Моя Чалдонка

Неизвестно, что бы ответила Нина, но в это время в дверь клуба просунулась тоненькая рука с колокольчиком.

— Кончилась перемена! Не слышите, что ли?

Нина бросила газету и побежала к двери.

— Тебя дядя Яша в праздники на обед приглашал! — крикнул вдогонку Володя. — Всех, кто дрова возил… Приходи!

Слышала Нина или нет, трудно сказать.

30

Вот и седьмое ноября тысяча девятьсот сорок первого года. Красные флаги и лозунги на бревенчатых стенах конторы. И на кирпичных стенах мастерских. И на деревянной вышке пожарки. И по всей Приисковой улице, от Тунгирского тракта до старых разрезов. Володя постоял возле школы, около конторы, полюбовался звездой на трубе электростанции и узким проулком выбрался к Урюму. К дяде Яше было еще рано. Сидя на валунах против Тополиного острова, Володя всматривался в здание аммоналки, видневшееся у подножия сопки, глядел на мелкую шугу, скользившую по реке, и все думал, думал…

Эх, до чего же все нескладно получается! Такое важное письмо, такое важное — и пропало. А с тетей Верой он теперь уж никогда не помирится, и она с ним. Вот и с Ниной — как все глупо, какая она несправедливая! А может, она в самом деле что-нибудь узнала? Нет, к Димке надо, к Димке, надо с ним все обговорить. Он настоящий товарищ. Уедет — и останется Володя один, совсем один. А Дима как сказал: «В праздники меня уже не будет». Может, его уже и нет?..

Володя вскочил с валуна и побежал вдоль берега Урюма.

В доме Пуртовых, как и в большинстве домов на прииске, была всего одна просторная комната. Большая русская печь, слева от двери, отделяла от комнаты небольшую кухоньку и запечье — Димин уголок.

В комнате за обеденным столом, прикрытым дырявой клеенкой, сидела Прасковья Тихоновна. Слева и справа от нее пачки бумаг, сколотые булавками; поближе, под рукой, бухгалтерские счеты. Она так была занята выпиской из бумаг и выщелкиванием на счетах, что даже не повернула головы на скрип двери. Диму Володя заметил сразу. Он в своем углу за печкой, стой на коленях перед деревянной скамейкой, делал одновременно два дела: слушал радио и пришивал козырек к своему серо-зеленому картузу.

На скамейке, и на узкой железной кровати, и на фанерном ящике валялись в беспорядке Димины вещи: клетчатая ковбойка, самодельный пистолет, какая-то палка с торчащими гвоздями, раскрытый перочинный ножик, боксерская перчатка (одна-единственная!), жестяные маночки, а рядом измятые тетради и учебники с полуоторванными обложками.

На скамейке одним концом лежала лыжа, рядом — старая консервная банка с мазью и пробка. Пахло резиной, сосновой смолой, воском. Куда это он собирается? На охоту? А зачем все вещи перерыл?

— Наши оставили Харьков, — зашептал Дима, когда Володя подошел и сел на скамейку. — Бои на Волоколамском направлении… на Тульском…

Наушники, скрепленные стальной дужкой, делали Диму похожим на железнодорожного диспетчера. Дима положил картуз на скамью и прижал наушники руками, будто от этого должно было стать слышнее.

— Понимаешь, как от Москвы близко! Нет уж, дудки, хватит ждать!

— Замолчи, толкач деревянный! — не поворачивая головы, сказала Пуртова. — Цифры мне все попутаешь.

— Ожесточенные бои в Крыму… — Дима снял дужку, разъединил наушники. — Слушай, сейчас повторят. Не игрушечки!

Пуртова повернула голову. Роговые очки еще резче подчеркивали худобу ее лица.

— Я думала, гром его расшиби, он сам с собой… А ну, не будоражь меня, выключи!

Радио умолкло.

Дима сделал гримасу и, уткнув лыжу в скамейку, стал штриховать мазью ее темно-коричневую скользящую поверхность. Он растирал мазь, похожую на воск, то пробкой, то ладонью.

«Ишь, как старается, разравнивает, — думал Володя. — Это на дальний путь…»

Прасковья Тихоновна за их спиной ожесточенно перелистывала свои бумажки.

— Ты куда собрался? — шепотом спросил Володя.

Дима, оглянувшись на мать, кивнул на старую отцовскую берданку, висевшую на гвоздике, потом сложил ладони трубочкой, сделал вид, что загудел, и снова взялся за лыжу.

«Уже!»

Сердце у Володи замерло. Будто на охоту, а сам… к поезду. Нет, как же так — один! Как бы задержать. Диму?

— А тебя дядя Яша ждет, — громко сказал Володя. — Велел зайти. Вот… я зашел.

Дима свирепо посмотрел на него.

— Вечно так вот, сатана головастая! — отозвалась Прасковья Тихоновна. — Его люди ждут, а он… Обломаю лыжи твои! А ну, собирайся к Якову Лукьяновичу!

Дима расшвырял вещи, со стуком вынес лыжи в сени, а когда Прасковья Тихоновна велела ему надеть поверх ковбойки отцовский меховой жилет-безрукавку, совсем заартачился. Едва уговорил его Володя.

— Ты что! — сказал Дима, едва они сошли с крыльца. — Сам на попятный и мне мешать! Я бы к вечеру знаешь где был?

— Я не мешать, — торопливо ответил Володя, — я тоже с тобой. Я и не думаю на попятный. Только можешь ты подождать, пока вещи сдадим и отправим? Хоть два дня!

— Вещи! Вещи-то нам самим нужны. Что же, голые на фронт приедем? А потом с вами год не соберешься! То картошку убирали, то по дрова ездили, то клуб строили… Делов-то вон сколько набирается! Сводку слыхал?

И все же Дима шел рядом с Володей, все поглядывая на него сбоку. Если бы другой уговаривал, не согласился бы ни за что. А Володя… Володю он уважает. И причина на то есть. Он вспомнил Володино письмо, Володины магнитные щиты на колесах. И как запечатывал конверт. И как, таясь от Настеньки, опустил письмо в почтовый ящик. Надо было тогда все рассказать Володе, чтобы не тревожился. Все думал: вот-вот убегут, дорогой и расскажет. Хоть бы Алексей Яковлевич ответил — уж сколько времени прошло! Дошло ли до него письмо? А может быть, сейчас все рассказать Володе? Все же лучше рассказать.

— Я тебя почему дяде Яше, — вдруг заговорил Володя, — не потому только, что приглашали. Девчонки придут.

— Вот уж обрадовал! С Нинкой, что ли, тебя мирить?

— Не в этом дело. Прослышали девчонки что-то.

Дима остановился. А, значит, не зря болтала тогда Тамара! Володино письмо сразу было забыто.

— Ты что!

— А то. Все про тайну разговор заводят.

— Кто?

— Кто, кто! Девчонки, говорю!

Дима нахлобучил свой картуз с черным козырьком по самые уши.

— Ну, уж будет метелица тому, кто сболтнул! Ну и будет! Чего же ты стоишь… толкач деревянный? Скорее к дяде Яше!

31

Яков Лукьянович, постукивая деревяшкой, крутился возле плиты. Вокруг пояса он повязал полотенце, рукава белой сорочки были засучены выше локтя. «Повар» приоткрывал крышку широкой, приземистой кастрюли, пробовал, помешивал ложкой и переходил к чугунной сковородке с длинной ручкой; на сковородке что-то клокотало и потрескивало. С трудом склонившись к духовке, старик шебаршил там противнем. «Солдатушки, бравы ребятушки…» — напевал себе под нос дядя Яша.

— Заходите, заходите! Только дверь покрепче прихлопните — пес-то все в дом рвется. Доброй собаке не в дому место. А ну, Вадим, подай с верхней полочки туесок с солью… Не тот, поменьше… Вот, спасибо, теперь проходите.

— Может, вам чем помочь? — спросил Володя.

— Опоздали! Мне уж и дрова мелко нарубили и воды полную кадушку нанесли…

— А, значит, девочки уже здесь!

— Уж такие у вас справные девочки? Ни одной еще нету. Это мне Ерема подмог. И не спрашивал — начал, как медведь, ворочать. Вениамин, что ж гостей не встречаешь? Что-то там расопорились, не слышат!

Увидев Диму и Володю, маленький Отмахов быстро соскочил со скамейки, на которой сидел с Еремой. Скамейка, будто живая, встала свечкой, и Ерема съехал с нее, как с ледяной горки-катушки.

— Кабы знал, там соломы подостлал!

Дядя Яша махнул шумовкой и вновь занялся своим заревом.

Ерема быстро, несмотря на свою грузность, вскочил на ноги; гогоча, потер место ниже спины и охватил со тола какую-то книжку.

— Ага, вот сейчас спросим!

Дима небрежно взял книгу.