Везучий Борька

— Знаю.

— Ладно тебе, Михей. Попугал и будет, — улыбнулся Пушинкин.

— Я что? Я ничего. Умываю руки и отхожу в сторону, — тоже с улыбкой ответил Михеев.

И вот этот Сашка подошёл к гире. Ухватил двумя руками за чугунное ухо, оторвал её от земли и… как начал. Как начал её одной рукой выжимать. Мы только жимы считаем.

Михеев улыбаться перестал. Толкает в бок Костю Пушинкина.

— Ты… Пух-Перо… Чего это Шустрик выкомаривает?

— Гирю жмёт.

— Какую гирю?!

— Не волнуйся, Михей, чугунную. Просто Шустрик такой попался…

— Ну-у, малёк…

А этот Сашка жмёт и жмёт. Уже двадцать два жима сделал.

— Ай да Шустрик! — кричат ребята.

— Молодец, Сашка!

— Вот вам и малёк!

— Михеев! — кричит Вадик. — Можно, я потом??!

— Сиди-сиди. Хватит нам Шустрика. Да и некогда мне с вами возиться, серьёзные рекорды ждут…

А Сашка всё жмёт и жмёт.

— Стоп, Шустрик! — говорит Михеев. — Хватит! Надорвёшься, потом отвечай за тебя — инвалида гиревого спорта. Хватит, кому говорю?? Пух-Перо, забери у него снаряд.

Костя отобрал у Сашки гирю, засунул в сумку.

— А я бы ещё мог, — сказал Сашка.

— Вижу, что дома тренируешься, — сказал Михеев. — Наверно, по ночам с телевизором в руках приседаешь. Только знай, маленькая инфузория, телевизор не сделает из тебя Человека с большой буквы. Нужны пудовые гири.

— А у меня гантели.

— Гантели — мелочь. Пшено! А пока записываю тебя к себе в ученики. Ученик Михеева — это звучит громко. Не так ли, Пух-Перо?

— Так, так…

— Ладно, пошутили и хватит, — сказал Михеев. — Попрошу соблюдать тишину. Кто помнит мой прошлый мировой рекорд?

— Двести!

— Двести жимов!

— Правильно. Сегодня я чувствую себя в отличной форме. Подарю-ка человечеству новый рекорд, — Михеев задумался. — Двести пятьдесят! — говорит.

— Ого!

— Вот это да!

— Ай да Михеев!

— Да что он, очумел? — спросил кто-то тихим голосом. — Хоть бы двести десять, а то сразу двести пятьдесят.

— Ну ты?! — зашикали на тихоню со всех сторон. — Не видел, так помалкивай!

А Михеев выпятил грудь колесом. Растопырил руки. Пальцами потрясывает. Кругами ходит. Отфукивается.

— Тихо, ребята.

— Михеев с мыслями собирается.

— Сосредоточивается, — зашептались вокруг.

Смотрел я на Михеева, как он сосредоточивается, и думал:

«Ну в каком ещё дворе есть такой чемпион? Таким гордиться надо, а мы его проучить хотели. Ведь на двести пятьдесят жимов пойдёт человек! Считать — и то устанешь. Это же какую силищу надо иметь… Наверно, потому он и подзатыльники раздаёт, что некуда ему девать эту силищу. Прямо жалко его. Ладно уж… Потерпим. Щёлкай своей чемпионской рукой. Только не так больно. А ещё лучше, наверно, не попадаться тебе, если у тебя руки не заняты гирями…»

А Михеев всё ходит кругами. Всё сосредоточивается.

— Так, — говорит. — Почти готов. Пух-Перо, доставай снаряд. Не забудь пыль обтереть. Лишние граммы нам поднимать ни к чему.

— Гиря обтёрта, — отвечает Пушинкин. — Снаряд к бою готов.

— Хорошо. Благодарю, — отфукнулся Михеев. — К бою так к бою.

Посмотрел он на гирю, как на вражескую мину. Потом ка-ак бросится на неё.

— Иэа-ах! — гаркнул.

И поднял её над головой. И застыл.

— Ра-аз! — начали считать ребята.

— Михеев, уже почти раз!

А Михеев стоит и держит гирю. Красиво держит. На вытянутой руке. Только лицо розовое-розовое. Как после горячего душа.

Михеев согнул руку и с трудом её вытянул.

— Два!

— Два, Михеев!

— А что он так тяжело?.. — спросил кто-то.

— Погоди. Сейчас у него рука разработается, только успевай жимы считать. У него манера такая.

— Три!

— Четыре!..

— Восемь!..

— Десять!

— Давай, давай! Двести сорок жимов осталось, Михеев!

А Михеев вдруг застыл. Стоит. Красный как варёный рак.

Отфукивается с диким шумом. И гиря у него над головой так и пляшет.

Наконец отфукался. Успокоился немного.

— Пух-Перо, — говорит сдавленным голосом. — Ты какую мне гирю подсунул?

— Твою личную. Которая для показательных выступлений…

— Врёшь! — гаркнул Михеев. — Ты мне чугунную подсунул!

И пудовая гиря шлёпнулась к ногам Михеева.

Что тут было!.. Шуму-то, шуму! Целый скандал получился.

И до чего же алюминиевая гиря оказалась похожей на чугунную. И тоже чёрной краской покрашена. С виду не отличишь. Зато лёгкая, как спичечный коробок без спичек.

С тех пор двери парадных, как увидят Михеева, не дрожат от страха, а трясутся. Потому что из-за каждой двери Михееву кричат:

— Эй ты, Человек с большой буквы!

И тогда Михеев «летит быстрее лани». И врывается в парадное, как артиллерийский снаряд сверхбольшого калибра. Только мы не боимся. Потому что такой снаряд издалека слышно. Потому что зачем же попадаться Михееву, когда у него руки не заняты гирями…

Ноль внимания, фунт презрения

Если меня просто так послать за чем-нибудь, я, может, и не пойду. Не интересно так. А если скажут: «А ну, Вовка, отправляйся на боевое задание», — совсем другое дело.

Вот раз послал меня папа на такое задание. В «Союзпечать» за газетой «Футбол — Хоккей». Отличная газета! Про футболистов и хоккеистов. Чтобы они, когда выходят на поле, не лоботрясничали, а играли. И не на «хиленькую ничью», а на «звонкую победу». Папа так любит говорить. Так что я эту газету тоже люблю. Ну вот. Постоял я в очереди, купил газету, выхожу из «Союзпечати». Смотрю: у дверей мальчишка ревёт. Отвернулся к стене, ковыряет её пальцем. Только слёзы по лицу катятся. Прямо чудеса. Такой мальчишка, вполне большой и — разнюнился. Я бы, может, пошёл бы своей дорогой, если бы не эти слёзы. Уж больно крупные.

Подхожу.

— Ты чего?

Молчит.

— Деньги потерял?

Молчит, только носом хлюпает.

— Может, ключи потерял, домой не попасть?

Опять молчит, отворачивается.

— Ты, наверно, сестрёнку потерял. Понимаю. Они, маленькие, только и смотрят, куда бы им подеваться. А потом получай дома за них нагоняй…

Тут он взглянул на меня сердито. Даже со злостью.

— Ты чего прицепился?! Чего пристал со своими сестрёнками?!

— Да я не со своими. Думал, у тебя есть…

— Заладил тут: «Потерял, потерял…» Сам-то растеряха!

И верно. Газета у меня под мышкой была, да как-то незаметно на землю упала. Поднял я её.

— Не хочешь разговаривать, не надо. А за газету — спасибо. Она, правда, немного в лужу упала. Но ничего, высушим на батарее.

Смотрит он на меня. Хлопает своими взмокшими глазами.

— Спасибо? За что?.. — спрашивает.

— За газету, за что! Не заметил бы, так и ушёл бы. Вот и вышло бы, что не выполнил боевое задание.

— Задания какие-то придумал, да ещё боевые…

Вижу: человек стал спокойнее. И вообще, весь как-то прояснился.

— Послушай, — говорит он, — а как твоя фамилия?

— Зачем тебе?

— Так… надо…

— Богданов моя фамилия. Зовут Вовка.

— Да-а… — вздыхает. — Хорошая у тебя фамилия, Вовка. Почти Суворов.

— Какой Суворов?

— Тоже мне, Суворова не знает. Полководца Суворова.

— А-а! Полководца. Знаю, как же.

— Суворов — это да. Это — фамилия!

— Ещё бы, — говорю.

В это время мимо нас мальчишки бегут. Трое. Бегут и орут во всё горло:

— Эй, Тюля!

— Тюля, Тюля-загогуля!

— Тюля — мятая кастрюля! — И хохочут.

Рёва мой сорвался с места и помчался за ними. Только кулаки посвистывают в воздухе.

Напрасно помчался, не догнал.

Возвращается. Хмурый такой.