История Кольки Богатырева

На реке тихо. Только зашипит вода в котелке, переплеснувшись через край, да заржут вдруг кони. Иногда они, храпя и фыркая, на своих трех ногах тяжело прыгают из ночи к костру и подолгу стоят рядом, смотрят на огонь большими глазами.

Желтые и голубые языки пламени бегут по сухим веткам жимолости, оставляют за собой красный след. Пошевелишь костер, и вверх роем поднимаются маленькие веселые искры.

Хорошо лежать у костра на спине и смотреть в небо. Видно, как взлетают искры, взлетают высоко-высоко и скрываются в темноте. Можно подумать, что это они, искры, вверху превращаются в звезды.

Мальчишки на всей земле разжигают много костров. И русские, и чешские мальчишки, и индийские. И Джим Олден, наверное, тоже любит жечь костры. И искры от десятков костров летят в небо, становятся звездами и светят оттуда всем — и мальчишкам и взрослым. Но принадлежат они, конечно, только мальчишкам. У каждого мальчишки есть своя звезда — большая или маленькая…

Вчера мальчишки лежали у костра и смотрели вверх.

— Слушайте, пацаны, — сказал вдруг Писаренок, — я вам что-то расскажу…

Он помолчал немножко, наверное, потому, что никто ничего ему не ответил, потом заговорил:

— Жили-были одни пацаны… Им очень нравились звезды. И тогда большие узнали об этом, подоставали звезды с неба и раздали всем пацанам — каждому пацану по звездочке…

— Это чего — сказка? — спросил Шурка Меринок.

— Ага, — откликнулся Писаренок. — Под вид сказки.

— Сам придумал?

— А что?

— Тогда неинтересно, если сам…

— Молчи, Меринок, — сказал Колька. — А ты, Писарь, рассказывай, что было дальше. Зачем они раздали каждому по звезде?

— А затем, — сказал Писаренок, — чтобы днем звезды были у пацанов дома. Лежали бы себе в прохладном сарае или в комнате с закрытыми ставнями отдыхали… А вечером бы все пацаны выходили на улицу со звездочкой в кулаке. Откроешь кулак, и звездочки отрываются от ладошки и летят вверх наперегонки…

А один пацан сказал всем, что его звездочка потерялась. И ему дали еще одну. Только он не выпустил ее на следующий вечер, а тоже сказал, что она потерялась. Или как-то там пропала. Ему снова дали одну, и он так говорил еще несколько раз. Но остальные пацаны потом не поверили ему, потому что он был страшный жадина, у которого посреди зимы снега не выпросишь. И вот однажды, когда этот пацан пошел в кино, остальные открыли у него во дворе темный сарай и увидели там несколько звездочек — почти десяток. Они были совсем бледные и худые, совсем прямо слабые — как светляки в октябре…

— А разве звезды бывают…

— Заткнись, Меринок! — оборвал Шурку Богатырев. — Слова не дашь сказать человеку. Что они. Писарь, сделали с этим пацаном?..

— Они ему накостыляли по шее, — сказал Писаренок. — А звездочки освободили и никогда больше не давали ему ни одной…

— Правильно, — поддержал Колька, — Что звезды — только твои, да?.. Хорошая сказка, Писаренок.

— Коль! — тихо попросил тогда Писаренок. — А можно, я запишу ее в нашу книгу?..

— Можно, — решил Колька. — Потому что это хорошая сказка. Этот пацан был, как вор Махно, которого мы ловили… И правильно, что ему накостыляли…

И мальчишки долго молчат. Может быть, все они пытаются представить себе, как раскрывают они ладошки со звездами и как звездочки летят вверх, обгоняя одна другую…

Потом, когда уха готова, деревянные ложки стучат о-маленький котелок и ноздри щекочет чудесный, ни с чем не сравнимый запах.

Снова можно проверять закидушки, потом снова лежать у костра. Можно, завернувшись в отцовский ватник, смотреть на огонь, опершись на локти и подложив кулаки под подбородок. Можно свернуться калачиком и смотреть на волны реки, холодные и тяжелые, будто вылитые из свинца.

Резко и коротко кричит дергач, птица, которая неизвестно когда и спит. А может быть, это она кричит во сне?

Ей снятся мальчишки — рыжие и лупоглазые. Они идут по болоту с рогатками в руках и смеются. Солнце запуталось в золотых волосах у мальчишек. Дергач нервничает во сне и кричит: «Др-др-др…»

Утром, когда матери спешат на базар, мальчишки возвращаются домой, и у каждого в руках — связка рыбы. И долго еще рыбой будут пахнуть отцовские ватники, а малыши — братья и сестры да и все пацаны с улицы Щорса — будут голыми пятками бить по большим рыбьим пузырям и слушать, как они лопаются — глухо, со свистом.

И вот сегодня рано утром мальчишки сидят на длинной низкой скамейке под забором у Шурки Меринка.

Солнце уже выкатилось из-за горы и застряло в зеленой рощице, спросонья щурится, глядит на неподвижные сады, которые еще не сбросили росу, на красные черепичные крыши, на тихие улицы, на мальчишек.

Воздух прозрачный, холодноватый и звонкий, как родниковая вода. В такое утро с крыши можно увидеть далеко на юге бледно-розовую шапку ледяного Эльбруса.

На акации за Шуркиным забором гомонят скворчата, где-то далеко тает серебряный колокольный звон. День будет хороший.

Но лица у мальчишек хмурые. Потому и хмурые, что звонит этот проклятый колокол. Он висит на высокой колокольне недалеко от стадиона, и раскачивает его помешанный парень Алешка-дурачок. Разве умный возьмется за такое дело?

И когда уже он не будет звонить над станицей, этот колокол, когда он перестанет в выходные дин портить настроение мальчишкам с улицы Щорса?..

Ведь обидно же, когда твой командир смотрит на тебя чуть виновато и грустно говорит:

— В церковь пора… Бабушка ждет…

И пропадает потом почти на полдня.

А ведь сколько интересных дел можно было бы придумать за это время!

Сначала соревнования малышей или игра в лапту, потом — речка. Придешь с речки — в кино спешить пора. На военный фильм.

В кино мальчишки обычно идут строем, нога в ногу.

Рядом с колонной шагает Колька — ведет свое босоногое войско.

Около кинотеатра мальчишки отдают Кольке по десять копеек. Он зажимает мелочь в потном кулаке и снова идет впереди войска.

Задолго до начала сеанса мальчишки толкаются у выходных дверей, чтобы потом первыми вбежать в прохладный зал, темноватый и гулкий.

Располагаются они в первом ряду. Если ряд уже занят, тут надо разобраться. Малыши сидят — пусть. Девчонки, конечно, тоже. А вот если мальчишки — ровесники, с ними разговор особый.

Колька глазами указывает на одного из сидящих с первом ряду, и к нему отправляется Вовка Писарь.

Глаза его блестят правдой:

— Пацан, там тебя мать зовет… У выхода… Не веришь?..

Пацан, конечно, не верит, но Писаренок смотрит на него так дружелюбно, что в душу к тому закрадывается сомнение. Он кладет кепку на свое место и, оглядываясь, идет к двери.

Где сел один, там усядутся двое. Где двое — там и третьему место найдется.

Когда рысью возвращается бывший владелец места, вся армия важно восседает на скамейке, а побежденные обладатели мест первого ряда стоят в проходе или теснятся на полу, у ног победителей. Если номер с матерью, которой вдруг ни с того ни с сего захотелось вызвать из кинотеатра своего сыночка, почему-то не проходит, армия без раздумья садится на полу перед самым экраном. Чем плохие места?

Здесь перед началом сеанса на матовом экране можно показать собаку, можно зайца — кого хочешь.

В зале, похожем на птичий базар, гаснет свет и помаленьку затихает шум.

Герои оживают на экране, и первым делом, конечно, надо разобраться, кто здесь наш, а кто не наш. Если герой улыбается и шутит, это, конечно, свой человек, советский. Если он хмурится, смотрит искоса и молчит, — чужой, шпион наверняка.

Впрочем, шпион сейчас все больше пошел хитрый — тоже сначала улыбается и смеется и только в самом конце делает всякие гадости. Так что отгадать сразу, кто шпион, а кто — нет, довольно сложное дело.

Когда поймешь наконец, кто наш и кто не наш, остается одно: следить, что будет дальше.

Но разве усидишь спокойно, если там, на экране, советскому разведчику угрожает опасность?! Вот он идет по заросшей аллее в старом парке, веселый и совершенно безоружный. Он напевает песенку. А по пятам за ним, скрываясь за стволами деревьев, бесшумно крадется здоровенный детина.