Воды текут, берега остаются

потом Маша прислала ему это письмо, на которое

он так и не ответил. Теперь же, когда вспомнилась

эта встреча, ему захотелось написать ей, и Васли,

взяв лист бумаги, принялся сочинять письмо.

С тех пор переписка с Машей заняла большое

место в его жизни. От Маши узнавал он новости

большого мира, ей изливал свою душу. Уже третий

месяц живет он дома, об открытии Нартасской

школы ничего не слышно, Васли, чтобы не сидеть

без дела и как-то скоротать время, плетет корзины

из ивовых прутьев. Читает книги, которые берет

в библиотеке, часто пишет Маше.

≪Нет никакого терпения,—писал он ей в конце

февраля,—школу все не открывают. Ты писала, что

в Вятском реальном училище начались занятия,

учатся в фельдшерской школе. Почему же нас так

мучают? Мне теперь на улицу стыдно показаться:

соседи смеются над отцом, думая, что меня просто-

напросто выгнали. Ведь не станешь же каждому

объяснять что и как. Я решил: подожду еще немного,

потом подамся в Вятку искать работу, хватит

болтаться без дела! Тогда и с тобой, может быть,

увидимся. Ты пишешь, что хочешь стать учительницей.

Дело хорошее и очень для тебя подходящее.

Завидую тебе, что ты учишься. А я завтра пойду

в Нартас, узнаю, не слышно ли чего о школе≫.

На другое утро Васли собрался и пошел. По

дороге зашел к деду Ефиму.

В избе застал одну полуслепую старуху.

—Бабушка, Ефим Тихоныч дома?

—Да уж три месяца, как исчез мой старик...— запричитала старуха.—Когда Нартасскую школу

закрыли и троих арестовали, надо, говорит, сходить

в Уржум, сказать начальникам, что напрасно хороших

людей арестовали. Ушел и не вернулся.

—Как же так? —растерянно спросил Васли.— Вы что же, не пытались узнать, что с ним?

—Сноха ходила в волость. Ей там растолковали.

Ваш старик, сказали, ревелсенер, ему место

в тюрьме.—Старуха заплакала: —Видать, помру,

так и не повидаю моего старика...

С тяжелым сердцем вышел Васли из дома деда

Ефима. Лишь на миг потеплело в груди, когда,

взглянув вдоль пустынной улицы, увидел он кусты

и деревца, посаженные им тут прошлой осенью.

Заиндевевшие, припорошенные снегом, они казались

большими белыми курами, сидящими в снежных

сугробах.

Выйдя из Большой Нольи, Васли зашагал в

Нартас. Там он прежде всего побывал у Прокудина.

Прокудин сказал ему, что мельницу думают пустить

только после половодья, мастерские закрыты

—заказов нет, на скотном дворе работников без

Васли хватает, так что он зря пришел.

Васли спросил:

—Когда школу откроете?

—Приказ будет —откроем, а приказа покуда

нет,—ответил Прокудин.

Тишина и запустенье встретили Васли на школьном

дворе. Все дороги и тропинки, ведущие на

школьный двор, замело снегом, замело и дорогу на

мельницу —ни одного следа.

Васли непреодолимо захотелось побывать на

мельнице. По глубокому снегу спустился он к Нолье,

поднялся на крыльцо. Дернул дверь —она была

заперта. Без особой надежды сунул руку за наличник

двери и радостно воскликнул:

—Здесь!

Ключ лежал на месте.

Войдя в пустой промерзший дом, Васли заглянул

в комнату Матвея. Обледеневшее окно, пустые доски

кровати, голый стол, одинокий стул.

Комната Васли была нетронута, как будто хозяин

оставил ее только вчера. Постель аккуратно

застелена, на столе книги и тетради. Лишь окно

такое же заиндевевшее, как и в комнате Матвея. От

дыхания пар ходит клубами.

Васли запер дверь, сунул ключ в условленное

место и пошел к Окси.

Окси очень изменилась за то время, что они

не виделись. Она осунулась, возле губ появились

маленькие, похожие на серпы, морщинки, глаза

ввалились и смотрят устало.

Окси обрадовалась приходу Васли; взяв на руки

малыша, принялась рассказывать:

—Я недавно побывала в Уржуме. Матвей и дед

Ефим сидят в одной камере. Идет следствие. Матвей

говорит, что никаких доказательств против них у

полиции нет, одни голословные обвинения. Как видно,

до суда дело не дойдет.

—Значит, их выпустят? —обрадовался Васли.

Окси вздохнула:

—Должны бы выпустить, да вот только когда?

Жду не дождусь...

—Ксения Петровна,—смущенно проговорил

Васли,—не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Окси встала, положила ребенка в люльку, .качнула

ее несколько раз и, прошептав: ≪Спит≫, снова

села рядом с Васли. Положила руку ему на плечо,

сказала:

—Спасибо тебе, Васли, за заботу, только чем

же ты мне можешь помочь? Конечно, мне тяжело

одной, да только я теперь знаю, что таких одиноких,

обездоленных женщин в нашем краю сотни. Ты бы

поглядел, что творится возле Уржумской тюрьмы!

Сутками дожидаются несчастные бабы, чтобы повидать

мужа или сына. Многие приходят, как я, с

младенцами на руках, а у иной, кроме младенца,

еще за юбку уцепились два-три малыша. И почти

все, кто сидит, попал в тюрьму потому, что поверил

царскому манифесту. Ну, а ты, Васли, как живешь?

—Никак, можно сказать. Вот пришел узнать

насчет школы.

—Узнал?

—Прокудин говорит, что пока нет приказа

ее открывать.

—Что же ты думаешь делать?

—Пойду в Курыксер; может, там на мельницу

устроюсь...

Но, придя в Курыксер, Васли узнал,что местная

мельница стоит на замке: нечего стало молоть.

190

Продрогший до костей, он зашел в трактир,

спросил себе чаю.

За соседним столом сидел приказчик лесопромышленника

Ионова, раскрасневшийся от выпитой

водки.

Он несколько раз пытливо посмотрел на Васли,

поманил к себе.

—Ты откуда, молодец? —спросил он.

—Из Нартаса.

—А тут что делаешь?

—Зашел чаю попить.

—Я не про то. В Курыксере что делаешь?

—Хотел на работу наняться.

—Ясно. Скажи, молодец, ты грамотный?

—Грамотный.

—Что такое дебет-кредит знаешь?

—Слыхал немного.

—Мне нужен помощник счетовода. По рукам?

Васли кивнул.

—Эй, хозяин,—крикнул приказчик,—налей-

ка этому молодцу рюмку водки!

—Я не пью.

—Хм-м... Ну что ж, это, пожалуй, даже хорошо.

А есть хочешь?

—Поесть не откажусь.

—Подать ему жаркого,—распорядился приказчик.

Так Васли стал работать в конторе лесопромышленника

Ионова.

ГлаваXVIII

СНОВА В ШКОЛЕ

Но проработал он там недолго: ближе к весне

школу все-таки открыли. В земской управе смекнули,

что приближается посевная, что пора готовить

семена и инвентарь. Ведь у Нартасской школы

свыше ста десятин земли, более ста голов скота — большое, налаженное хозяйство. Не разорять же его

из-за сумасбродства нескольких молодых горячих

голов!

И вот Нартас снова ожил. В окнах школы

и общежития зажегся свет, из печных труб повалил

дым. Молодые веселые голоса звонко перекликаются

друг с другом, повсюду радостное оживление.

Правда, десятка полтора учеников так и не

вернулись в школу. Их родители, напуганные происшедшими

беспорядками, рассудили, что пусть лучше

сын останется неученым, зато не угодит в тюрьму.

Другие, соблазнившись заработком, не пожелали

оставить какое-либо теплое местечко ради

учебы.

В день, когда должны были возобновиться з а нятия,

в Нартас приехал председатель Уржумской

земской управы Садовень. Он обратился к ученикам

с речью, сказал, что их долг —хорошо учиться

и стремиться к тому, чтобы прошедшие беспорядки

больше никогда не повторились, помянул при том,

конечно, бога и царя.

Когда он закончил свою короткую речь, стоявший

за его спиной Прокудин собирался подать