые пробегали мимо. На кошек он наводил такой страх, что они в ужасе убегали от него. К собакам же Бум относился по-разному. Чем больше была собака, тем больше он ее ненавидел. Маленьких собачек, наверное, принимал за щенков и потому вообще не обращал на них внимания. К тем, кто был пониже его ростом, относился терпимо, а иногда даже при встрече ласково повизгивал. Но кого Бум не переносил, так это немецких овчарок. Стоило показаться овчарке — Бум как с цепи срывался, летел вдоль ограды, лаял, казалось, сейчас разорвет овчарку на куски, хоть она на него и смотреть не хотела. Но, кроме шума, в общем, ничего не бывало, потому что Бум лаял на собак с нашей стороны забора, а на улицу выбегать не решался. И еще он не терпел лошадей. Только покажется за оградой лошадь — с Бумом прямо собачья истерика начинается. И ничем его не уймешь, пока не скроется с его глаз повозка. Видно, он лошадей за громадных овчарок принимал.

К вечеру Бум так уставал от всех своих дневных дел, что, вытянув ноги и высунув язык, как убитый валился на пол веранды и даже не стучал хвостом, когда я проходила мимо.

Курнава тоже была довольна дачей. Она, наверное, вспомнила, что происходит от тропических хищников, и, как в африканских джунглях, лазила по деревьям и гонялась за птицами. Что касается нас с Валёнкой, так тут и спрашивать нечего… В общем, всем очень даже хорошо жилось.

А потом вдруг всё переменилось. Началось с того, что вечером почтальон привез на велосипеде телеграмму. Мама раскрыла ее, прочитала и говорит:

— Это от папы. Мне нужно срочно ехать в город. Меня вызывают в комитет женщин.

Дело всё в том, что хотя наша мама с тех пор, как появились мы с Валёнкой, домохозяйка, но она еще борец за мир. Маме часто присылают письма матери из разных стран. Это очень нравится Валёнке. Как придет какое-нибудь письмо, он сейчас же выклянчит у мамы конверт и сдирает с него марку. Всякими марками у него заклеена целая тетрадь. Есть даже одна африканская, и он ею так хвастается, что можно подумать — сам за ней в Африку ездил. Раз даже мамина фотография была напечатана в журнале «Советская женщина», и папа сказал, что получается — мама действительно борец. Зимой мама иногда уходит на собрания, а мы остаемся с папой и ждем ее. Но летом маму никуда не зовут, и мы на даче забываем, что она борец. Да и вообще, она хоть и называется общественницей, а на самом деле самая обыкновенная мама и ничем таким от других мам не отличается. Ну вот, а тут маму вызывают летом.

— Наверное, с кем-то встречаться, — говорит мама. — Не знаю, что и делать, как вас одних оставить?

Я, конечно, молчу, потому что не люблю, когда мама уезжает, а Валёнка как всегда:

— Чего такого. Если ненадолго — поезжай!

— Ну, хорошо, — согласилась мама. — Завтра с утра съезжу.

— Только вечером возвращайся, — говорю я.

— Ну конечно. Что за вопрос…

С вечера мама сварила нам суп, сделала котлеты и еще приготовила компот и рисовый пудинг. Утром рано она объяснила мне, что и когда нужно есть, и уехала. Бабу Нику она попросила приглядеть за нами и, когда придет время, разогреть нам еду. Мама сказала, что надеется — мы уже большие и что всё будет хорошо, а мне, как старшей сестре, велела следить за Валёнкой. Она хотела вернуться пораньше, но наказала, чтобы мы, в случае чего, не ждали ее и ложились спать.

Одни

И вот мы, впервые в жизни, остались одни на целый день.

Валёнка очень обрадовался такой свободе и сразу же заявил, что у него сегодня будет выходной день от молока и чтобы я не воображала, потому что он всё равно слушаться меня не собирается.

Обедали мы в этот день, конечно, совсем не вовремя, потому что не хотелось уходить, пока не позовут обедать всех других ребят, а их звали в разное время. Позовут Борьку и Танечку, — Нолька и Чики останутся. Потом Чиков зовут, а Танечка уже вернется, и мы опять носимся. Наконец пришла баба Ника и сказала, чтобы мы немедленно шли обедать или она расскажет маме, что мы за дети. Мы не стали спорить, а побежали домой и, не вымыв рук, очень быстро съели суп и второе. Конечно, только столько, сколько хотели, а не хотели мы почти ничего, потому что весь день забегали домой и «кусочничали».