Орнитоптера Ротшильда

— Насчет голиафов-то я, предположим, не забыл. В моей коллекции есть все четыре вида [42], — усмехнулся Рассел.

— А ты не хотел бы открыть еще один-другой вид ГОЛИАФА!

— Да, Генри! Ты искуситель. И ради одних этих жуков я готов ехать с тобой. Но что бы мы делали после Конго?

— Я предложил бы, обогнув Африку, отправиться на Мадагаскар.

— Ты слишком спешишь в таком случае, — возразил Рассел. — Южная Африка — это величайший природный заповедник реликтовой флоры. Ведь там сосредоточено столько нигде более не встречающихся цветковых растений, что ботаники теперь выделяют Южную Африку в особое Капское царство растений! Царство, Генри! Мне уже сдается, что эта часть Африки когда-то была отделена от основного континента. Иногда же мне приходит чудовищная по глупости мысль, что Капская земля — это кусок древней Антарктиды, оторвавшийся от нее быть может еще в Мезозойской эре и со всей своей сохранившейся там флорой причаливший к Африке! Каково? Иначе откуда там взяться такому обилию нигде больше в Африке и вообще в мире не встречающихся эндемиков и реликтов? Ведь Африка не остров, черт побери, а если и остров, то гигантский. В конце концов, тогда все материки — острова в Мировом океане? Так вот почему, кроме повсеместно почти распространенных молочаев-эвфорбий, алоэ, гастерий и гаворций, в Южной Африке есть целые области, растительность которых состоит из «живых камней»? Это литопсы, конофитумы, похожие на разноцветный морской галечник, там растут плейоспилосы — «живой гранит», в самом деле похожий треугольными сочными листьями на камни, и, наконец, растения с глазами! Да, да, Генри! Я сам видел их недавно в Лондонском саду, растения, привезенные из пустыни Намиб и Карру. Эти растения имеют на верхушках прозрачные глазки-«оконца», которыми они смотрят в небо и так пропускают через свои линзы свет вглубь, внутрь себя, а сами скрыты от зноя в песке! Там, по слухам, есть гигантские растения с длинными листьями, стелющимися по песку, а ствол весь скрыт в земле! [43]

Альфред всегда увлекался. Его было трудно остановить, да я и не хотел этого делать. Он был превосходным ботаником, и я даже не знаю, что Он любил больше, животных или растения. Его феноменальная память тотчас схватывала и усваивала новые названия. Он шпарил латынью, как оксфордский профессор, сам не будучи никогда даже студентом колледжа. Его познания были столь глубоки и обстоятельны, что тягаться с ним и узкому специалисту было нелегко, а побеждал он именно своей широкоохватностью, недостававшей его оппонентам. И вот сейчас, не замечая, что я больше размышляю о нем и любуюсь им (таким и только таким мог быть великий естествоиспытатель, ученый и путешественник), он продолжал рассказывать мне о Капской флоре, ее лилейных, орхидных, сложноцветных, о ее жуках-чернотелках, фаунах пресмыкающихся и птиц, фауне бабочек, которая, по его мнению, богатства, однако, не представляла.

— Ладно, — согласился я. — Остановимся на мысе Доброй Надежды, в Кейптауне. И пока ты ездишь вглубь за своими «живыми камнями», я займусь жуками и бабочками и докажу тебе, что в Южной Африке есть что поискать. Не помешало бы нам только враждебное отношение буров. Они не жалуют англичан. И как бы там не было войны. Но дальше-то, друг, мы отправимся, конечно, на Мадагаскар. Всю жизнь я мечтаю побывать там, ибо сдается, нет острова удивительнее. Я столько о нем читал, слышал, смотрел коллекции с Мадагаскара. Они удивительны, как сам остров. Как-то трудно представляется, Фредди, что остров столь гигантский и близкий к Африке, не имеет с ней общей фауны. Ведь на Мадагаскаре нет ни слонов, ни носорогов, ни антилоп, ни обезьян! Общие с Африкой несколько видов галаго. А остальное: лемуры, крупные птицы, черепахи, многие бабочки, жуки, оригинальная растительность, — все мадагаскарское! Не подлежит сомнению, что остров отделился от континента очень давно. Или он изолированно существует, как осколок ушедшей под воду суши?

— Это маловероятно. И все-таки в твоих суждениях, Генри, может быть доля истины. Я согласен. Ведь тут есть порядочно островов.

— А гигантские пальмы на Сейшелах, разве не аргумент? Таких пальм больше нет нигде в мире?! А нелетающие птицы? А гиганты — эпиорнисы, которые по непроверенным данным еще водятся на Мадагаскаре?

— Я хотел бы привезти с Мадагаскара коллекцию тамошних жуков/, — особенно рогачей, — сказал Рассел. — Там встречаются удивительные экземпляры, просто поразительные!

— А я хотел бы привезти с Мадагаскара комету!

— Ты имеешь в виду, конечно, эту диковинную длиннохвостую павлиноглазку?

— Да. По моим сведениям, на Мадагаскаре водится много эндемичных бабочек, и в том числе ураний и сатурний. Но комета превосходит всех своей необычной формой и своей красотой, величиной. Признаться, я до сих пор не могу объяснить, зачем бабочке, да еще ночной, такие чудовищно длинные «хвосты» на крыльях. Рулевые перья? Все павлиноглазки летают стремительно, и такое украшение лишь отягощало бы их полет.

— Я не соглашусь с тобой, Генри, — отрицательно качнул головой Рассел. — В Индии, на Малакке, на Суматре и даже на Целебесе, хотя там собственный подвид, водится прелестная небольшая бабочка Лампроптера Мегес. Так вот ее «хвосты», а она относится все-таки к парусникам, превосходят ее в длину почти в два раза. Еще меньше ее Лампроптера Курия. Но обе летают стремительно, как шмели или мухи. Это драгоценные бабочки, и я стремился иметь их в коллекции, но ловить их было исключительно трудно. К тому же «хвосты» этой бабочки-мухи очень ломкие. Я думаю, что комете ее длиннейшие украшения не помеха для полета. Или, скорее, она ими жертвует, когда ее хватает летучая мышь. Так ящерицы отламывают хвост.

— Боюсь, что здесь не прав ты, Альфред. Хвосты на крыльях этой павлиноглазки скорее какие-нибудь чувствительные органы, как усики у всех сатурний. В общем, я потрясен этой красавицей, и мне надо увидеть ее и добыть самому.

— В моей коллекции дублей есть пара комет, — сказал Рассел, — и раз уж ты их так обожаешь, я дарю их тебе, пока мы доберемся до Мадагаскара.

— Благодарю тебя, друг мой, за щедрость. В следующий раз я таким способом выклянчу у тебя еще что-нибудь!

— Согласен. Какие могут быть счеты меж друзьями. Но не кажется ли тебе, Генри, что твоя любимая комета имеет подобных и не менее красивых, пусть не таких длиннохвостых, родственниц в Южной Америке?

— Ты имеешь в виду павлиноглазок армиду и Семирамиду? Не так ли? Близко к истине. Я хотел сказать: «Да!» Семирамида особенно похожа на комету своими «хвостами». И ярче по окраске. Это прекраснейшая сатурния Южной Америки. Но… Как Ма-да-гас-кар! мог с Америкой соединяться? Скорее, это уж закон конвергенции. В сходных условиях развиваются сходные пусть по виду формы, как акула и дельфин. Но ведь и в Азии, в Индии, например, и в самой Африке водятся хвостатые павлиноглазки. Например, азиатская селена. Пусть ее хвосты менее длинны.

— Селена… Селена… — пробормотал, задумываясь, Рассел. — А все-таки, друг мой, комета ближе всего к американской Семирамиде!

— Но как? Ка-ак! Они могли быть родственны?

— Через Антарктиду, — буркнул он, не смущаясь. — Я уверен, Генри, когда-то Азия, Африка, обе Америки и Антарктида были одним огромным континентальным щитом. Праматериком. Тогда еще не было ни млекопитающих, ни птиц, ни, может быть, даже пресмыкающихся. А насекомые были и благоденствовали. И… И павлиноглазки, их родственные общие предки, уже существовали!

— Я готов тебе поверить, что континенты движутся. Я сам так думаю. Но объяснение родства столь далеких бабочек, согласись, выглядит фантастично.

— Ничего особенного. Африка и Южная Америка были вместе гораздо дольше. И вместе, кстати, с Мадагаскаром! Он отделился первым, за ним разделились Африка и Южная Америка! — торжественно провозгласил Рассел. — Только этим и можно обосновать отсутствие на нем крупных четвероногих, как и в Южной Америке. Они рано обособились, Генри. Пусть мои суждения тебя удивили.