Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1

Сделать так, чтобы первый день лета стал Международным праздником счастливого, солнечного детства, — долг всех честных, прогрессивных людей на планете. Альберт Лиханов — президент Ассоциации деятелей литературы и искусства для детей и юношества Союза советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, и он многое делает для осуществления этого высочайшего человеческого долга.

Литература не существует сама по себе. Она создается для читателей, во имя читателей. Как же откликаются взрослые и юные друзья книги на произведения Альберта Лиханова? Приведу строки лишь из двух писем, обращенных к писателю, хотя таких писем очень много. Надежда Тимофеевна Коржунова пишет: "Как мать, как учительница хочу сказать большое Вам спасибо!.. Когда придет время и моему сыну читать серьезные книги, я дам ему Ваши книги…" А вот слова из письма членов сводного пионерского отряда города Обнинска: "Мы все очень любим Ваши книги, в значительной степени учимся по ним жить. Вы будите в людях чувство собственного достоинства, жажду справедливости, учите уважать людей, помогаете развенчивать ложные кумиры. Этим Ваши книги так безмерно дороги и безмерно нужны".

Дороги и нужны… Вот почему Альберт Анатольевич Лиханов удостоен званий лауреата Государственной премии РСФСР имени Н. К. Крупской и премии Ленинского комсомола, Международной премии социалистических стран имени М. Горького.

В. Г. Белинский утверждал, что книги, обращенные к молодым, "пишутся для воспитания", а что "воспитание — великое дело: им решается участь человека".

Столь прекрасную миссию и выполняют произведения Альберта Лиханова одного из тех писателей, которым наша литература для детей и молодежи обязана своими главными художественными завоеваниями, признанием читателей и международным авторитетом.

Анатолий АЛЕКСИН

Звезды в сентябре

У мальчика было странное имя — Лека. Он всей душой ненавидел его, потому что оно казалось ему девчачьим — вроде Лельки. И еще он ненавидел свои брезентовые сапоги, которые были на три размера больше. Мать купила их в городе на какой-то «толкучке», — что это, Лека не знал. Никакой другой обуви для второклассника Леки она не могла найти во всем городе и вот купила эти зеленые сапоги, которые складывались в гармошку и походили на две зеленые гусеницы. Лекины тонкие ноги хлябали в голенищах, как пест в ступе, портянки сбивались вниз, и Лека вечно ходил со стертыми ногами. А что такое ноги для мальчишки — кто не знает?

Вот и сегодня. Так и не догнал он Сашку Рыжего. Рыжий — это кличка такая, а вообще-то фамилия у него Соловьев.

Все это приключилось после второго урока, на перемене. Сашка был ответственным за флажки и сам всегда передвигал их. Где флажок — там наши. Мария Андреевна сказала Сашке, что сегодня флажок надо передвинуть чуть правее. Она сказала это, закуталась в свою пуховую шаль и ушла из класса.

Ребята притихли, и в тишине Сашка передвинул флажок в сторону голубой жилки на географической карте. Это была Волга. Мария Андреевна говорила, что Волга — великая русская река и мы не отдадим ее немцам. А сегодня сама же сказала, что флажок надо передвинуть туда, прямо к голубой ниточке. Это значит, немцы сильнее наших.

Жирная черная муха билась в стекло и жужжала, как самолет. Лека помнил, как жужжат самолеты, а потом что-то свистит, и, когда свистит, надо обязательно падать, где ты стоишь, и закрывать голову руками. Мама всегда говорила, что надо падать, и они, заслышав жужжание, все выпрыгивали из вагона и, пробежав несколько шагов, обязательно слышали свист. И тогда они падали, и Лека падал вместе со всеми и закрывал голову руками, а потом ему будто кто-то затыкал уши и что-то гремело сзади, или спереди, или сбоку и кто-то страшно кричал. Лека все хотел посмотреть, кто это так кричит, но мама хватала его на руки и прижимала лицо к своей телогрейке, к своей грязной телогрейке, потому что они лежали на земле или даже в грязи. А потом мама бежала к вагону, прятала Леку в угол и не давала ему смотреть по сторонам, закрывая собой дверь и улицу, где кто-то кричал все так же страшно, а потом все-таки успокаивался.

Жирная муха крутила крыльями, как пропеллером, а Сашка Рыжий переставлял флажок к синей Волге, куда показала Мария Андреевна.

— Эх, — сказал вдруг Сашка, — был бы я генерал!

— Ну? — спросила его Нюська из Лекиной деревни. — Ну, был бы ты генерал?

— Да я бы как дал! Тр-р-р! — Сашка показал, как бы стал он стрелять из автомата. — И все бы немцы — брысь! Обратнось к Гитлеру!

— "Обратнось"! — передразнила Нюська. — Тож мне, генерал выискался!

— А что! — закричал Рыжий Сашка, и веснушки со всего его носа вдруг собрались на самый кончик. — А что! — повторил он. — У меня имя такое!

— Какое? — спросил Лека и покраснел. Он сразу заругал сам себя, что не промолчал и спросил. Пусть бы кто другой спрашивал. Та же Нюська.

— А вот какое! — шумел Сашка. — Александр! Александр Суворов слыхал? Александр Невский — слыхал? Кино еще есть, видал?

— Эх ты, — сказал Лека, — так-то я тоже!

— Что — тоже?

— Да то. У меня имя полностью Валерий. А про Чкалова ты слыхал?

Санька начал идиотски хохотать и кричать, что Чкалов хоть и законный, конечно, но только один летчик, а Суворов и Невский — полководцы и что полководцы — это сила, а один летчик ничего не сделает. В общем, Лека ему сказал прямо:

Рыжий пес яичко снес,

Старой бабушке отнес!

У глазастого Саньки глаза еще больше стали. И веснушки еще больше порыжели. Не успел Лека опомниться, как Санька дал ему в нос и тут же побежал за дверь. Лека кинулся, да сапоги помешали. Захлопали голенища на тонких ногах, будто петух крыльями замахал. И в дверях воткнулся Лека головой в живот Марии Андреевне. Опять записала в тетрадке замечание. Тетрадка у Леки была из газеты сшитая; так выбрала Мария Андреевна, написала на белых полях, чтоб виднее было, чтоб мать не пропустила.

Шурш, шурш… Шуршит Лека брезентовыми сапогами по осенним листьям. Нарочно ноги волочит, чтобы легче идти было. А еще, чтоб листьев побольше перевернуть. Бредет неторопко, домой не к спеху. Бредет не по дороге, как все люди ходят, а по придорожной сухой траве — там листьев больше.

Шуршит Лека по листьям, смотрит под ноги, а в глазах рябит. Вспомнил Лека, как отец купил ему игрушку — трубочку такую. Крутишь трубочку, смотришь на свет в глазок, а в трубочке цветы. И каких только красок там нет: и красные, и голубые, и желтые, и зеленые, и рябиновые!.. Вот и тут, в канаве, как в той игрушке. Шевельнешь ногой, и листья — красные, желтые, коричневые, даже черные есть.

Идет Лека, а в руке у него сам собой берется откуда-то букет. Чудной, из листьев. И солнце в нем играет, шуршит, будто лучами листья перебирает. Нюська увидит, скажет свое — баско! А мама прижмет опять Леку к своей телогрейке и ничего не скажет. Промолчит. Листья в банку поставит.

Дрын стоял рядом, прислоненный к воротам, и Лека удивился: значит, есть кто-то дома. Он повернул ржавое кольцо, тихо звякнула железная планка, и Лека пошел в ограду по деревянной доске, обсиженной курами.

У печи, давно не беленной и обшарпанной, на широкой лавке сидел дед Антон и задумчиво глядел на иконы.

Лека удивился: ни разу, пока они жили у деда, тот не зажигал лампадку под иконами да никогда, почитай, и не глядел на них, а тут уставился как неживой. Лека притих, думая, что дед станет молиться, но тот молчал, не шевелился и по-прежнему смотрел в угол на мертвые лики, почерневшие от старости и пыли.