Семьдесят неизвестных

— Так Маруся же управляется! — Судя по всему, тракторист не очень обрадовался.

— Семян много расходуете, заправщики жалуются. А ведь сам, кажется, знаешь, как нынче с ними трудно. Со станции прямо на поле. Возить не успевают.

— Понятно! — Тракторист рывком повернулся к Юре. Глаза у него острые, цепкие. — К шести быть у конторы. Поедем со сменой на стан…

…В машине народ собрался, в основном, пожилой, степенный. Помоложе — Юрин тракторист (его Петром звать) да ещё двое-трое. Тем бы позубоскалить. И, конечно, первым делом по поводу удочек: Юра взял их с собой, чтобы утром, после смены, не заходя домой, — сразу на озеро.

— Ты как, пацан, прямо с сеялки?

— Ха-ха-ха!

— Да он привык по ночам удить.

— Ха-ха-ха!

Пусть смеются…

Среди едущих одна женщина. Полная, краснолицая, в мужской меховой шапке. Агроном отделения — она бывает на каждой пересменке.

А где же Маруся? Уже, наверное, там — с первой машиной уехала. Интересно, какая она? В дневной смене есть женщины, но больше пожилые. Одна только девушка. Весёлая, песни всё время поёт. Даже на пересменке. Заливает сошники маслом, а сама:

Юра тронул за плечо своего тракториста; он сидел рядом, у борта:

— А она молодая?

— Кто?

— Да Маруся.

Тракторист посмотрел на него ошалело и вдруг захохотал:

— Ха-ха-ха!.. «Она молодая»!.. Ой, не могу!

— Что смешного? — Юра обиделся. — Я её не знаю, вот и спросил.

— Так ведь она не баба. Мужик. — Тракторист вытер рукавом выступившие слезы. — Ну, пацан, уморил.

Юра покраснел до ушей. Надо же так влипнуть!

— Фамилия у него Марусич. Вот все Марусей и кличут. Городской он, к нам сюда только на сев.

Полевой стан, как всегда во время пересменки, наполнен шумом и грохотом. Один за другим с лязгом подъезжают тракторы, волоча за собой сцепы сеялок и поднимая тучи пыли. Оставляют сеялки на краю поля, а сами выстраиваются в линию возле вагончика. Усталые трактористы с чёрными, запылёнными лицами, все похожие друг на друга, передают смену только что прибывшим.

Вот и Маруся. Мужчина не старый, но обрюзгший, с животом. Модный, с козырьком, берет, а под ним густые, свалявшиеся, как войлок, волосы. Зерно застрянет — прорастёт. Всю пыль с полей собрал.

Тракторист отвёл Марусю в сторону, толкует о чём-то, бросая на Юру быстрые взгляды. Наверное, говорит: навязали практиканта на нашу голову. А Маруся урчит недовольно. Он вообще не говорит, а урчит, словно голосовые связки у него не в горле, как у всех людей, а в животе. Сразу и не разберёшь, что сказал.

Техуход провели вместе. Залили жидким маслом сошники, колёса заправили солидолом. Это для Юры уже привычное дело; он управился даже раньше Маруси. Тому не очень-то сподручно наклоняться — животик мешает.

Подъехал трактор.

— Готовы? — высунулся из кабины Пётр. — Цепляй сеялки!

Трактор взревел, выплюнул облачко чёрного дыма и сильно дёрнул сеялку. Юра едва устоял на ногах, схватился руками за крышку.

Громоздкий агрегат, скрежеща, подскакивая на неровностях почвы, вышел в степь.

Начиналась ночная смена.

Огромное солнце висит на краю неба, зажигая всю землю своим красным неярким пламенем. Горит берёзовая рощица неподалёку от степного озера; горит, словно расплавленное, и само озеро. Горит трактор, горят сеялки; горят, как будто светятся изнутри, лица сеяльщиков. Даже на землю, чёрную, сырую, жирную степную землю, ложится багровый отсвет.

Красиво! И страшновато немного. Как будто это и не наша, а какая-то совсем другая, чужая земля.

Ну конечно, не наша! Незнакомая планета, только что открытая. А они — космонавты с ракеты, прилетевшей сюда. А это не трактор, не сеялки — исследовательский агрегат. Или нет! Это и трактор, и сеялки. Идёт сев на вновь открытой планете — надо установить, пригодна ли она для заселения людьми. И им, лучшим из лучший, предоставили честь первым засевать земными злаками эту чёрно-багровую почву.

Солнце уже нырнуло за горизонт, только тёмно-красный краешек виднеется. Где-то оно сейчас встаёт — и там кончается ночная смена. А здесь впереди ещё целая ночь.

Ветер напомнил о себе — рванул раз, другой. Пыль ударила в глаза. Плохо! Обычно ветер стихает после захода солнца. А сегодня, похоже, готовится бушевать всю ночь.

Стало темно. Тракторист зажёг фары. Хорошо ещё, что у него задняя есть. Хоть что-то видать.

Кончился гон. Трактор развернул сеялки и остановился. Пётр выпрыгнул из кабины, пошёл, проваливаясь по щиколотку в рыхлой земле, к сеяльщикам.

— Как, ребята?

— Порядок! — бодро ответил Юра.

— Что стал? — У Маруси рот набит зерном — оно не протравленное, можно жевать.

— Семена везут со станции. Заправимся — и дальше.

Вдалеке, по невидимой дороге, плыли, протыкая тьму, два тоненьких лучика света.

Автомашина подъехала, развернулась задним бортом, натужно визжа. Заправщицы, укутанные платками по самые глаза, плицами быстро набросали полные ящики семян.

— Это кому? Воронам? — Пётр подобрал с земли щепотку просыпанных зёрен. — Разбазариваете народное добро. А как не хватит — на сеяльщиков сваливаете…

Ночь захлестнула последние отблески заката. Теперь уже совсем ничего не видно, только трактор впереди. И звёзды на совершенно чёрном небе. Юра запрокинул голову. Кажется, они совсем близко. Метров двести — триста.

Холодно как! Ветер пронизывает насквозь. Налетает, как разбойник.

Юра спрыгнул с подножки и побежал по пашне. Трудно, ноги утопают. Зато побегаешь минут пять — с полчаса на сеялке можно терпеть.

Вот с соседней сеялки и Маруся спрыгнул. Тоже доняло, несмотря на жир.

А трактор прибавил ходу. Ну, теперь ему не догнать. Придётся ждать здесь, пока агрегат не вернётся.

А на сеялке у него там всё в порядке?

Юра перебрался на соседнюю сеялку, проверил зерно в ящике, сошники. Хотел обратно к себе, да задел за что-то ногой, чуть не упал.

Что там у него? Нагнулся, пошарил руками.

Ружьё! Охотничье ружьё! Даже место специальное для него устроено. Планочки прибиты, вроде как ящик. И гвоздь для ремня.

Проверил — заряжено. А дуло смотрит как раз в сторону Юриной сеялки. Нет уж, спасибо! Тряска такая, зацепит спусковым крючком за какой-нибудь болт или гвоздь. Или Маруся заденет ногой в темноте, как он сейчас, — и пальнёт дробью.

Юра снял ружьё с гвоздя, повернул дулом в другую сторону. Не получилось. Приклад не влезает, отверстие в планке маленькое — только для дула.

Тогда надо разрядить и положить, как лежало. Да, так спокойней, а то будешь всё время думать.

Юра переломил ствол — дело знакомое: отец брал его с малых лет на охоту. И ружьё такое же — одностволка системы Казанского. Вытащил дробовой патрон, сунул себе в карман. Марусе он ничего не скажет — разорётся ещё на всю степь. Утром, на пересменке, улучит момент и вгонит патрон обратно — всего-то дел!

Трактор снизил скорость. Разворачивается… Юра вернулся к себе на сеялку. А мысли всё вертятся вокруг ружья. Зачем Марусе ружьё? Охотничий сезон закрыт, дичь бить запрещается.

Впереди, в лучах фар, — человек. Руку поднял. Он, Маруся.

Трактор остановился.

— Перекур! — крикнул Пётр. — Давай сюда, пацан!

Они собрались возле трактора, присели на корточки с подветренной стороны. Здесь хорошо, от мотора несёт теплом.

Пётр распечатал пачку папирос.

— Ого, ленинградский «Беломор»! — Маруся торопливо проглотил ещё не разжёванное зерно, протянул к пачке короткие толстые пальцы. — Их даже в городе не всегда достанешь. В прошлом году ехать сюда на уборку — одни «гвоздики» в магазинах. Нынче тоже.

— Брось ты! Скажи — жадничаешь. — Пётр то ли шутил, то ли говорил всерьёз — не поймёшь.

Маруся был здесь на уборочной? Юра почему-то сразу вспомнил про лебедей.