Городской мальчик

У той маленькой незнакомки за дверью зала, которая сидела на ступеньках, глядела в сторону и мирно жевала бутерброд, были такие же волосы, как у миссис Горкин, и потому, наверное, при виде ее у Герберта екнуло сердце. Однако более внимательный взгляд убедил его, что и без этого сходства девочка может претендовать на освободившееся место. В голубом крахмальном платье с плиссированной юбкой, в новых, сверкающих лаком туфельках, в красной курточке с серым меховым воротником, в чистейших руках и коленках и в аккуратно уложенных завитках – во всем угадывался ангел, не пискля. Едва он об этом подумал, как незнакомка вдруг обернулась и перехватила взгляд наблюдателя. Ее большие карие глаза удивленно округлились, и Для Герберта вопрос о претендентках отпал. Она была избрана.

Теперь от Герби требовалось сделать вид, что девочки не существует. Он выглянул в окно и притворился, будто бы внизу, на площадке у девочек, творится нечто небывалое и захватывающее, – что, он еще не придумал, однако хлопнул себя по щеке, покачал головой и как крикнет: «Ух ты! Ничего себе! Во дала!» (К этому времени на воображаемой картине проступили очертания учительницы, бросившейся с крыши и лежащей в крови, с расколотой головой.) Он опрометью бросился по боковому проходу к другим окнам, потом – назад и выбежал за кожаную дверь, разыграв изумление при виде девочки на лестнице. Девочка усердно читала учебник географии, держа его вверх ногами: она досмотрела до самого конца немое представление, а как только увидела, что Герберт бежит к двери, впопыхах схватилась за книжку.

Изобразив на лице удивление такой силы, будто наткнулся на единорога, Герберт обрел хладнокровие и спросил строго:

– Что ты здесь делаешь?

– Кто это интересуется?

– Я – вот кто.

– А ты кто такой?

– Я – это я, – показал Герберт на желтую повязку с тремя звездочками.

– Хм! Помойная команда. – Девочка повернулась к нему спиной, достала из новенькой блестящей жестяной коробки для завтрака яблоко и с напускным равнодушием начала есть, – брови вздернуты, взгляд устремлен навстречу улыбающемуся дню.

– Тебе, наверно, захотелось спуститься со мной в кабинет мистера Гаусса, – процедил Герби.

Мистер Джулиус Гаусс – это был директор, грузный господин с круглой головой. Он появлялся перед детьми лишь на общешкольных собраниях, где заунывно читал псалмы и произносил нескончаемые речи, которые никто не понимал, но в которых вроде бы восхвалялись Джордж Вашингтон, Америка и позорные правила поведения, подходящие разве что маменькиным сынкам. По действию, производимому на детей, директор занимал второе место после страшных сказок, и все учителя это чувство подогревали, а некоторые, пожалуй, разделяли.

– И перестань есть, – добавил Герби, – когда разговариваешь со школьным старостой.

Златовласка опешила и отложила яблоко, но все-таки решила не поддаваться.

– Ты не имеешь права заставлять меня спускаться туда, – заявила она. (Они всегда говорили «спускаться к директору», возможно, по сходству директорского кабинета с преисподней.)

– Я? Не имею права? Так знай, что командир отряда Коммунальных Услуг каждый четверг – сегодня как раз четверг – должен являться к мистеру Гауссу с отчетом. И всякий, кому я прикажу пойти со мной, обязан подчиниться. Попробуй не пойди… нет, попробовать можешь. Только второй раз пробовать не захочется, а так давай, пробуй…

Все сказанное, за исключением должности Герберта, было чистым враньем. Просто он не выучился еще отличать игру своего неуемного воображения от куда более скучной действительности, и если говорил что-нибудь, то свято верил в свои слова.

– Все равно, – сказала девочка, – даже если ты и заставишь меня спуститься туда, ничего он мне не сделает, потому что я летом поеду в его лагерь.

– В лагерь? – Герби допустил промах – выдал свою растерянность. Девочка ехидно хмыкнула:

– Да, умник, в лагерь. А я думала, ты все на свете знаешь. Лагерь «Маниту» в Беркшире. Попробуй только привести к директору того, кто отдыхает с ним летом. Возьмет и выгонит тебя из твоей несчастной Помойной команды.

– Не выгонит.

– А вот и выгонит.

– Не выгонит, – выпалил Герби, – потому что я сам еду в его несчастный лагерь.

Новая выдумка блестела, как фальшивая монета, и это увидела даже маленькая доверчивая девочка.

– Врешь, – не задумываясь, сказала она.

– Сама врешь, – довольно нелепо ответил Герберт, проявив зато врожденный талант спорщика.

– Спорим на десять центов, я поеду в его лагерь, – предложила девочка, угодив в ловушку и переходя к обороне.

– Спорим на доллар, я поеду, – бросил вызов Герберт.

– Спорим на десять долларов, не поедешь.

– Спорим на тысячу долларов, ты не поедешь.

– Спорим на миллион.

– Спорим на миллиард.

Девочка, не в силах сообразить, какой порядок исчислений следует дальше, спросила с презрением:

– А где ты возьмешь миллиард долларов?

– Там же, где ты – миллион.

– Я, если захочу, могу взять миллион у папы, – заявила Златовласка; она чувствовала свою правоту, и ее злило, что приходится все время обороняться. – Мой папа самый знаменитый юрист в Бронксе.

– Подумаешь, а у моего папы самый большой завод льда в Америке. – (Тот управлял маленьким заводиком в Бронксе.)

– Мой папа богаче твоего.

– Моему папе – что твоего папу купить, что эскимо на палочке – без разницы.

– Неправда!

– Да у него на заводе работает юрист, в десять раз знаменитей твоего папы. – Герберт наспех перебрал в памяти разговоры родителей. – У него работает Луис Гласе.

Девочка издала маленький вопль торжества.

– Ха-ха, умник! – воскликнула она, вскакивая на ноги и пританцовывая. – Луис Гласе и есть мой папа.

После такого сокрушительного удара у Герби не хватило выдумки для контрудара. Он вымучил только вялое:

– А вот и нет.

– А вот и да! – сверкнула глазами девочка. – На, если ты такой умный, посмотри фамилию на моих тетрадках: Люсиль Гласе.

Герберт соблаговолил удостоить взглядом протянутую тетрадь, на которой крупным детским почерком было написано: «Люсиль Марджори Гласе, 6 «В-3».

– Так бы и сказала, – смилостивился он. – Раз уж Луис Гласе твой отец, можешь оставаться здесь. Значит ты в шестом «В-3»? А я в седьмом «В-1». Первый в классе.

– Я третья в классе, – сказала Люсиль, на этот раз с тем почтением, какого заслуживает старший по возрасту, школьный староста и к тому же отличник.

После такой завязки в отношениях наступило молчание; мальчик и девочка вспомнили вдруг, что они совсем одни на узкой лестничной площадке. Через затворенные окна до них слабо долетали веселые голоса девочек, игравших во дворе. Герби и Люсиль смущенно обернулись и некоторое время наблюдали за проворной беготней маленьких фигурок внизу.

– А ты здесь что делала-то? – спросил наконец мальчик, чувствуя, что язык плохо слушается его.

– Я в Полицейском отряде для девочек, – ответила Люсиль Гласе, – и дежурю на этой лестнице после большой перемены.

Девочка вытащила из кармана красную повязку и стала прилаживать на руку. Одной справиться было трудно, и Герби галантно пришел ей на помощь, за что был вознагражден застенчивой улыбкой. Все это время Герби мучило сомнение, – нет ли какого подвоха в том, что Люсиль, которая приходится дочерью юристу его отца, то есть, считай, его, Герберта, родственница, оказалась таким солнечным существом. Сестра и кузины были безнадежно скучными, и вообще, всех родственниц он причислял к низшему разряду девочек. Сияние вокруг Люсиль дрогнуло и померкло. Но вот они снова приумолкли, глядя во двор; Герби не мог выдавить ни слова, но вдруг волшебный свет сделался ярче и засиял с прежней силой, и он понял, что иным чарам и узы родства не помеха.

– Ну ладно, мне пора обход делать, – буркнул Герберт. – Пока.

– До свидания, – сказала девочка и сморщила вздернутый носик и упругие розовые щечки в приветливой улыбке. Герби уже вошел с лестничной площадки в коридор, когда она крикнула вдогонку: – А ты правда едешь летом в лагерь «Маниту»?