Повесть об Атлантиде и рассказы

Федя осторожно приподнял его тяжелую голову и заглянул в лицо.

— Гога!

Гога открыл глаза и посмотрел на Федю непонимающим, хмельным взглядом.

— Сейчас… — сказал он спокойно и равнодушно. Он шевельнул рукой, как будто хотел поднести ее к голове, и на лице его появилось выражение боли и радости.

— Ты жив? — спросил он.

— Голова очень болит.

— Ты жив, Федька! — повторил Гога. — Помоги мне сесть.

Федя потянул его за кожанку. Гога, опираясь рукой о землю, приподнялся и прислонился спиной к дереву. На лице его выступил пот, и он снова закрыл глаза.

— В кабине, в боковом кармане… аптечка… принеси.

Федя с трудом добрел до машины. Свесившись в кабину, он достал аптечку. Гога открыл ее одной рукой и обмотал Федину голову широким бинтом. Кровь перестала течь.

— Теперь нужно достать брезент, он в багажнике. Помоги мне встать.

Федя присел. Гога обнял его за шею, и они оба, покачиваясь, поднялись на ноги. Голова Феди гудела, но все же он заметил, что каждое движение дается Гоге с большим трудом.

— Почему ты не можешь идти сам? — спросил он.

— У меня внутри что-то неладно. Кажется, ребра…

Они вытащили брезент и расстелили его у подножия той самой ели, о которую ударился Гога.

Так они просидели ночь, а наутро услышали далекий рокот мотора. Он погудел чуть слышно и стих.

— Они могут нас не найти, — сказал Гога. — Мы шли километров на тридцать южнее трассы. А машина врезалась в самую гущу — сверху не видно. Понимаешь, Федор?

— Да.

— Ты можешь идти?

— Сейчас. — Федя поднялся на ноги. Все поплыло, закружилось перед глазами. — У меня будто лопнула голова, — сказал Федя. — Я хочу идти и не могу.

— Это получилось глупо, — сказал Гога, глядя прямо на Федю. — Я не должен был этого делать. Но я пугал их не раз, когда летал один… Они всегда разлетаются. Их нельзя сбить, даже если хочешь. Этот дурак ударился о винт, и полетела лопасть… Я не оправдываюсь, малыш… Когда мы вернемся, мне не будет пощады!

— Я никому не скажу, — ответил Федя. — Ты не думай…

— Спасибо, — медленно проговорил Гога. — Спасибо, Федор. Но я сам себе не дам пощады. А теперь я должен идти. Если я встану, то дойду. Я не бросаю тебя, — понимаешь? Все дело в том, что они могут нас не найти. Отсюда километров двадцать до реки. Но они ищут совсем не там. Помоги мне чуть-чуть.

И снова мальчик опустился на четвереньки, а взрослый навалился на него грузным своим телом. Гога поднялся и встал, покачиваясь, а Федя сел, потому что не мог даже стоять.

— Оставляю две плитки шоколада, это весь бортовой НЗ. — Гога бросил к ногам Феди шоколад, ракетницу и три толстые гильзы с ракетами. — Ракетница заряжена. Если услышишь мотор, стреляй вверх. Шоколад постарайся растянуть на два дня. Завернись в брезент сам, — я не могу наклоняться.

Федя с трудом понимал слова. Все плыло перед глазами от нестерпимой боли в голове, и все, кроме этой боли, было ему безразлично. Когда он поднял голову, то, как сквозь туман, увидел высокую фигуру летчика, которая, странно вздрагивая и покачиваясь, постепенно скрылась за деревьями.

Федя сидел не шевелясь, — малейшее движение причиняло боль. Он не думал ни о себе, ни о Гоге, не думал о том, найдут их или нет, — ему было сейчас все равно.

Рядом — искалеченная «шаврушка» уткнулась крылом в землю. Теперь она принадлежала тайге и как бы стала ее частью. Она была мертва, и мальчик равнодушно смотрел на ее стрекозиный профиль, уже не удивляясь тому, как нелепо выглядит ее поплавок, уткнувшийся в разворошенную муравьиную кучу. Есть ему не хотелось. Муравьи облепили плитки шоколада. Но Федя даже не протянул руки, чтобы спрятать плитки в карман.

К вечеру снова послышался гул мотора. Он приближался, нарастая, и вот уже гремел совсем близко. Федя нащупал рукой ракетницу и выстрелил вверх. Рокот мотора начал удаляться. Превозмогая боль, Федя еще дважды закладывал толстые гильзы в ствол и стрелял вслед уходящему самолету. Но пилот не заметил ракет.

Где-то на западе уходило за горизонт невидимое солнце. Между деревьями поползли голубые ручьи тумана. В глубине леса потрескивали стволы, отдавая тепло короткого дня.

Федя плотнее закутался в брезент, но долго не мог уснуть и почти до утра просидел, прислушиваясь к звукам, доносящимся из темноты. Он не пугался этих звуков, — ему было все равно.

Утром на брезенте выступили капли росы. Федя шевельнулся, и капли, сбивая одна другую, покатились вниз, образовав в складке маленькую лужицу. Федя двумя руками приподнял край брезента, поднес его ко рту и только тогда понял, что ему очень хочется пить.

Это было утро третьего дня.

Вскоре снова донесся шум самолета.

Мальчик слушал приглушенный рокот, и в его затуманенной голове возникла неясная, но назойливая мысль, что оставшаяся ракета — последняя и что он не имеет права просто так выпустить ее в небо. Дальнейшее Федя делал почти машинально. Он поднялся и, нетвердо ступая затекшими ногами, направился к самолету. Забравшись на поплавок, он открыл сливной кран. Толстая струя бензина из чудом уцелевшего бака ударила в землю. Федя слез, отошел метров на пять и, спрятавшись за дерево, выстрелил из ракетницы в бензиновую лужу. Пламя факелом взметнулось вверх.

Над тайгой потянулся дымный след.

Спасательный отряд, высланный к месту пожара, указанному пилотом, обнаружил Федю метрах в пятидесяти от сгоревшего самолета. Когда его спросили о Гоге, он уже не мог говорить и только слабо махнул рукой в сторону реки.

Гогу нашли на другом берегу реки. Он стоял прислонившись к стволу дерева и медленно сползал вниз на подгибающихся ногах. Но он не упал, а выпрямился и снова начал сползать, и снова выпрямился. Он не имел права падать потому, что встать уже бы не смог. Эти двадцать километров он шел почти сутки — от ствола к стволу, в густой, по пояс, траве, спотыкаясь о гнилые лесины. И за все сутки Гога ни разу не лег и даже не сел: он боялся, что не сможет подняться.

Когда его заметили, он, еще не видя людей, отпустил ствол дерева и, наклонившись, почти падая, перешел к следующему.

До поселка ему оставалось километра два.

Их доставили на одном самолете и положили в больницу. У Феди оказалось сотрясение мозга. У Гоги было сломано четыре ребра.

Ночью Гога потребовал врача.

— Что с мальчиком?

— Вам обязательно знать сейчас? — сказал врач. — Для этого вы меня подняли с постели? Вы должны лежать спокойно и не задавать вопросов.

— Я очень прошу вас… — сказал Гога.

— У него сотрясение мозга.

— Что ему может помочь?

— Ничего. Только покой.

— Он будет жить?

— Наверное.

— Он выздоровеет полностью?

— Возможно.

— Позовите пилота… — сказал Гога.

— Какого пилота? Сейчас ночь!

— Любого пилота с рейсовой машины. Они ночуют в гостинице.

— Я еще не сошел с ума! — сказал врач.

— Я вас очень прошу, — повторил Гога.

Он добился своего. Пилот пришел.

— Слушай, друг, — сказал Гога, — ты когда будешь в Красноярске?

— Завтра.

— А обратно?

— Послезавтра.

— Привези профессора. Тебе доктор объяснит, какого нужно.

— Ему не нужен никакой профессор, — сердито сказал врач, — ему нужен только покой.

— Я не хочу вас обидеть, — Гога умоляюще взглянул на врача. — Но мне не приходится выбирать. Я хочу, чтобы он жил.

— Немедленно спать! — крикнул врач, окончательно выйдя из себя. — А вы, товарищ, отправляйтесь домой!

Сентябрь сыпал с неба пригоршни колючей крупы. На берегу, в ожидании первых морозов, уже стояли на катках катера. Навигация заканчивалась. Из-за окна доносились в Федину комнату басы пароходов. Больница стояла на откосе над самой пристанью.