По следам дикого зубра

Окна на обоих этажах большого дома ярко светились. Видно, гости только что прибыли из Армавирской, куда их доставил поезд.

Ночевали мы за рекой, на лугах. Пустили лошадей, разожгли костры, по-походному сварили кулеш с салом, спели немного, потом слушали с того берега стройную, немного печальную казацкую песню: то выступали песельники, специально присланные из Екатеринодара.

Поднялись чем свет, ополоснулись в холодной Лабе, оделись и осмотрели друг друга. По команде построились и въехали на станичную площадь в четком строю, подтянутые, чубастые, молодые, как команда Черномора. Наш урядник остался доволен бравым видом псебайского конвоя.

Поразительно много солдат и казаков расхаживало возле дома, где ночевали гости.

Мы спешились, выстроились против парадного входа. Каждый держал лошадь под уздцы.

Вскоре из дома вышел пожилой генерал, кто-то прошептал: «Это Косякин, начальник Майкопского отдела». Он осмотрелся и пошел прямо к нам.

— Смир-р-на! — зычно и немного испуганно скомандовал урядник.

Мы вытянулись и замерли. Косякин поздоровался, не без удовольствия осмотрел строй и сказал:

— Великий князь будет доволен. А вот в он сам…

На крыльцо вышла группа военных и штатских. Впереди крупно вышагивал очень высокий человек в маленькой фуражке и длиннющем легком плаще. Белое лицо его, чуть опушенное светлой и редкой бородкой и малозаметными усами, выражало какое-то мальчишеское изумление, наивный восторг от всего, что видел перед собой. Когда он сбил фуражку повыше и открыл большой лоб с глубокими залысинами, это выражение еще усилилось. Двигался он до смешного неровно, длинные руки висели сами по себе, ноги шли как будто тоже сами по себе, цепляясь коленями. Впечатление разболтанности всех частей тела начисто лишало фигуру великого князя всякого величия. Лишь глаза смотрели умно и приветливо — знакомые по портретам светло-голубые романовские глаза.

Он остановился в пяти шагах от нашего строя, картинно распахнул плащ.

— Чьи казаки-молодцы, генерал? — тихим голосом спросил через плечо у Косякина.

— Псебайский конвой, ваше императорское высочество! — Генерал отвечал раскатисто, громко, как на рапорте.

— Хороши хлопцы. А воевать они умеют? Охотиться умеют? Или это только парадный конвой?

Никто не знал, что ответить и нужно ли отвечать. Наш урядник покраснел и часто-часто моргал.

Великий князь погладил двумя пальцами нос, выражение лица у него изменилось. Он стоял почти против меня. Теперь это было обиженное, надутое лицо капризного мальчика, которого обманули. Никто не рисковал нарушить напряженную тишину. Вдруг великий князь оживился.

— Вот мы проверим, какие в Псебае воины и охотники. — Глаза его живо оглядели площадь и нащупали цель: на трубе станичного правления красовался кокетливо вырезанный из железа петух; фигурка слегка поворачивалась под ветром. — Кто собьет?.. — И повел тонкой шеей с фланга на фланг.

Урядник обрел наконец дар речи, враз запотевшим лицом повернулся ко мне.

— Андрей Зарецкий! — хрипло, все также испуганно выкрикнул он.

Я автоматически сделал шаг вперед. Косякин, выручая урядника, тихо сказал мне:

— Его высочеству благоугодно знать, как ты стреляешь. Докажи, что казак славен не только на параде.

Мгновенный испуг сковал меня. Вдруг промахнусь? Позор-то какой! Глубоко вздохнув, я посмотрел на мишень. Шагов сто тридцать. И тут вдруг все прошло. Словно и не было вокруг меня никого. Только дразнящий петушок над крышей да за плечом хорошо пристрелянная винтовка, в которой я уверен. Мельком глянул я на князя, и тотчас поднял винтовку, приложился, затаил дыхание. Выстрел. Петух юлой завертелся на оси.

— Попал! — тонко и весело закричал князь. — Прекрасный выстрел, юноша! Что скажете, генерал?

Кто-то подал князю бинокль. Но и без бинокля виделось рваное отверстие в жестяной мишени. Я был очень счастлив. Не посрамил чести станицы.

— Все казаки так стреляют? — Князь ходил вдоль строя.

— Так точно, ваше императорское высочество! — ухватисто рявкнул урядник, засиявший от удачи.

— А вы, Ютнер, жаловались… — Князь повернулся к своей свите: — Вы мне говорили, что в охоте недостает хороших егерей. Смотрите, каждый из этих молодцов… Чем занимаешься? — спросил он меня безо всякого перехода.

— Студент, ваше императорское высочество! — Урядник Павлов опередил меня, разговор с князем доставлял ему несомненное удовольствие.

— Студент? — недоверчиво переспросил князь, и глаза его похолодели. — А почему на тебе казачья форма?

Видно, эти два понятия — студент и казак — он никак не мог совместить. Особенно после девятьсот пятого года, события которого были еще свежи в памяти высокопоставленных офицеров.

— Вольноопределяющийся Лабинского конного полка, стипендиат канцелярии наказного атамана Войска Кубанского! — единым духом выпалил я, глядя прямо в глаза князю.

Похоже, он успокоился.

— Ютнер, — капризно сказал князь тучному черноголовому полковнику из свиты, — это же для вас сущая находка! Образованный лесничий, местный житель, отличный стрелок. Что вам еще нужно?

Ютнер, соглашаясь, наклонил голову и сказал с небольшим акцентом:

— Молодой человек через несколько дней должен слушать лекции в учебном заведении, ваше высочество. Его месте в аудитории, а не в Охоте. Разве потом, когда закончит обучение…

— Все это мы устроим, — легко сказал великий князь. — Запишите его в охотники. А вы, Шильдер, потрудитесь сообщить наше решение в учебное заведение.

Он снова обратился ко мне:

— Ты доволен, казак-студент?

— Так точно! — автоматически ответил я, не успев даже подумать, что означает это предложение.

Князь задавал вопросы таким образом, что ответа на них не требовалось. Мне думается, он и представить себе не мог, чтобы кто-нибудь оспорил его мнение или решился сказать «нет». Я испугался уже позже. Неужели мое «так точно» означает согласие бросить учебу и остаться в Охоте? Или это на время? Спрашивать было некого — князь и свита уже удалились. Они пошли в церковь.

Дальнейшее представлялось мне в розовом тумане. Подходили и поздравляли ребята, какие-то офицеры. А вскорости начались сборы, на улице собралась огромная толпа станичников, князь со свитой вернулись с молебствия. Со двора уже выкатывали экипажи, конвой построился, мы оказались в самом хвосте длинного поезда. Снова вышел князь, теперь уже без плаща. Толпа расступилась. Гости уселись. Кавалькада резво пошла под крики казаков.

Вот и последний участок ровной степи. Голубовато-размытые контуры гор наплывали на нас. Над горами кучились белые, по-летнему тугие облака. Погода выдалась завидная. Гости торопились. Ими уже владело нетерпеливое желание поскорее окунуться в лесную чащу, встретиться со зверем, с приключениями. Это был охотничий азарт, не сравнимый ни с каким другим чувством.

Не могу теперь вспомнить, радовался, тяготился ли я неожиданной переменой, жалел ли, что не успею к сроку, или был доволен, что остаюсь. Одно только знаю: происшедшее не печалило, не угнетало. Удачный выстрел, внимание князя…

Вот и наш изождавшийся Псебай. Толпа с хлебом-солью. Священник впереди, почетные станичники при всех орденах и медалях, а среди них — высокий седоусый штабс-капитан, мой добрый отец.

Через час я сидел дома и обстоятельно рассказывал, что произошло в Лабинске.

Отец торжествовал. Глаза его блестели, он многозначительно переглядывался с мамой, которую в последнее время стал звать не иначе, как полным именем — Софьюшкой Павловной. Она сидела напряженно и не знала, чего ей ждать от неожиданных событий: радоваться или огорчаться. Одно было очевидным: надо собирать сына в горы. Там холодно и бывают всяческие приключения. Она, конечно, уже решила сделать все возможное, чтобы обеспечить мне уют и безопасность в походе.