Знакомая варежка (Повести и сказки)

Вот и сейчас, как только кончились уроки, Андрей заметил, что Мышиный хвостик торопливо прячет книги и тетради в портфель. Вот-вот юркнет в дверь. Он решительно подошёл к её парте. Девочка виновато посмотрела на звеньевого и ещё тише обычного сказала:

— Мне к бабушке надо. Сегодня обязательно…

— Опять к бабушке?

Мышиный хвостик вздохнула. Андрею показалось, что уши у неё стали ещё больше и смешней.

— У всех бабушки! — настойчиво сказал он. — У меня тоже бабушка. Вон у Тимки даже две бабушки, а он всегда остаётся, когда нужно. Никуда не денется твоя бабушка!

— А она не моя. Мои не здесь живут.

— Не твоя? А чья?

— Не знаю. Бабушка и всё.

— Постой-постой, ты ходишь к чужой бабушке?

Девочка утвердительно кивнула. Косичка смешно подпрыгнула и опять тихонько улеглась на спину коричневого платья.

— А зачем ты к ней ходишь?

— Помогаю. Она плохо чувствует себя, всё забывает. Как-то я ей молоко помогла донести до квартиры, а дома она вспомнила, что соли забыла купить. Я и побежала…

Мышиный хвостик оказалась разговорчивой девочкой, но Андрей перебил её, улыбаясь:

— Ты помогаешь чужой бабушке? Это же общественная работа! Ты — тимуровка! Почему ты молчала?

— А зачем говорить? Я помогаю и всё…

— Как зачем? Мне же нужно записать. Это очень важно.

У Андрея сразу повысилось настроение. Теперь в его звене все общественники. Он достал тетрадку и задумался. Как же фамилия новенькой? Никитина или Никонова? Спросить было неудобно, и он написал: «Ник», а в скобках «М. хв.», что сокращённо означало — Мышиный хвостик.

— Как фамилия бабушки и адрес?

— Зовут Мария Иванна. Больше ничего не знаю.

Андрей даже подскочил на месте:

— Как не знаешь? Чудная ты какая-то… ну прямо… Значит так, Мария Ивановна, — записывал звеньевой, — а дальше я пустое место оставляю, видишь? Чтобы сегодня же узнала.

Новенькая молча кивнула и опять стала торопливо запихивать в портфель книги и тетради. Из портфеля на пол упала большая варежка.

«Опять эта варежка? — подумал Андрей, — и чего она ко мне привязалась?»

Он уже видел сегодня её на парте у Мышиного хвостика. Лежала варежка тихо, смирно, никому не мешая, но Андрей то и дело поворачивал к ней голову, сам не зная — зачем. Это была обыкновенная взрослая варежка, связанная руками на спицах из толстой шерсти. А самый кончик коричневый. Наверно, не хватило серых ниток и пришлось довязывать другими. Но было в этой варежке что-то такое, что тянуло Андрея к ней и непонятно волновало его. Вот и сейчас опять… Какая-то тёплая тревога… Но как только Андрей вышел из класса, он сейчас же забыл о варежке.

«Куда пойти? — думал он, машинально шагая к дому. — Папа с мамой уехали. Жизнь настала вольная».

Его догнала новенькая. Она ужасно торопилась.

— Я прямо к бабушке и домой заходить не буду. Ой, она лежит, наверно. Вчера иду около её дома вечером, в шестом часу, и вижу — толпа. Говорят: «Старушка упала». Я так и ахнула, думаю, моя бабушка. Ну, не моя, а Мария Иванна, в общем. Она всё равно теперь, как моя. Пролезла между людьми, гляжу — она! Её уже подняли и повели, а потом она сама пошла. А с ней девочка маленькая. А в руках у бабушки — школьный портфель. Как у тебя, вот такой же коричневый. Так чудно, — бабушка и вдруг с портфелем, как будто в школе учится.

Девочка свернула за угол и подошла к Андрюшиному дому.

— Вот тут бабушка упала, — и показала на тротуаре длинную блестящую полоску льда.

«Ведь это я раскатал», — подумал Андрей, и холодные мурашки защекотали спину.

— А вот тут в снегу бабушкина варежка лежала. Я подняла, только забыла отдать. Сейчас отдам.

«Вот почему у неё взрослая варежка в портфеле», — понял Андрей, и снова что-то тревожное прошло по сердцу.

Вдруг он увидел, что Мышиный хвостик входит во двор их дома. Андрей даже остановился от неожиданности. «Где она тут себе бабушку выкопала?» А девочка быстро и незаметно, действительно будто мышонок в норку, юркнула в подъезд. В тот самый подъезд, где жил Андрей.

«Ёлки-палки, вот чудеса заморские!» — и он, сдвинув ушанку на лоб, почесал в затылке. Потом сам быстро вошёл в подъезд. Девочка была уже на втором этаже. Он — за ней. Она — на третий. Он — за ней. Она — на четвёртый и наконец на пятый.

До самой последней минуты Андрей не понимал, в какую квартиру, к чьей бабушке идёт Мышиный хвостик. И вдруг он внезапно остановился. Ему показалось, что кто-то облил его кипятком с головы до ног. Андрей понял, понял! чья была та знакомая варежка.

Мышиный хвостик вошла в дверь их квартиры.

Как сумасшедший, мчался Андрей вниз по лестнице. Третий этаж, второй, первый… Куда бежать? Где спрятаться от своего позора? В подъезде рядом с дверью к квартирам — дверь в подвал. Залез туда, притянул к себе дверную ручку, чтоб не оставалось даже тоненькой щёлки света. Присел на ступеньки, ведущие вниз. Сердце бешено стучало везде: в груди, в руках, в ногах, в ушах. Везде было оно — громкое сердце. И никуда от него невозможно убежать.

Андрей чувствовал, как от стыда жарко горят лицо, шея, уши. Он обхватил руками голову и уткнулся носом в колени. Стыд не проходил, и сердце не унималось.

Андрей ясно вспомнил, как вчера вечером, когда вёл из детсада незнакомого мальчика, встретил бабушку. Она шла за Катюшкой, за его сестрой, девчонкой в красном капоре, которую он не хотел катать на салазках вокруг клумбы. Андрею ужасно надоел портфель, и он с радостью отдал его бабушке, чтоб она снесла домой. Ей же всё равно с Катюшкой туда возвращаться, а ему ещё незнакомца далеко вести. Да по такой скользоте. Ужас один. Намаешься.

Потом Андрей вспомнил, как поздно пришёл вчера домой. Катюшку спать укладывала соседка, а бабушка лежала. У неё очень болела голова. Но он не придал этому никакого значения, потому что голова у бабушки болела часто.

Внук быстро поел на кухне завёрнутые в тёплый платок суп и котлеты, оставил на столе грязную посуду и сел за уроки. Но просидел недолго: уроков было немного, и ужасно хотелось спать. Быстро нырнул в постель, благо она была разобрана бабушкой.

С тех пор, как на время уехали мама с папой, жизнь для Андрея стала вольнее. Постели он не застилал и не разбирал, посуды не мыл, галстук не гладил. Бабушка говорила: «Отдыхай, Андрюшенька, я сама сделаю». И он отдыхал.

Сегодня утром, как обычно, Андрей проснулся сам. Встал, пошёл в кухню и очень удивился, что посуда всё так же стояла немытая, как он вчера её оставил. Значит, бабушка не вставала.

В общей комнате у бабушки был свой уголок между стеной и шифоньером. Там стояла кровать и вместо столика табуретка со всякими лекарствами. Каждое утро бабушка пила порошки от головной боли. Андрей слышал, как за шифоньером звякала стеклянная крышка о графин, как лилась вода, как горлышко графина мелко стучало о край стакана, потому что у бабушки дрожали руки. Так было и сегодня. Значит, бабушка не спала. Почему же она не встаёт?

— Ба, а что мне есть? — спросил он, заглянув за шифоньер.

— Сейчас-сейчас, милый, — старушка с трудом стала подниматься.

Андрей поспешно собирал в портфель книги и тетради. Мельком взглянул на бабушку, вышедшую из-за шифоньера. Она торопилась и на ходу никак не могла попасть трясущейся рукой в рукав вязаной кофты. Совала, совала руку и всё мимо.

Через двадцать минут сытый Андрей уже бежал по улице.

Всё это вспомнилось ему сейчас так ясно, так отчётливо, что сердце заметалось ещё сильнее, а лицу, ушам, шее стало ещё жарче.

Бабушка была своя, домашняя, всегдашняя, привычная, без которой просто невозможно представить себя. Бабушка была всегда и казалась вечной. Андрей привык к тому, что она всё время работает, и принимал это как должное, будто она была обязанной всегда что-то делать. Казалось невозможным и странным, что бабушка может устать, замориться, как все другие люди на свете. Она была настолько своя, что он её даже не замечал. Вот так часы у них на стенке всю Андрюшкину жизнь громко били и тикали, а он не замечал, не слышал, потому что привык к ним. Ребята, бывало, придут к нему и каждый раз вздрагивают, когда часы начинают бить, а он не слышит. И только когда часы остановились, он заметил — не идут! Стали! Молчат! Начала ужасно мешать тишина комнаты, хоть из дома уходи. Невозможно с ней жить, с этой тишиной.