В союзе с Аристотелем

Вернулся чуть захмелевший Петр Иванович. Проверил, чем заняты сыновья, пожелал каждому отдельно спокойной ночи и удалился в темную горницу, откуда Юрка услышал его бормотание о том, что Василий хороший мужик и что надо бы им, бабам, наладить меж собой контакты, хватит сердиться.

Когда Юрка ложился, родители уже спали. Петр Иванович дышал шумно. «Наверное, устал, — подумал мальчишка. — Вон как мышцы вздувались». И ему вдруг явилась мысль, что хорошо бы завтра до прихода мужчин с работы покопать колодец и приятно поразить их. Валерка будет не против.

Да, Валерка был не против. И сразу после школы мальчишки взялись за дело. С трудом притащили от Терениных толстую широкую плаху и надвинули ее на яму. Потом принесли ведро с веревкой и лопату. Яма была уже глубокой. Дно представлялось подозрительным. Не скопилось ли за ночь воды по пояс? Бросили лопату — не хлюпнуло.

— Давай я первым. Через десять, нет, лучше через пятнадцать ведер поменяемся.

Юрка лег животом на плаху, сполз, поболтал ногами, отцепился и плюхнулся в грязь.

— Елки-и-и!..

Валерка спустил ведро.

— Куда ты мне на голову ставишь?! В сторону отведи… Вот. Полное накладывать?

— Клади.

Юрка наворотил даже с шапкой и скомандовал:

— Пошел!

Но ведро присосало.

— Ты сам, что ли, прицепился? — спросил с натугой Валерка.

— Я не бешеный. Сейчас… Ну, взяли!

Ведро пошло вверх. Но при третьем перехвате веревка проскользнула в руке, ведро дернуло, и Валерка чуть не нырнул вниз.

— Не могу, — выдохнул он. — Сейчас отпущу.

— Эй-ей-ей!

— Юрка, отходи!

Юрка испуганно дернул ногу и вытянул ее из грязи, но без сапога.

— Ой! — крикнул Валерка, и тотчас ведро плюхнулось в жижу.

Были у Юрки чистые штаны, и не стало чистых штанов. Не стало и сапога — его ведром вбило в грязь.

— Елки! — сказал Юрка. — Не мог удержать! Что мне теперь, босиком тут сидеть?.. Подтяни-ка чуть-чуть.

Юрка выудил сапог из-под ведра. Голенище сжалось гармошкой, замазалось. Мальчишка с трудом обулся и сказал:

— Лучше через десять ведер переменимся.

Он убрал лопатой изрядную часть грязи. Лишь тогда Валерка осилил груз и, согнувшись дугой, поволок ведро в сторону. Юрка осторожно, точно боясь укуса, обшарил сумрачные стенки колодца. На уровне груди они были еще сухие, но ниже появлялась осклизлость. Сапоги наполовину утонули в густом месиве, и, кажется, постепенно их всасывало глубже. Если так стоять долго, то можно погрузиться по горло, как в трясину. Юрка вздрогнул.

— Эй, Валерка, ты чего долго?

— Сейчас.

Валерка мучился, потому что грязь не вываливалась. Он и катал ведро, и лупил по бокам пятками, наконец перевернул вверх дном и несколько раз стукнул по дну каблуком сапога. Безрезультатно. Не зная, что дальше делать, он сдвинул к локтю рукава и руками стал выгребать холодные липкие комки.

Дело наладилось. Но от рук загрязнилась веревка и заскользила. Поэтому ведро, прежде чем попасть на помост, частенько устремлялось вниз и замирало перед Юркиным носом.

Через десять ведер мальчишки поменялись местами. Юрка сразу же понял, что наверху работать интереснее. Только веревка вот предательски скользит. Была бы цепь — хватался бы за звенья. Юрке пришла в голову мысль. Он задержал ведро и принялся навязывать на веревке узлы через полметра.

— Чего ты там? — спросил Валерка, подняв лицо.

Юрка случайно спихнул с плахи ошметок грязи. Ошметок упал Валерке на лоб и прилип.

— Ладно-ладно, — проговорил Валерка, — я тебе тоже закачу.

Юрка не услышал друга и, кончив дело, столкнул ведро в колодец.

Вытаскивать стало удобнее.

Они менялись местами снова и снова.

Перебрасывая руки от узла к узлу, Юрка чувствовал прямо наслаждение. Он представлял себе, что, налегая на весла, четкими взмахами гребет на шлюпке.

Поясница заныла неожиданно. Юрка сморщился, прогнулся — позвонки хрустнули. И сразу исчезли и шлюпка и весла, осталось только грязное, с помятыми боками ведро. Желание работать улетучилось моментально, словно его и не было.

— Валерка, хватит!

— Почему?

— Хватит. Надоело.

— Тебе осталось последнее ведро.

— Все. Я сматываю удочки.

Юрку сейчас не заставила бы никакая сила вытянуть еще ведро, ни какая сила. Пусть бы отец посадил его на сто киловатт-часов, на тысячу, он бы рукой даже не шевельнул. Вот до чего вдруг опостылела эта работа!

Когда Валерка выбрался на плаху, Юрка спросил:

— По-твоему, заметно нашу работу?

Валерка заглянул вниз, потом осмотрел кучки вынутого грунта, раскинутого где попало, и пожал плечами.

— Да-а, — вздохнул Юрка. — Нужно было нашу землю отдельно класть, чтобы виднее было. Ну ничего. Смотри, какие у меня руки.

— А у меня?

— А сапоги?.. Сразу видно, что работали. Давай ходить в грязных сапогах.

— Давай.

Подошла Василиса Андреевна и, радостная, стала хвалить ребят с оханьем и аханьем. Заглянула в колодец, ничего там не увидела и вроде как в удивлении всплеснула руками, а затем пригласила мальчишек в дом — пить чай с вареньем.

Польщенные, они слегка растерялись, но вторичного приглашения ждать не стали. Когда Василиса Андреевна поставила перед ними банку, повязанную тряпицей с буквой «г», что означало — «глубничное», Юрка вдруг подумал, что происходит что-то особенное, что-то небывалое до сих пор. Их с Валеркой угощают, их кормят не потому, что они проголодались и хотят есть, а потому, что они заслужили, заработали… Мурашки зашевелились у Юрки на лопатках. Он почувствовал, что в него входит странное ощущение собственной значимости. Получается, он не просто Юрка Гайворонский, умеющий делать клетки, таскать из соседских огородов подсолнухи и кидаться на уроках галошами, не просто бесшабашная голова, но еще и человек, могущий сделать что-то нужное, за что люди и угостить его не прочь.

— Сколько ж это примерно ведер вы достали? — спросила Василиса Андреевна, садясь против ребят.

— Ведер? Хм!.. Раз, два, три… Валерк, сколько раз мы менялись?

— Раз восемь.

— Восемь? Так. Умножить на десять — восемьдесят ведер.

— Ах ты, батюшки! Давайте я вам чайку подолью.

— Там, где мокрая земля, — все это мы вытаскали.

После чаепития мальчишки снова сходили в огород — в самом ли деле наберется восемьдесят ведер, не многовато ли они насчитали. Но, как и сперва, мизерность сделанной работы обескуражила их.

— Какие тут восемьдесят! — вздохнул Юрка.

— Да ведь мы по полведра тянули, значит, сорок.

— Тут и сорока нету. Какие тут сорок!

— И потом, мы ведь не всё выскребали из ведра, на дне знаешь сколько оставалось, да и на стенках.

— «На стенках»! Пошли… Давай снимем сапоги. Чего мы, как дураки, в грязных сапогах шляемся.

Переобувшись, Юрка взял «Родную речь», недоделанную клетку, плоскогубцы с мотком проволоки и залез на чердак.

Какого только хлама не было на чердаке! Рваные галоши, оскаленные ботинки без язычков, вырванных для рогаток, истоптанные пимы, целые пимы, мотки изношенных штанов, гора поллитровых банок и бутылок, сломанные, помятые коробки из картона и фанеры и еще что-то в кучах и разбросанное так. Посередине чердака, словно удавившийся человек, висела огромная, от конька до шлаковой засыпки, шуба, пугавшая всех, кто сюда заглядывал. Юрка отклонил ее рукой и осторожно, чтобы не поднимать пыль, прошел к окошку, где стояли две перекошенные табуретки; одну из них он опрокинул набок, а на другой разместил принесенные предметы.

Юрке нравился чердак. Нравился не до такой степени, чтобы торчать там отшельнически постоянно и чтобы иметь там какие-нибудь тайны и секреты. Нет. Он поднимался туда, когда на душе становилось неспокойно и хотелось одиночества, тишины и сумрака. И всякий раз, видя чердачный хаос, Юрка думал, что дрянь эту нужно разобрать, выбросить, а годное припрятать за трубой да прикрыть мешками, что эту дурацкую шубу следует давно сдернуть и что вообще из чердака можно сделать комнатку. Но, увлекшись тут же делом, он забывал про свои планы.