Пропало лето. Спасите утопающего.

В тот же день А. Подушкин выкладывал на стол редактора местной газеты фотографии подвига Андрея Василькова.

Усталый немолодой уже человек с любопытством разглядывал фотографии. А фотографии были и верно уникальны. На одной из них была ещё видна погружающаяся под воду плоскодонка с Андреем и Гулькой, на другой — Гулька, хватающий Андрея за волосы, и, наконец, на третьей — Андрей, делающий Гульке искусственное дыхание.

Редактор встал.

— Как зовут твоего парня?

— Андрей Васильков, — отрапортовал Подушкин.

— Хорошо зовут. Как он вообще-то? Годится?

— Вообще-то годится.

— Учится как?

— Хорошо учится.

— Это хорошо. Да, и ещё… Будешь писать, особо остановись на том факте… — Редактор улыбнулся и подмигнул Подушкину, — что это первый случай за два года существования нашего моря, когда человек хотел было утонуть, а ему не дали. А кто не дал? Друг-товарищ, этот самый… как его?

— Андрей.

— Вот видишь, Андрей. А он дружит с этим… «утопленником»?

— Дружит.

— Вот видишь, дружит. Ну что ж, пиши. Молодец, Подушкин. Есть у тебя эта самая… журналистская хватка. Далеко пойдёшь. Пиши. Будем поднимать этого… твоего героя, тем более водный праздник на носу, два года нашему морю, и всё такое…

И, задумчиво почесав правую бровь, спросил:

— Сколько строк просишь?

Подушкин от изумления уронил портфель. Его, Подушкина, как заправского журналиста, спрашивали, сколько он, он сам, просит строк.

И мальчик понял, что пришёл его час. И он может, нет, должен воспользоваться случаем и запросить как можно больше.

— Полсотни дадите? — бросил он нарочито небрежно и нагнулся, чтобы поднять портфель и скрыть от редактора свою счастливую улыбку.

Редактор, щурясь, посмотрел на Подушкина и укоризненно покачал головой.

— Недооцениваешь материал, Подушкин, — вздохнул он, прикрыл глаза и, взвесив в уме какие-то ему одному понятные обстоятельства, спросил: — Триста строк потянешь?

Подушкин зарделся и почувствовал себя сантиметров на двадцать выше ростом.

— Потяну, товарищ редактор, — сказал он невесть откуда взявшимся басом.

Андрей ещё не подозревал, как далеко зайдёт его слава, зато Гулька уже пользовался реальными плодами самоотверженного соучастия в «подвиге» своего друга.

Компания Макара снизошла к Гульке, он был не только принят, как свой, но на первых порах ребята окружили его особенным вниманием. Было решено научить Гульку плавать. На берегу сидели Шурка и Андрей. Они, смеясь, наблюдали за тем, как Гулька, поддерживаемый Макаром, Яшкой и Даваем, шлёпает руками и ногами по воде.

— А ну, давай! — командовал Давай, и ребята разом отпускали Гульку, который тут же погружался в воду с головой.

Ребята смеялись, а из воды появлялась сконфуженная Гулькина физиономия, и он, отфыркиваясь, смущённо лепетал:

— Нет, братцы, ничего не выйдет. Меня дедушка учил, бабушка учила…

— У бабушки не вышло, у нас выйдет, — смеялся Яшка.

И Гулька снова опускался на дно. Смеялись ребята. Макар вытаскивал захлёбывающегося Гульку, а тот повторял всё то же:

— Меня ещё дедушка учил…

Андрей поглядывал на смеющуюся Шурку, и его так и подмывало доверить ей тайну своего подвига. Именно Шурке, а не кому-нибудь другому. Мнением Шурки он дорожил, и мы не исключаем мысль, что Шурка была именно тем человеком или, во всяком случае, одним из тех, ради кого ему всегда хотелось совершить что-нибудь выдающееся. Впрочем, чужая душа — потёмки, и скорее всего, хотя Шурка и играла известную роль в поступке Андрея, но причины его, конечно, были более сложными и значительными.

Операцию по «спасению» Гульки Андрей безусловно провёл из самых высоких соображений, как это ни покажется кому-нибудь странным. Впрочем, нельзя, конечно, исключить и такие низменные, а может быть, и не такие уж низменные побуждения, как желание славы, тщеславие или, лучше сказать, — честолюбие.

Но так или иначе, во всём этом, неясном самому Андрею сложном переплетении причин безусловно занимала какое-то существенное место и эта чёрненькая, живая девчонка, не расстающаяся со своим верным Транзистором.

Сейчас Андрею очень хотелось поговорить с Шуркой о своём «подвиге», но, глядя на потешающуюся над Гулькой девчонку, он никак не мог придумать, с чего начать. Признаться ей во всём? Но ещё неизвестно, как она воспримет это признание. Хорошо бы рассказать, как ему вдруг стало страшно, что Гулька и вправду тонет, как он и впрямь чуть не потащил его на дно. Да и потом, в конце концов, без него Гулька, пожалуй, и впрямь утонул. Андрей окончательно запутался в своих мыслях и решил, что лучше об этом ничего не говорить. Правду нельзя сказать, а врать Шурке он не мог. Да, как ни странно, врать Андрей не умел, не любил, а уж Шурке врать и вовсе было невозможно.

И оттого, что сказать ему было нечего, он достал из кармана шариковую ручку, подаренную кем-то из туристов, и протянул её Шурке.

— Возьми.

— Ещё одну? — удивилась Шурка.

— Тут четыре цвета — красный, синий, чёрный и зелёный… — объяснил Андрей.

— А у тебя какая? — спросила Шурка.

— У меня своя, старая, — ответил Андрей.

— Всё раздарил? — удивилась Шурка.

— Раздарил, — кивнул Андрей.

Шурка одобрительно улыбнулась.

В это время Транзистор с лаем бросился навстречу выехавшему на пляж грузовичку, на борту которого было написано: «Читайте газеты». Какие именно газеты следует читать, сказано не было. Просто — читайте газеты, и всё. Эта машина принадлежала редакции местной газеты, и в городе все её знали. Из кабины выскочил Подушкин и, размахивая портфелем, направился к Андрею.

— Васильков, поедешь со мной! — начальственно заявил Подушкин. — Мы решили тебя поднимать.

— Как это — поднимать? — заинтересовалась Шурка, но Подушкин даже не взглянул на неё, не удостоил ответом.

— Где твой «утопленник»? Бери его, и поехали. Быстрей, быстрей, — скомандовал он.

Гульку извлекли из воды и, не дав ему как следует обтереться, стали натягивать на него одежду. Ничего не понимающий Гулька пытался выяснить, что происходит у Андрея, но и тот ничего толком объяснить не мог.

— Скорей, скорей, — торопил их Подушкин.

Растерянного, мокрого Гульку затолкали в кузов, Подушкин посадил рядом с Гулькой Андрея, а сам сел с шофёром и скомандовал:

— Поехали!

Когда машина, слегка побуксовав, выбралась на дорогу и скрылась из глаз, Шурка задумчиво сказала:

— Поднимать будут.

— Куда поднимать? — не понял Давай.

— «Куда, куда»! — усмехнулся Яшка. — Прославлять их будут, возвеличивать!

— Вот какое дело, — сказал Макар, по-видимому не придавший значения приезду машины. — В одном месте покупают лягушек для опытов. Я знаю, где их много. Ну как, пойдём?

— Девай, — согласился Давай.

— Пошли, — сказала Шурка.

Яшка запел песенку и под аккомпанемент весело гавкающего Транзистора ребята двинулись с пляжа.

…Итак, машина славы завертелась, а Андрею не оставалось ничего иного, как поспевать за её стремительным бегом.

В тот момент, когда Подушкин привёз в редакцию Андрея и Гульку, в небольшом зале шла встреча с читателями, так называемый редакционный вторник. На эстраде выступал жонглёр. Под весёлую цирковую музыку он подбрасывал вверх большие остро отточенные ножи, и пока Гулька с замиранием сердца следил за сверкающими в воздухе ножами, Подушкин наставлял Андрея:

— Начнёшь так. «Было знойное летнее утро…»

Андрей хихикнул.

— Слушай меня, — рассердился Подушкин. — Я знаю, что надо говорить.

Один за другим, завершая номер, ножи вонзались в пол.

Подушкин подтолкнул Андрея, и Андрей появился на эстраде. Его встретили одобрительным шумом. Андрей чувствовал себя неловко, он опустил голову, уставившись на дырки, оставшиеся в полу от ножей жонглёра.