Клинок Уреньги

— Куда вы нас ведете? — неслось над лесом.

Движение застопорилось. Белоказаки словно ждали этого. Кинулись на кричащих, и в воздухе засвистели со страшной силой нагайки. Избитые в кровь, передние вступили на тропу, ведущую в бор — к могильным шахтам.

— Расстреляю, сукины сыновья! — кричал есаул, направляя коня в самую середину арестованных.

У Ичина перебитая рука повисла, как плеть. У Марины весь платок и платье покрылись кровью.

С каждым шагом лес становился все гуще и гуще. На гладких стволах сосен кора стала темней, на вершинах их зеленели тяжелые шапки, заслоняя солнце. Стало прохладней. Между сосен кое-где мелькали кривые березы. Правей тропы лес уходил в горы, а левая сторона скатывалась к Миассу, петлявшему совсем рядом.

Марина споткнулась и чуть не упала. Посмотрела под ноги и увидела мраморную жилу, пересекающую тропу.

«Сколько в земле богатства, а люди умирают с голоду, так и не поев ни разу в жизни досыта», — превозмогая боль, подумала она про себя.

Откуда-то из передних рядов донеслись слова пароля, известного еще со времени восстания Косолапова в Каслях. Пароль, призывавший к нападению и единству.

Арестованные явно поняли, что их ведут на гибель к шахтам. Оставался один путь: хоть без оружия, но бороться...

В тот день по дороге от озера Кысы-Куль с сенокоса ехал житель Тургояка Лузин. Патрульный белоказак остановил его на дороге и потребовал, чтобы Лузин скорей поворачивал назад и не оглядывался. Мужик сразу почуял что-то недоброе и, не помня себя, стеганул лошаденку и круто поворотил назад. В воздухе стоял страшный рев, и от страха у него затряслась голова. И хоть любопытно было поглядеть, что делается за спиной, мужик крепился и понужал коня, что было сил. Только на своротке скосил глаза и тут увидел такое, что волосы поднялись у него на голове. Казаки со всех сторон напали на рабочих и начали рубить их шашками, топтать конями...

Два казака гнались за Исмагиловым, но он убегал все дальше и дальше. Вот он уже скрылся за высокой травой, но три выстрела грянули разом. Исмагилов упал мертвым на самом берегу реки.

Другие арестованные тоже пытались сопротивляться, хватали конвойных и стаскивали их с коней. Казаки рубили тянувшиеся к ним руки, как траву. Зверствам не было конца.

На пятой версте от Тургояка, в стороне от дороги, стоял заброшенный барак. В первую мировую войну здесь шли разработки хромистого железа. Хозяину не понравился чем-то рудник, и его закрыли. Рабочие разбрелись кто куда. Лишь сторож Димитрий Лашенов оставался в бараке. Чтобы не умереть с голоду, он плел корзины. Менял их на хлеб и картошку в селе.

И вот, вернувшись из Тургояка в тот день, он вдруг услыхал крики. Выглянув в окошко, ужаснулся. Белоказаки завязывали уцелевшим рабочим глаза, тащили к шахтам и сталкивали в шурфы. Потом на живых бросали изуродованные трупы, обрубки ног, рук, окровавленные головы.

Красногвардейцы, проклиная палачей, смело принимали смерть. Некоторые, обнявшись, прыгали в бездну сами, не дожидаясь, когда им снесут голову. Последней погибла Марина Логутенко. Кинув проклятье палачам, она бросилась в шурф... И было самому старшему из погибших двадцать шесть лет.

А когда от белобандитов и пыли на уральских горах не осталось — первая клеть опустилась в шахту. Но не руду она подняла, а останки девяноста шести.

Громовыми раскатами залпов из винтовок, заглушая плач и стоны родственников, возвещали люди о каждом погибшем, поднятом из подземелья. Это было началом бессмертия тех, кто отдал свою жизнь за Советскую власть.

Бережно были перенесены останки героев в Карабаш и при стечении тысяч людей похоронены на площади Павших бойцов.

Давно отшумели грозовые годы. На месте гибели героев поставлен обелиск. Шумит по-прежнему бор да добрые ветры поют свои песни.

Дорога, по которой когда-то вели рабочих, стала другой. Голубой лентой вьется она ныне, и машины бегут по ней на запад и восток. Но куда бы ни спешили люди, всегда остановятся, свернут в бор и молча постоят.

Вот поэтому даже в самый лютый мороз пламенеют у обелиска цветы. А по весне, когда только сойдет снег со всего леса, словно сбегаются к его подножию скромные уральские подснежники.

И еще люди говорят, что после гибели красногвардейцев несколько лет подряд вокруг шахт росло множество плакун-травы. И была она чуть скрасна, оттого что каждая травинка кровью отливала.