Девочка в бурном море. Часть 2. Домой!

А Антошка и ее мама ничего об этом не ведали.

У себя в каюте Антошка старалась приспособиться к качке, поладить с морем, напрягала усилия, чтобы найти точку опоры, с которой бы ее не сдвинула эта непреодолимая сила.

— Хорошее, милое море, успокойся, — заискивающе шептала она.

Мистер Пикквик, распустив лапы, обессилел; его, как тряпку, таскало от переборки к переборке; он чуть повизгивал, словно хотел сказать: «Я чуть жив, чуть жив…»

Дверь в каюту распахнулась, Елизавета Карповна приподняла голову и увидела мистера Чарльза. Но в каком виде! Грязный, всклокоченный, измученный.

— Что случилось, доктор?

— Миссис, способны ли вы подняться? Мне нужна ваша помощь.

Елизавета Карповна пыталась приподняться, сесть на койке. Доктор помог ей.

— Матросу раздробило ногу, необходима срочная операция, я один не справлюсь.

— Операция при такой качке?

— Другого выхода, к сожалению, нет. Ждать нельзя.

— А впрочем, что я говорю, конечно, пойду, — встряхнула головой Елизавета Карповна.

Антошка словно очнулась от тяжелого сна. Делать операцию, когда невозможно устоять на ногах, когда в голове все смешалось и наступило какое-то оцепенение, тупость… А впрочем…

Она снова впала в забытье: ее сейчас ничто не пугало, не огорчало, не радовало.

Кто-то окликнул ее. Она вяло открыла глаза и увидела Улафа. Он держал в руках бутерброд и черный кофе в стакане. Бутерброд показался страшилищем — так велико было отвращение к еде.

— Ну хорошо, — примирительно сказал Улаф, — даже матросы два дня не едят. У меня пища в камбузе киснет. Но черный кофе ты должна выпить — он подбодрит.

Антошка протянула руку, но сил не было — рука упала. Улаф поднял ей голову, приложил стакан к губам и, балансируя, заставил сделать два-три глотка.

— Ты не знаешь, что сейчас было… — сказал он. — В трюме сорвался танк, и его нужно было посадить снова на цепь.

— Неужели на тебя не действует качка? — удивилась Антошка. «Сорвался танк» — это не доходило до ее сознания.

— Еще как действует! Но когда объявили аварийную тревогу, у всех морскую болезнь как рукой сняло.

Только сейчас Антошка заметила, какой измученный у Улафа вид.

— Вставай и давай учиться ходить, — предложил Улаф. — Вот так. Качка килевая, и это не так страшно. Поставь ногу, а другую держи наготове; теперь перенеси центр тяжести на левую. Медленнее, медленнее. Старайся ходить и не лежи. Шире ставь ноги в стороны, не вперед. Возьми на руки Пикквика: бедняга совсем измучился.

Улаф поднял щенка, и тот прижался к нему и стал скулить: он жаловался на море, на качку и просил не спускать его с рук.

Антошка пыталась ходить, и ей стало лучше, а может быть, и качка стала меньше.

СТРАШНО…

Утром солнце взошло на безоблачном небе, затянутое дымкой, бледное, словно и его измотал шторм. Океан постепенно успокаивался; был морозный тихий день.

Антошка с мамой вышли на верхнюю палубу, и обе ахнули. До самого горизонта растянулся караван судов. Но корабли совсем не были похожи на те, что вышли из порта. Сейчас по морю плыли сказочные хрустальные дворцы, сверкая на солнце бело-голубыми огоньками. Мачты и тросы обросли ледяной бахромой сосулек, все палубные надстройки покрылись ледяным панцирем.

— Во что превратились корабли, ужас! — сказал боцман, кивнув на море.

— Очень красиво! — восхищенно воскликнула Антошка.

— О мисс, — покачал головой боцман, — моряку такая красота не по сердцу. Вы подумайте, сколько тонн льда висит на такелаже, приросло к палубам. Это коварная красота: кораблям опасно идти. Вы поглядите, как глубоко они сидят в воде.

Антошка поняла, что опять проштрафилась.

Боцман раздавал матросам ломы и топоры. Матросы расходились по палубе и начинали срубать лед. Застучали топоры. Сверкающие брызги летели вокруг; сбитые с надстроек огромные глыбы льда рушились на палубу, сползали за борт.

Антошка попросила дать и ей топорик. Она чувствовала себя в чем-то виноватой.

Толстый слой наледи застыл на палубе голубыми волнами. Антошка отчаянно колотила по льду, но стальное лезвие топорика оставляло только белые зазубринки, из-под него сыпалась снежная пыль. Антошка с завистью смотрела на матросов, которые легко и быстро расправлялись с ледяными наростами и заставляли зеленоватые глыбы тяжело плюхаться в воду.

К Антошке подошел старший помощник капитана мистер Эдгард.

— Так моя жена рубит бифштекс на кухонном столе, — сказал он. — Дайте-ка топор, я вам покажу.

Эдгард ударил легонько обушком раз, другой, и прочный лед на выступе надстройки лопнул, как дно толстой бутылки. Эдгард ловко вклинил острие топора в трещину, и лед распался на куски. Елизавета Карповна тоже работала топором. Антошка попробовала, но не так-то легко было справиться с наледью, казавшейся чугунной, и пришлось не один десяток раз стукнуть, чтобы разбить ледяную толщу.

Стало жарко. Антошке даже показалось, что солнце греет по-летнему и что оно растопит лед. Она скинула шубу и, как все матросы, в одном свитере работала топориком. Елизавета Карповна взглянула на дочь, но ничего не сказала и сама сняла шубу. Звонкий перестук топоров и ломиков, ухающие в море глыбы веселили сердце.

От морской болезни не осталось и следа. Яркое солнце, прозрачное, бесцветное небо и, что там ни говорил боцман, сказочные хрустальные корабли в море создавали праздничное настроение.

Вечером впервые после шторма собрались к ужину в кают-компании. Антошка чувствовала себя равноправным членом за этим столом. Она хорошо поработала и проголодалась. Сегодня подали суп, дымящийся, распространявший вкусный запах мяса, перца, лаврового листа. Все дружно и весело ели. Пикквику тоже налили полную мисочку мясного супа. От жадности у него даже вздрагивал хвостик, мордочкой толкал он миску и возил ее по всей кают-компании.

Только капитан был молчалив и чем-то озабочен. Он быстро съел суп, жаркое и ушел на свой мостик. Помощники его обменивались между собою какими-то междометиями, посматривали на часы, словно чего-то или кого-то ждали. Доктор Чарльз был, как обычно, весел и беспечен.

— Миссис Элизабет прекрасный хирург, — сказал он. — Она отлично ассистировала мне: наш кочегар останется с ногой.

Антошка с гордостью посмотрела на маму.

— Раньше я не поверила бы, что в такую качку возможно делать операцию, — откликнулась Елизавета Карповна.

— Опыт — лучший учитель, — засмеялся доктор.

Улаф собрал тарелки со стола и подал чай.

— Я предлагаю сыграть партию в бридж, — предложил мистер Чарльз. — Не разделите ли, миссис, компанию с нами?

— Я не умею играть в карты, — призналась Елизавета Карповна.

— О, мы вам покажем. Играть очень прост выигрывать сложно.

— А мисс будет развлекать нас веселой музыкой, — сказал мистер Джофри, извлекая из рундука патефон.

На крышке патефона была изображена симпатичная собачка, которая приставила ухо к трубе граммофона. «Хиз мастерс войс» («Голос его хозяина») назывался патефон.

За стол уселись доктор, штурман Джофри, третий помощник Рудольф и Елизавета Карповна.

Антошка завела патефон, поставила пластинку, и патефон ожил. Марлен Дитрих низким и чуть хрипловатым голосом пела о мальчике Джонни.

Мистер Чарльз тасовал карты и объяснял Елизавете Карповне, чтобы она не жалела козырей, когда подберется хорошая партия. Руки доктора мелькали над столом, сдавая карты.

«Джонни, Джонни», — звала Марлен.

В кают-компании крепкий горячий чай распространял аромат, на белой скатерти яркими пятнами возникали короли, дамы. Антошка мастерила для Пикквика из пакли новый мячик. Было по-домашнему светло и уютно.