Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]

Но Сережа не обратил внимания на эти слова. Встречные огни наплывали, отражаясь в блестящих глазах парня.

— Ох, и машина эта, Борис Григорьевич! Корабль! Утром дядя Костя нагрузил дрова — десять кубиков, а она везет шутя, только мотором шипит. А тормоз на ней — на все четыре колеса, и каждая-то гаечка обихожена.

— Ишь ты, — удивился Примак. — И ты серьезно думаешь, что я доверю тебе такую машину? А где у тебя, на минуточку, права?

Сережа счастливо рассмеялся. Он отнял руку от руля, зубами стащил с нее варежку и достал из кармана коленкоровую книжечку.

— Вот они, вот! Теория — «отлично», вождение — «отлично», правила… «прилично»! Уже неделя законного стажа. И дядя Костя в один день со мной сдавал.

Мне — третий класс, а он как пошел на доске теорию иксами доказывать, ему с ходу — первый, — Сережа лихо затормозил возле парадной управления. — Я буду за ней, как за живой, ходить, Борис Григорьевич!..

Но Примак уже скрылся в подъезде, напевая: «Ай, люди, люди…»

В два часа ночи Горшков проснулся: Сережа тряс его за плечо. Горело электричество, привычно тикали ходики.

— Иди. Примак требует.

Пока Горшков наматывал портянку, спросонок не сразу попадая в сапог, Сережа хмуро говорил:

— Полночи просидел в управлении. Вышел сердитый. «Поезжай, — говорит, — быстрей, Крылов». Сроду по фамилии не величал.

И опять в кабинете Примака горела настольная лампа, и лейтенант, кутаясь в шинель, ходил из угла в угол, дымя цигаркой и припадая на одну ногу.

— Как машина? — спросил он, едва Горшков появился в дверях.

— Закончена и обкатана, товарищ лейтенант. И шофер есть — Сережа. На эмке вас пока будет возить Алмазов: с понедельника я его машину ставлю в средний ремонт.

Примак вздохнул, нахохлился.

— На Шадринском комбинате совсем плохи дела. Несколько грузовиков вышло из строя… Придется отдать им Сережу с новой машиной. — Он помолчал. — Из управления звонили начальнику Окружных мастерских — что толку? Разве Коновалов даст грузовики? «У вас, — говорит, — засиделся мой механик…» Одним словом, твоя командировка здесь окончена. Тебе приказано тоже ехать на Шадринский комбинат. Выручать…

Примак грустно поднял брови-треугольники и уставился в потолок; его темные, чуть навыкате глаза стали вдруг какими-то далекими.

— Одесса… После войны мы бы с тобой организовали там отличную контору Южавтотрансторгпромсбыт. Фирма. А? — Он виновато улыбнулся. — Это я придумал как-то ночью, Сильно болела нога.

Горшков подошел к нему. Взял его мягкую тяжелую руку и крепко пожал.

Примак пожевал губами. Отвернулся и ворчливо сказал:

— Ехать надо немедленно. Там тоже фронт,

По Сибирскому тракту идет грузовая машина; борта ее поскрипывают, лязгают крючья и подрессорники. Машину ведет крутолобый вихрастый паренек; он неотрывно смотрит вперед — это его первый самостоятельный рейс на тяжелой машине. Рядом сидит темноволосый худощавый человек, у его ног лежит вещевой мешок.

Дымок автомобиля смешивается с бегущей следом поземкой, отступают и меркнут путевые огни. Машина идет на восток. Быть может, там, в бескрайных казахских землях, тоскующих по умелой руке мастерового человека, встретим мы наших героев.

ПОЛЬКА — ТРОЙКА

Первая весна

Ливень хлестко молотил по фургону полуторатонки, по крыше кабины, свет фар упирался в стену дождя. Чтобы не сбиться с дороги, приходилось напряженно всматриваться в ползущую навстречу муть. Одинокую фигурку с поднятой рукой увидели, должно быть, одновременно и шофер и агент, потому что первый машинально сбросил газ, а второй сердито закричал:

— Не останавливай! Засядем!..

Так оно и вышло: машина накренилась, грузно осев в колею, мотор дернулся и заглох.

Шофер смущенно сдвинул фуражку на глаза:

— Не оставлять же человека в степи, Василь Семёныч.

— Не оставлять, не оставлять! Вот теперь сами останемся. А у меня фургон промтоваров. Мало ли народу шляется…

— Ладно, — перебил шофер, — здесь не глубоко. Толкайте вдвоем машину. Выберемся.

Агент поднял воротник тужурки, набрал, как ныряльщик перед прыжком, в грудь воздуха и выпрыгнул под дождь; сапоги чавкнули и увязли по щиколотку.

— Давай помогай. Из-за тебя ведь… — ворчливо сказал он невзрачной фигурке в лыжных штанах с вещевым мешком за плечами.

Это была девушка. Она отвела с лица мокрые волосы и послушно уперлась обеими руками в борт грузовика.

Шофер на малом газу качнул машину раз, другой и, окатив фонтаном грязи агента и девушку, выехал на твердое место.

Агент выругался, отряхнулся всем телом, как пес после купанья, и поспешно забрался в тесную кабину.

— Давай уж, садись сюда. — Он похлопал себя по коленке.

Девушка нерешительно топталась под дождем.

— Да ты что! — рассердился он. — Я ж тебе в батьки гожусь.

— Я лучше так… — Девушка взялась за бортовой крюк и встала на подножку.

— Так нельзя, — сказал шофер. — Оборвешься, под скат угодишь. Отвечай за тебя.

Девушка обежала машину и забралась между задним бортом и фургоном. Там она и притулилась, обхватив руками колени.

Шофер пожал плечами, снял с себя кожанку и бросил ей.

— Покройся.

Когда машина, урча и буксуя, опять поползла в мокрую мглу, он одобрительно хмыкнул:

— Стеснительная.

— Видали таких, — отозвался агент. Потом заерзал на сиденье. — Вот сломает замок, возьмет штуку полотна и смоется. Будет тогда — стеснительная.

— Эх, Василь Семеныч, — не отрывая глаз от дороги, сказал шофер, — и в каждом-то видишь жулика. Не скучно так жить?

— А мешок? Ты видал у нее мешок за плечами? Наверно, бежит с целины.

Шофер промолчал. Он смотрел на дорогу.

Стекло заливали мутные потоки воды, и щетки едва успевали разбрасывать ее по сторонам. Фары светили всего на несколько метров, а дальше были тьма, и ветер, и дождь, и казалось, не будет конца этой нудной ночной езде.

— Хоть бы Круглый брод миновать, там уж полпути до совхоза, — нарушил молчание агент.

Шофер скосил взгляд на спидометр.

— Пора бы… — Он не договорил и резко тормознул.

На дороге стоял трактор с пустым прицепом. В стороне, на воткнутых в землю кольях, был растянут брезент, под ним теснились вокруг костра темные фигуры.

Шофер приоткрыл дверцу кабины.

— Чего дорогу загородили! Брода испугались, граждане пассажиры?

— Был брод, — ответил чей-то осипший грлос. — А теперь поди сунься, в Иртыш унесет.,

Агент чертыхнулся. Вместе с шофером, шлепая по грязи, они обошли трактор. Вздувшаяся речушка неслась, как водопад, низкие волны ударяли в прибрежные кусты.

— Свету придется ждать. Айда к нам! — предложил тот же голос.

Потрескивал и едко чадил костер, видно, тракторист разжёг его, не жалея солярки. Люди тянулись к огню. Над брезентом гудел напористый ветер, от земли пахло промозглой сыростью. Каждому, наверно, мечталось о настоящей крыше над головой, о теплой постели.

— Житуха, чтоб ей… — вздохнул кто-то.

— А в совхозе — палатки. Под ногами — грязь, — в тон отозвался сидящий близко к огню сутулый человек. Он пнул сапогом валежник, и костер, затрещав, осветил его давно не бритые щеки. — А в газетах чего только не пишут. Я даже стишки читал. «Новый дом» называются. Позты… Помокли бы тут с нами.

— А ты расскажи нам те стишки. Смотришь, время скоротаем.

— Не мастер я запоминать. — Небритый еще поворошил костер, пригляделся к шоферу и доверительно подмигнул: — А нет ли у тебя, механик, в кабине чего посущественнее, душу погреть?

Шофер отрицательно мотнул головой. Захлопали края брезента. Дождь дробью прошелся по нему, как по коже барабана. Потом наступило за-, тишье, и в нем, словно отставленный этим налетевшим порывом ветра, зазвучал голос: