Юркин хуторок

— Слепая! — удивленно протянуло странное существо. — Слепая! Вот никогда бы не подумала этого… Значит, ты не видишь ни голубого неба, ни золотого солнца?

— Нет!

— Ни цветов, ни деревьев, ни птичек?..

— Нет, нет! — было ответом.

— И меня не видишь?

— Нет, я слепая; мои глаза, как мертвые, — уныло произнесла Лидочка. — Но кто же ты на самом деле? Ведь я знаю, что феи не существуют… Ты должна мне сказать, кто ты?

— Ха, ха, ха! — со звонким смехом, похожим на звук серебряного колокольчика, произнесла странная девочка, — какая ты недоверчивая! Я уже сказала тебе, что я фея — фея и есть. Мне жаль, что ты слепая, потому что, во-первых, ты такая хорошенькая и сама очень похожа на фею, а во-вторых, потому что ты не видишь меня и не можешь удостовериться в том, что я действительно фея!.. Слышишь? Меня зовут. Это кличут меня такие же маленькие феи, как и я, чтобы справлять наш майский праздник в лунном свете. Жаль, что ты не фея и не можешь участвовать в этом празднике. Прощай, прощай! Пора! Солнце уже заходит.

— Как же зовут тебя? Скажи мне, по крайней мере! — произнесла слепая Лидочка, живо заинтересованная своей странной собеседницей.

— Мая! Фея Мая, — прозвучал в ответ серебристый голосок. — А тебя?

— Меня зовут Лидочка, — произнесла слепая.

— Ну, прощай, Лидочка! Не забывай фею Маю! — произнес тот же серебристый голосок, и странное маленькое существо с веселым смехом исчезло в густо разросшихся кустах шиповника.

В ту же минуту по аллее послышались шаги. Это явилась няня за Лидочкой. Держа под руку няню, Лидочка тем же медленным, рассчитанным шагом повернула к дому и пошла своей осторожной походкой, какой обыкновенно ходят только слепые.

— Кто она — эта странная маленькая Мая? — рассуждала по дороге девочка. — И откуда взялась она? Надо будет узнать, нет ли у приказчика Андрона или у кучера родственницы, какой-нибудь щалуньи-девочки, которая подшутила над нею, Лидочкой, назвавшись феей. — Что она не фея, это Лидочка отлично знала. Отец Лиды постоянно занимался со своей слепой дочерью, со слов знакомя ее с разными науками, поэтому Лидочка была достаточно образованна, чтобы не поверить в существование фей и всего сверхъестественного на белом свете. Но кто же, однако, эта девочка?

В то время как слепая Лидочка неожиданно встретила странное маленькое существо, назвавшее себя феей Маей, ее три брата успели обежать скотный двор, заглянуть в хлев к коровам и свинке, помещавшейся по соседству в обществе своих двенадцати поросят, розовых и нежных, еще не обросших щетиной. Мальчики приходили в восторг решительно от всего: им нравились и поросята, и Буренка, доверчиво бравшая хлеб из рук, и красноносый индюк, важно разгуливающий по двору, и семейство цыплят, следовавшее с пронзительным писком за своей матерью-хохлаткой. Но больше всего возбудили их любопытство конюшни. Кроме тройки вороных, там еще стояли четыре верховые лошадки и четыре рабочие. Особенно привлекал внимание детей один гнедой верховой конек. Коня звали Востряк, и он как нельзя более оправдывал это прозвище: он поминутно вертел головою, махал хвостом и ржал так, точно хотел этим ржанием по-своему, по-лошадиному, приветствовать своих новых господ.

Из конюшни дети побежали на задний двор, где находилась голубятня, помещавшаяся как раз над домиком скотницы Аксиньи.

— Можно посмотреть голубей? — обратился вежливо Сережа к краснощекой и толстой хозяйке избушки, входя к ней в горницу по шатким ступеням крылечка.

— Пожалуйста, молодые господа, пожалуйте! — проговорила Аксинья, низко кланяясь барчукам. — Митька, а Митька, — закричала она резким, пронзительным голосом, — и где ж это ты запропастился? Сведи господ на голубятню. Слышишь, что ль?

Но невидимый Митька не откликнулся на призыв Аксиньи, и мальчикам пришлось подниматься одним по узкой и скользкой лесенке в мезонин домика.

— Да где же голуби? Их нет! — разочарованно протянул Сережа, заглянув в темный мезонинчик под крышей.

— Нет голубей, — в тон ему грустно протянул Бобка.

— Стойте, а это что? — произнес шепотом Юрик.

Его зоркие глаза отыскали в углу небольшое гнездышко, свитое под балкой, и в нем четырех еще не оперившихся птенчиков-голубков, пищавших на разные голоса.

— Ах, прелесть! — вскричал, всплеснув ручонками, Бобка. — Возьмем их к себе в детскую непременно.

— И будем их кормить молоком, — подхватил Сережа.

— И глуп же ты, Сережа! — насмешливо произнес Юрик. — А еще старшим называешься. Ну где же это видано, чтобы голуби, как котята, молоко пили?

Сережа сконфузился.

— Возьмем их с собою! — тянул Бобка и протягивал ручонки к гнездышку.

— Оставь, я сам! — оттолкнув его, проговорил своим резким голосом Юрик, и бросившись ничком на ворох соломы, он в свою очередь потянулся рукою за гнездом.

Тут произошло нечто совсем неожиданное. Ворох соломы зашевелился, словно живой, под Юриком, и из-под него высунулась белобрысая головенка с потешными пышными вихрами и маленьким носом, торчавшим на детской грязной рожице в виде пуговицы.

— Не трожь голубей, тебе говорят! — произнес вихрастый мальчик. — Голуби мои, и худо тебе будет, коли что ежели…

— Вот тебе раз! — протянул изумленный Юрик, в то время как Бобка со страхом попятился к двери. — Вы из каких же будете, господин хороший, и чего же вы бранитесь, с позволения сказать?

Вихры отчаянно зашевелились, и нос-пуговица окончательно вылез из-под соломы. Обладатель этого носа оказался небольшим пузатым босым человечком в грязной, заплатанной в нескольких местах рубашонке. У него было какое-то задорное и в то же время недоумевающее выражение лица.

— Кто ты такой? — спросил Юрик, удивленно глядя на этого курносого и вихрастого мальчугана.

— Кто? Я-то? — переспросил мальчуган.

— Ты-то!

— Я-то — Митька! А вот ты-то кто будешь? — произнес далеко не миролюбивым тоном курносый человечек.

— А я — Юрик, — отвечал маленький барчук, с трудом удерживаясь от смеха при виде этой забавно воинственной рожицы. — А это Сережа, — указал он на старшего брата, — а этот — Бобка, — протянул он палец в направлении рыженького мальчика, забившегося от страха в уголок.

— Бобка… имя-то словно собачье! — протянул с глупой усмешкой пузатенький Митька и вдруг снова неожиданно рассердился: — А пошто вы, ровно воры, в мою голубятню забрались?

— А пошто ты, как разбойник, в соломе спрятался? — передразнивая его, спросил Юрик.

— Боялся я! Тетка Аксинья меня била, шибко била… Велела коров пасти, а я убег.

— Зачем же ты убег? — спросил Юрик.

— А тебе што за дело?

И Митька воинственно выпрямился и даже сжал в кулаки свои грязные ручонки. Но как раз в эту минуту раздался пронзительный крик внизу:

— Митька-а! Митька-а! Куда ты провалился?

— Ахти, беда мне! — вскричал Митька и снова нырнул в солому. — Прибьет она меня, прибьет беспричинно. У нее первое дело — за вихры таскать.

— А ты не бойся. Мы тебя не дадим в обиду, — успокоил его Юрик.

— Это кто? Ты-то?

— Да хоть бы и я!

— Во! Так она на тебя и посмотрит.

— Батюшки! Да она сюда идет, — прошептал испуганно Сережа.

— Беда, беда! — вскричал Митька и с головой ушел в свою солому.

Действительно, ступени скрипели под тяжестью Аксиньи, и не успели мальчики переглянуться между собою, как ее тучная фигура показалась на пороге мезонина.

— Ну, полюбовались на голубков, барчата! — произнесла она вкрадчивыми певучим голосом, каким обыкновенно говорят простолюдинки, когда желают показаться ласковыми и добрыми. — Голубки-то улетели.

— Да, — произнес лукаво Юрик, искоса поглядывая на чуть шевелившуюся в углу кучу соломы, — и Митька ваш улетел вместе с ними.

— Митька? Да нешто вы его знаете?

И, не дожидаясь ответа, Аксинья стала жаловаться на Митьку: и лентяй-то он, и грубиян, и разбойник, совсем он от рук отбился и сладу с ним никакого…