Дневник путника

— На моем месте и ему будешь рад, коли живешь, как пес. — Было видно, что на минуту покинувшее благодушие вернулось к нему снова. Так я познакомился с дедом Алексеем. Он действительно хлебнул в своей жизни горюшка. Сидел столько лет, что сам не помнит. Где-то живет дочь… Но где, не знает. Зачем он ей?.

Однажды дед пришел в Пальные. В крохотном общежитии — терраска, чулан, кухня и две комнаты с печкой — ему отвели место. В прихожей. Зимой живет один, летом приезжают механизаторы из Рязани. Те, что живут сейчас — славные люди, не обижают. Но все равно, что за жизнь в чулане? Правда, насчет еды нормально было. Пусть пенсия крохотная, зато здоровьем Бог не обидел. Да и руки подходящие. Дед Алексей даже посокрушался.

— Я ведь и колодец выкопать могу, и траву покосить. А хозяйки жалеют, старый, говорят.

Наконец он вспомнил обо мне.

— Я бы с удовольствием приютил, но я не хозяин. Надо у постояльцев спрашивать. А они на рыбалке, когда придут, не знаю.

Только он это проговорил, как из-за ближайшего поворота показались двое парней и девушка. Честно говоря, сегодня я не волновался о ночлеге. В душе были такие покой и радость, что и земля показалась бы мне пухом. Если нет места, зачем проситься к людям, стеснять их? Однако, глядя на лица подошедших, я не сомневался, что отказа не будет. Но все за меня сказал дед Алексей.

— О чем речь, — произнес старший из ребят. — У нас сегодня товарищ уехал, койка освободилась. Заодно рыбки свежей отведаете. Так я познакомился с Сашей, Юрой и Наташей. Хороший был день, и вечер выдался замечательный. Мы ели жареную щуку, сидя на траве под открытым небом. А какие светили звезды! Глядя на них, хотелось говорить о чем-то высоком, хорошем. У каждого человека, чем бы он в жизни ни занимался, — ковырялся ли в железках, чистил ли навоз на ферме, — бывают минуты, когда хочется смотреть на небо. И я полюбил своих случайных знакомых. И не только за их доброту, внимательность. Мы все вместе ощутили нечто схожее. Временами кто-то по привычке ронял матерное слово. В другой раз он бы и не заметил этого. А сейчас он извинялся перед всеми, и это никому не было смешно. И даже зашедшие на огонек соседские ребята, причем зашедшие не с пустыми руками, а с бутылкой самогона, как-то странно присмирели. Видимо, общее настроение передалось и им. А потом мы замолчали. Каждый думал о своем. Звезды отражались в молодых глазах. Только было слышно, как на лежанке храпел дед Алексей. Что случилось с нами в этот вечер? Почему каждый из нас именно сейчас, в эту минуту хотел стать лучше, чище? Засыпая, я все думал об этом. Думал о том, почему это вдруг мы друг другу выплеснули свои сокровенные, хранившиеся в самой глубине души помыслы? Ответ мог быть только один: в эту летнюю ночь со мной и моими новыми друзьями говорил Бог. С каждым в отдельности и со всеми вместе. А может быть, я преувеличиваю? Просто пролетел Ангел и коснулся нас своим крылом.

11 июля. Загадочное женское сердце.

Летнее деревенское утро. Где-то скрипнула калитка, запел петух, и вот уже наполнилась звуками еще секунду назад мирно спавшая улица. В русской деревне встают рано, а в июле, когда день, согласно древней народной мудрости, год кормит особенно.

Прощаюсь с теми, кто пригрел меня на ночь. Они зовут меня задержаться на денек: оказывается, в этих местах хорошо ловятся раки. Я же вчера неосторожно посетовал, что уже забыл, каковы они на вкус. Уговаривают ребята искусно: вы, мол, отдохните, ведь не выспались, а мы и пивка достанем. Где вы в наше время еще отведаете раков с пивом?

Но я заложник. Заложник дороги. Вот она лежит передо мной. Я вижу, как она поворачивает влево, поднимается на противоположный берег реки и уже совсем тонкой ленточкой исчезает у горизонта. Дорога ведет в Рыбное, и сегодня я должен быть там.

Через полчаса оборачиваюсь назад. Большая деревня с сотнями жителей, среди которых теперь есть у меня друзья, превратилась в маленький зеленый островок в бескрайней степи.

Две фактически бессонные ночи сказались. Шел я тяжело. И дело было совсем не в жаре — к ней я привык. Это, наверное, особенности организма. Могу спокойно идти несколько дней с сухой коркой хлеба и полупустой фляжкой, но когда не высплюсь… К полудню чувство разбитости стало почти нестерпимым. Ищу места, где можно было бы передохнуть, но по сторонам шла длинная улица очередной деревни или унылая пыльная посадка тополей вдоль дороги. А отдыхать среди тополей последнее дело. Они, как никакие другие деревья, забирают у человека энергию. И только километров за шесть до Рыбного я увидел маленький лесок, почти вплотную подходивший к дороге…

Когда проснулся, солнце уже вовсю двигалось в объятия запада. Через час я входил в город. И чем дольше шел, тем больше он мне нравился. Железная дорога делила город на две части. Новые дома в основном в южной части. Северная половина города — это и административный центр и частный сектор. Небольшие деревянные дома с маленькими вишневыми садиками под окнами. Правда, под ногами было грязновато, но как мне объяснили немного задетые моим замечанием местные жители, а все мы патриоты того места, где родились — "вообще-то в Рыбном не так грязно. Просто весь город перекопали, когда прокладывали коммуникации". И все равно, входя в Рыбное из степи, не замечаешь однообразных новых домов, грязи под ногами, толкотни на вокзале. По уютным вишневым улочкам неспешно добрел я до гостиницы. Называлась она "Вожа". Это интересная особенность гостиниц в районных городках России. В большинстве своем они носят имена рек, речушек, протекающих в данной местности. Но роднит их не только это. Уже открывая двери, у тебя возникает ощущение, что ты здесь когда-то был. Никогда не вызовет энтузиазма номер, в котором на голых стенах радиоточка, графин со стаканом на столе, сосед — командировочный, думающий о том, как бы поскорее сделать все дела и уехать отсюда. Но все это ждет тебя, когда дежурная выдаст ключ от номера. В "Воже" симпатичная, бойкая хозяйка сочувственно произнесла: "У нас мест нет". Около нее доваривалась картошка, вымыты свежие помидорчики и огурчики, порезано сало. А сало с чесноком, а картошка белая, рассыпчатая.

— Совсем нет? — без надежды, просто чтобы подольше повдыхать эти божественные запахи, спрашиваю у дежурной.

— Самое смешное, что у меня целая комната свободна. Но оттуда сегодня утром человека с дизентерией в больницу увезли.

У меня появилась надежда.

— Так поселите меня туда, — предлагаю ей с самым невинным видом.

— Да вы что?! Заболеть захотели?

— Так врачи, наверное, все обработали. А я уйду завтра утром, и ваша совесть будет в любом случае чиста, ведь вы же меня больше не увидите. А картошка уже булькала в кастрюле. В дверь заглянула какая-то женщина: "Подруга, ну ты что копаешься?"

Понимаю, что просить бесполезно. Я уже поворачиваюсь к выходу. Но это загадочное женское сердце…

— Что же вы будете делать? — вопрос мне в спину.

— Искать где-нибудь приюта. Вечер на дворе.

— Послушай, Маша, — это она обращается к нетерпеливой женщине, а ведь у кооператора в номере еще одно место есть.

— Так он недоволен будет.

— А мне какое дело? Что ж, человеку на улице ночевать? Вот так я нашел приют в Рыбном. Остается добавить, что когда я готовил свою скромную трапезу — замачивал геркулес — в дверь постучали. Вошла дежурная и принесла картошки, сала, огурцов и помидоров.

— Зачем вы беспокоитесь, я совсем не голоден…

— Ешьте, пожалуйста. Находились за день. Ешьте и отдыхайте. А тарелки я завтра заберу.

Это загадочное женское сердце.

12 июля. В монастыре.

Сегодня праздник. День первоверховных апостолов Петра и Павла. Праздник высокого летнего неба, зреющих нив, теплых рос. В Рыбном нет церкви, буду же считать, что отмечу его под куполом небес, в поле. Отчего-то в тех местах, где я родился, из названия праздника ушло имя апостола Павла. Из-за краткости? Петров день сказать так вроде бы проще. Тогда почему на Руси было необыкновенно популярно имя Петр, а имя Павел встречалось куда реже? Разумеется, я говорю о бытовом уровне. В Православной Церкви уважение к апостолу Павлу, больше всех сделавшему для распространению христианства на земле, огромно. И, стоя в церкви, люди русские с трепетом слушали великие Павловы слова, лучше которых вряд ли что было написано смертными: <Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а любви не имею — то я ничто. И если раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею — нет в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится. Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла. Не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всему надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится (1 Кор.13, 1–8). Я читаю эти божественные строки, сидя на обочине дороги, ведущей в Константиново. Движение редкое, безлюдно. От Рыбного пройдено чуть больше десяти километров, но размышления заставили остановиться. Может, я действительно не прав, и все дело в удобстве произносимости? Тогда почему самое красивое созвездие нашего звездного неба — Орион- в народе назвали Петров крест? Читаю, и, мне кажется, начинаю понимать. И Петр, и Павел приняли мученическую смерть за веру в Христа — и здесь они оказались равновеликими. Но Павел все-таки остался в большей степени учителем. Но всегда на расстоянии, он всегда выше тебя, как бы близко он к тебе ни приближался. А кто был Петр? Простой рыбак, бросивший дом, семью, и ушедший в неизвестность по первому слову проходившего мимо Странника. Бедный рыбак, деливший с Ним все тяготы Его земной жизни. Судя по Евангелию, — простодушный и немного наивный, весь, с ног до головы, земной. Такой же, как большинство из тех, кто жил, жив и будет жить на земле. С такими же слабостями. Поклявшийся не бросать Господа и трижды предавший его. Мне трудно без волнения читать вот это место из Евангелия от Луки: "Тогда Господь, обратившись, глянул на Петра; и Петр вспомнил слово Господа, как он сказал ему: прежде нежели пропоет петух, отречешься от меня трижды. И вышед вон, горько заплакал". (Лук. 22, 61–62). И раскаялся Петр, искренно, чистосердечно, и прощен был Иисусом. Но кто знает, сколько раз виделся ему Господь, уводимый солдатами, оборачивающийся к нему на прощание. И самое непостижимое для нас, грешных: не было в прощальном взгляде Иисуса осуждения или презрения, даже укора легкого не было. Любовь — да, сочувствие: вот видишь, Петр, получилось совсем не так, как ты говорил. Благодаря скромному галилейскому рыбаку для всех нас, грешных, ближе становится Господь. Строгий и Милосердный. И уже легче жить с надеждой, что и нас Он простит когда-то…