Сокровища древнего кургана

Я торопливо убрал улыбку.

— Да так… вспомнил тут одну штуку…

Эвка недоверчиво хмыкнула:

— Что-то часто ты стал в последнее время вспоминать какие-то странные штуки. — Потом добавила, будто подперчив свои слова: — И имей в виду, эти твои улыбочки выглядят на твоем лице не очень умно.

Вот ведь колючка! Но я нисколько не обижаюсь. И вообще мне в последнее время стало весело, легко и свободно, будто с плеч свалился какой-то тяжкий груз, который я тащил целых два месяца. И все потому, что маме стало лучше. Лучше! С каждой неделей, с каждым днем.

Когда я был недавно в больнице, Федор Сергеевич, главврач, сказал: если у мамы дело пойдет и дальше так, то к Октябрьским праздникам, мол, встречай ее дома. Взлохматил мне волосы и добавил свое любимое: «Вот так, дружище!»

Мама в тот раз была оживленной, у нее даже щеки слегка порозовели.

Я глядел на маму, радовался и рассказывал все наши сельские новости без разбора, понимал — ей все интересно. Не забыл, конечно, и про находки в Желтом курганчике, которые, правда, оказались хоть и не шибко богатыми, но очень ценными для науки, как выразился Антон Юльевич, они вроде бы по-новому освещают историю заселения Сибири. Но главное я приберег напоследок. Я знал, что мама очень обрадуется этому известию, однако сказал как можно равнодушнее:

— На тот год к нам пустят воду…

Как я и думал, мама сперва не поверила:

— Фантазируешь?

— Точно! Вадим сказал. У них план: закончить наш участок до зимы, а весной пустить воду.

Мама разволновалась, ойкнула как-то совсем по-девчоночьи, сложив на груди руки:

— Ой, Костенька, да ты совсем не представляешь, какое это для всех нас счастье!

Я представлял: за лето столько наслушался о будущем нашей степи, что даже сам стал видеть свое село зеленым и красивым. А мама радовалась:

— Поливные поля! Да ведь об этом мы всю жизнь мечтаем!.. Как теперь поднимется наш колхоз, какие будут урожаи!.. А я еще подбросил радости:

— А осенью обещают заполнить водой Лешкину выемку. Озеро будет — ахнешь! Председатель сельсовета договорился в лесопитомнике насчет саженцев — будем парк сажать вокруг озера…

Да, мне запомнился тот день: я видел, как ожила, повеселела мама, как волновалась и беспокоилась, что вдруг не поспеет к главным работам в селе.

Когда я прощался с ней, она тихонько шепнула:

— Ко мне приходил отец… Цветов принес… Это ты постарался?

Я ничего не ответил, а мама не стала допытываться, только горько качнула головой.

— Как он изменился… Жалко… Прощения просил… Клялся — пить бросит. К нам обратно просился… Как ты думаешь, Костенька?

Что я мог сказать? Пусть мама сама решает. А я что? Конечно, хорошо бы снова жить вместе…

На днях укатил домой Игорь. За ним приезжал отец на новенькой «Ладе». Успел, значит, купить за лето. Я как раз бежал за хлебом. Вдруг меня окликнул Игорь.

Подошел, проговорил едва слышно:

— Я сейчас уезжаю…

— Ай, ай, какой удар! — воскликнул я, изображая великую скорбь. — Как-нибудь переживу и даже рыдать не буду.

Игорь насупился.

— Брось… Не до этого мне… Я тут у вас наломал дров… Извини, если можешь…

Это было неожиданно, и я растерялся.

— Да чего там!.. Ерунда, это самое… Всякое бывает.

Чуть помявшись, Игорь спросил:

— Слушай, если я на будущий год приеду — примете?

Я пожал плечами.

— Мне что — приезжай. А как другие — не знаю.

Он еще постоял малость, раздумывая о чем-то, потом вздохнул и медленно пошел обратно. Я проводил его взглядом, пока он не скрылся за углом. Мне стало вдруг грустно и жалко Игоря. Нет, не хотел бы я быть на его месте…

Сегодня — первое сентября.

В школьном дворе полно ребят. Носятся, толкаются, хохочут, толпятся вокруг площадки, где строится памятник.

Бородатый скульптор и двое его помощников, такие же бородатые, уже установили на постаменте макет полушария. Памятник, наверное, будет очень красивым — уже сейчас это чувствуется.

Колька Денисов целыми днями вертится тут, то воду принесет, то раствор вымешивает, то кирпичи подносит и арматуру. Даже сегодня, поставив в сторонке свой портфель, он, засучив рукава, помогает скульптору. Тот очень доволен Колькой, поглядывает на него уважительно, что-то тихонько ему говорит.

Девчонки, как обычно, сгрудились вокруг Эвки, все в новенькой форме, в белоснежных фартуках. Буланка за лето отрастила волосы, повязала их на затылке пышным розовым бантом. Без своей знаменитой челки нос у нее, по-моему, стал вполне нормальным и даже красивым.

В школьную калитку торопливо вошел Детеныш. На лице широченная улыбка. Увидел меня, подбежал:

— Слышь, Брыська, сейчас в сельсовете был, видел мемориальные плиты. Тяжелые. Из меди, наверное. Есть там дядя Максим! Так и написано: «Петушков М.Т.» Максим Тимофеевич, значит. Ух, здорово! И памятник будет здоровский, вот увидишь. — И он побежал, полный своей огромной радости.

А мне было немножко грустно: вчера мы прощались с Вадимом…

Он заехал ко мне совсем неожиданно — днем. Был веселый и шумный.

— А ну садись, подлетыш, прокатимся. С ветерком.

Мы долго, как бывало, носились по степи, потом, когда возвращались в село, Вадим остановил мотоцикл у Лешкиной выемки.

Мы стояли и глядели, как бульдозер, словно упрямый рассерженный жук, разбегался, захватывал землю и толкал ее перед собой, покуда хватало сил. Потом оставлял этот свой земляной вал, разбегался и снова катил его вперед, к берегу.

Вадим произнес задумчиво:

— В будущем году в эту пору здесь уже будет плескаться вода, а еще через год-другой по берегам зацветут сады и навсегда сотрется из памяти какая-то сухая, безжизненная Лешкина выемка. — Помолчал малость и закончил как-то совсем буднично: — Вчера мы сдали еще тридцать километров канала…

— Уже? — обрадовался я. — Ну, молодцы. — И тут же осекся: если строители закончили работу, значит, больше им тут делать нечего, значит, они уедут…

— Да, брат, — словно угадал мою мысль Вадим. — Завтра двинем дальше. Теперь наша вахта будет далековато: километров за сорок отсюда. Так что вот, милый подлетыш, попрощаться приехал…

Я расстроился:

— Так сразу?!

Вадим грустно засмеялся.

— Мы народ легкий на подъем, да и дело не ждет — надо спешить.

Я слушал Вадима, смотрел на него, а самому никак не верилось, что расстанусь с ним, с таким веселым и щедрым, насмешливым и добрым, настоящим другом, который всегда и вовремя приходил мне на помощь.

— Да ты уж так не огорчайся, подлетыш, — произнес Вадим и, приобняв меня, крепко притиснул к себе. — Авось еще встретимся.

И умчался, оставив после себя облачко золотистой пыли…

Как я хотел лететь сейчас вместе с Вадимом туда, к сизому далекому горизонту, всегда видеть его белозубую улыбку, разговаривать с ним и мечтать! И работать. Да, работать. Рядом. Плечо к плечу. Вместе пробивать в нашей сухой степи канал.

Где, когда я решил это — стать мелиоратором — не знаю. Может, в тот день, когда впервые увидел стройку? А может быть, меня тронули разговоры Вадима? Или мечты о большой воде деда Ишутина?

Да это и неважно. Главное — решил. Раз и навсегда…

Неожиданно зазвенел звонок. Ну что ж, пора на урок. Не он ли, этот первый звонок, уже зовет меня в дальний и неизвестный путь?

Барнаул, 1981 год